Расцвет Древних обществ

Культура Передней Азии в первой половине I тысячелетия до н.э.

Вавилонское религеозное мировоззрение.

Монархически-государственный, а не общинный характер официальной вавилонской религии и подавление общественной жизни населения, если не считать жителей привилегированных городов, привели к созданию совершенно иных идеологических форм, чем те, которые господствовали в номовых государствах Шумера(Существенно отличалась вавилонская религиозная идеология и от той, которая создавалась в мелких государствах и у племен Сирии, Финикии и Палестины. Например, в Вавилонии не могли развиться в качестве общественно значимых и в классовых условиях шаманистическне черты первобытной религиозно-магической практики: здесь слабо развиты оракулы, здесь нет народных ораторов-пророков с их ритмическими проповедями. Исключение, по-видимому, составлял лишь город Мари на среднем Евфрате, где был высокий процент западносемитского населения.).

С ослаблением солидарности территориальных общин все большую роль начинают играть «личные» (они же, вероятно, и семейно-общинные) боги. Таким богом могло быть любое из общевавилонских божеств, причем они не были связаны с каким-либо определенным географическим округом: бурные военные события и перемещение магистральных каналов основательно перемешали вавилонское населенно, и в касстттское время (XVI—XII вв. до н. э.) уже часто оказывается трудно определить место рождения или жительства человека по тому, кому из богов посвящено его имя. Гораздо большее значение в религии начинает придаваться личным, так сказать, взаимоотношениям отдельного человека (или главы отдельной семьи) с его собственным богом пли богиней. Это, в частности, проявляется в возникновении целого жанра молитв и псалмов, а также заклинаний и других магических текстов, рассчитанных на индивидуальное обращение человека к богу, а не на участие его в общем богослужении. В таких псалмах верующий обычно кается в нечаянном нарушении каких-то неизвестных ему правил, установленных богами, что навлекло па него иесчастье. Носителями бед представлялись злые сверхъестественные силы, и заклинания имели целью унять эти силы с помощью бога. На этой почве вырабатывается сложная система демонологических представлений.

Заметим, что всякая молитва обязательно сопровождалась ритуалом и, если она творилась в храме, требовала содействия священнослужителя-профессионала. Но у себя дома каждый глава семьи был жрецом семейных богов и духов предков и совершал обряды и молитвы перед маленьким настенным изображением божества. Повышение роли патриархальной семейной общины в ущерб общине территориальной, вероятно, сказалось, между прочим, на резком падении престижа древних богинь, низведенных теперь (за исключением Иштар да еще богини врачевания Гулы) почти исключительно до роли безличных супруг своих божественных мужей.

Общая структура пантеона, созданного еще при III династии Ура, осталась, однако, без перемен; то же касается и сложившихся представлений о генеалогических связях между богами. Хотя царем богов (избранным их советом из числа всех) и считались либо Эллиль, либо Мардук (иногда они сливались в представлении верующих в единый образ «Владыки» — Бела), однако во главе всего мира стояла по-прежнему триада — Ану, Эллиль и Эйя, окруженные советом из семи или двенадцати «великих богов», определяющих «доли» всего на свете; все боги вообще мыслились разделенными на две родовые группы, частично, но не полностью совпадавшие с делением на божеств земли и подземного мира и на божеств небесных. В преисподней правил Нергал, подчинивший себе силою свою супругу, древнюю богиню Эрешкигаль, на небе — Aнy, между небом и землей — Эллиль, в мировом океане — Эйя.

Наибольшим техническим прогрессом, несомненно, был окончательный переход во II тысячелетии до н.э. к бронзе. Приплав олова к меди значительно снижал температуру плавления металла и в то же время очень улучшал его литейные качества и прочность и сильно увеличивал износостойкость. Бронзовые бритвы смогли вытеснить обсидиановые и кремневые, бронзовые лемехи плугов служили гораздо дольше медных и поэтому были экономичнее в любом хозяйстве; в военном деле бронза позволила от топориков и кинжалов перейти к мечам, а в оборонительном оружии наряду со шлемами и щитами ввести броню для бойцов и коней; теперь уже воин настолько превосходил в боевой мощи своего пленника-мужчину, что того не было необходимости убивать на месте, а можно было угнать к себе на родину и использовать как раба, если позволяли хозяйственные условия. Лишь сталь (в I тысячелетии до н.э.) смогла превзойти бронзу и технологически.

По-видимому, ко II тысячелетию до н. э. надо отнести усовершенствование ткацкого стана, хотя прямых данных об этом у нас нет; во всяком случае, широкая торговля красителями свидетельствует о каких-то изменениях в текстильном деле. В строительстве в средневавилонский период появляется стеклянная полива кирпича. Скотоводство было дополнено массовым коневодством — правда, обслуживавшим исключительно войско. В последней четверти II тысячелетия до н. э. у скотоводов Сирийской степи появляется одомашненный верблюд-дромадер, хотя еще не в большом числе, но это уже позволило части племен перейти к подлинно кочевому быту(Отдельные прирученные экземпляры дромадера упоминаются в текстах уже с начала II тысячелетия до н.э.). Приручение верблюда, сделавшее скотоводов гораздо более подвижными, вероятно, помогало им осуществлять массовые вторжения как в Верхнюю, так и в Нижнюю Месопотамию, причем в последнем случае — напрямик из пустыни, а не обходным путем, которым некогда двигались амореи. У земледельцев Нижней Месопотамии в середине касситского времени прокладка каналов по новым, незаселенным землям привела, видимо, к повышению урожайности, особенно пшеницы и эммера.

Старовавилонский период был временем расцвета вавилонской науки и в областях, менее тесно связанных с практической техникой.

Светская э-дуба была средоточием науки до времен Самсуилуны Вавилонского. Она готовила главным образом писцов для царских и храмовых канцелярий, для суда и пр.; в какой-то степени э-дуба обслуживала и надобности культа, хотя богослужение осуществлялось тогда еще преимущественно не по записанным и заученным с письма текстам, а по устной традиции. Э-дуба, откопанная в Уре, находилась при частном доме, но были, видимо, и казенные, в том числе храмовые, школы. Учились не только мальчики, но иногда и девочки; так, обитель жриц в Сиппаре имела порой писцов-женщин (которые, возможно, сами жрицами не были). Несмотря на сложность клинописи, грамотность была довольно широко распространена: писать умели самые разные лица — от ведшего учет старшего пастуха и иногда даже до царя, которому грамота была менее необходима.

«Писец» было почетным званием образованного человека. Однако высокопоставленные лица, как правило, писали не сами, а диктовали писцу, отсюда формула обращения в письме: «Такому-то скажи — вот что сказал такой-то» — автор письма как бы обращается не к самому адресату, а к его писцу, или гонцу, несущему письмо.

Едва ли не большинство писцов знали клинопись только в пределах своих профессиональных нужд, например умели написать хозяйственную ведомость или юридический документ по установленной обычаем форме, но не умели прочесть религиозно-литературное произведение, и наоборот; часто писцы путались при передаче редких имен собственных, не включенных, в справочники, хотя то, что в них было, вызубривали хорошо, и орфографические ошибки или произвольные написания слов редки.

Но к оканчивающим полный курс э-дубы — к так называемым шумерским писцам(Писец, знавший всего лишь сотню-другую знаков (преимущественно слоговых), обозначался как «хурритский писец». К этнической или языковой принадлежности писцов эти обозначения касательства не имели.) — предъявлялись высокие требования. Они должны были уметь устно и письменно переводить с шумерского на аккадский и наоборот, знать шумерские грамматические термины, спряжение глагола, шумерское произношение, шумерские эквиваленты каждого аккадского слова, различные виды каллиграфии и тайнописи, технический язык жрецов и членив других профессиональных групп, все категории культовых песен, должны были уметь руководить хором и пользоваться музыкальными инструментами, составить, завернуть в глиняный конверт и опечатать документ, знать математику, включая землемерную практику, уметь подсчитать и распределить рационы, вычислить объем землекопных и строительных работ и т. д.

Источником развития науки была главным образом хозяйственная практика больших, т. е. царских и храмовых, хозяйств; на её основе к концу III тысячелетия до н. э. создалась клинописная математика. Её практические основы были заложены в шумерский период, но расцвета она достигла в послeшумерской э-дубе, где математика преподавалась в основном на аккадском языке. Развиваясь теперь прежде всего в школе (готовившей как учителей, так и писцов-практиков) и для школьных нужд, математика получила в э-дубе самостоятельное развитие; среди многочисленных математических справочников и задач встречаются и такие, которые не могли иметь практического применения; решение некоторых задач являлось в некотором смысле самоцелью, ирсдстав-ляя как бы теоретический интереc. Вавилонские математики широко пользовались изобретенной еще шумерами шестидесятеричной позиционной системой счета. Вавилоняне умели решать квадратные уравнения, знали «теорему Пифагора» (более чем за тысячу лет до Пифагора). Число <Δ> практически принималось равным 3, хотя было известно и его более точное значение. Помимо планиметрических задач, основанных главным образом на свойствах подобных треугольников, решали и стереометрические задачи, связанные с определением объема различного рода пространственных тел, в том числе и усеченной пирамиды. Широко практиковалось черчение планов полей, местностей, отдельных зданий, но обычно не в масштабе.

Из практических нужд выросли также записи медицинских и химических рецептов (сплавы, с XIII в. до н. э. — стеклянная глазурь и т. п.), равно как и исторические хроники, бывшие во II тысячелетии до н.э. еще либо сводами событий, которые считались «предзнаменованными» какими-либо природными явлениями (главным образом формой печени жертвенного ягненка), либо списками датировочных формул(Поскольку эры, т. е. точки отсчета во времени, не существовало, постольку датировка велась по знаменательным событиям каждого года; упоминание такого события официально формулировалось для всего государства строго определенным образом.).

Хотя несомненно, что вавилонские филологи, математики, врачи, юристы, архитекторы и т. н. имели определенные теоретические взгляды, но письменно они не фиксировались; до нас дошли только списки, справочники, задачи, рецепты. Все это переписывалось в школах из века в век без всяких изменений и в отрыве от изменяющихся условий жизни, и содержание зазубривалось наизусть.

Механическое заучивание задач и их решений (в том числе иногда и ошибочных) господствовало, очевидно, и в обучении математике.

Система зазубривания наизусть ограничивала дальнейшие возможности развития вавилонской науки; уже одни шумерские составные идеограммы с их чтениями и переводами в современном издании на бумаге занимают несколько больших томов. Зазубренные же знания по своему объему не могли превзойти способности человеческой памяти к удерживанию сведений, логически не связанных между собой.

Попыткой обобщения географических знаний является «карта мира», где земля изображена в виде плоскости, пересеченной реками Евфрат и Тигр, сбегающими с северных гор, и со всех сторон окруженной мировым океаном, на поверхпости которого она, видимо, мыслилась плавающей; по ту сторону океана — острова, посещавшиеся лишь в древности мифическими героями. Предполагалось, что океан был окружен «Плотиной небес», а на ней покоилось несколько (три или семь) небесных сводов; под землей находилась преисподняя. Но географический кругозор вавилонских купцов-практиков был гораздо шире сохранившейся карты: уже в III — II тысячелетиях им была известна Индия, хотя позже путь в нее был временно утерян; к I тысячелетию до н. э. месопотамцы знали Эфиопию — Куш и Испанию — Тартесс, а также, по некоторым косвенным данным, Грецию, Среднюю Азию и снова Индию.

Еще одной побудительной причиной для развития некоторых отраслей познания были — как ни странным это кажется теперь — культово-магические представления и практика. В нуждах культа разрабатывалась, например, музыкальная гармония (учение о ладах, длине струн). Среди множества ритуально-магических текстов, вошедших в вавилонский письменный канон, были и заклинания, составленные для жрецов-знахарей и гадателей. Но и занятия лженауками могли в конечном счете приносить известную пользу. Гадатели записывали, а позже переписывали в огромные своды «предзнаменования», т. е. наблюдения за природными явлениями, за поведением людей и животных, над формой овечьей цечени при жертвоприношениях, над замеченными необычными особенностями анатомии людей и животных (рождение уродов) и т. п.; такие наблюдения увязывались по принципу «после этого, значит, возможно, поэтому» с определенными событиями в жизни людей и государства. Ни одно сколько-нибудь значительное действие, предпринимаемое царем (да, вероятно, и частными лицами), не начиналось без предварительного гадания. Из записей таких «предзнаменований» вавилонянами были извлечены первые исторические обзоры важнейших событий прошлого, память о которых пытались также поддерживать с помощью обычая царей оставлять описания своих деяний (они записывались на камне либо, чаще, на глиняных конусах или цилиндрах, помещавшихся под фундаментами дворцов и храмов, с тем чтобы они были в будущем найдены при сносе здания); а из записей астрономических и метеорологических наблюдений, сначала чисто эмпирических, впоследствии, уже в I тысячелетии до н. э., развились не только астральные культы и астрология, но и вычислительная астрономия: теория видимых лунных и планетных движений, предвычисление лунных затмений. Однако уже раньше, еще до середины II тысячелетия до н. э., были описаны созвездия, наблюдались движения планет и т. д. Сравнительно высокое развитие именно астрономии было, возможно, связано с особенностями употреблявшегося лунного календаря.

Первоначально каждое государство-город имело свой календарь, но после возвышения Вавилона на всю страну был распространен принятый в Вавилоне календарь Ниппура.

Год состоял из 12 лунных месяцев, имевших 29 или 30 дней (поскольку период смены фаз луны равен приблизительно 29,5 суток). Из-за того что солнечный год длиннее лунного приблизительно на 11 дней, для устранения этого несоответствия вводился (со старовавилонского периода — по всей стране одновременно) дополнительный месяц, однако твердые правила относительно его вставки были установлены лишь в середине I тысячелетия до ц. э.; во II тысячелетии до н. э. високосные месяцы вставлялись по усмотрению царской администрации, и нередко, вероятно, с целью увеличить поступающие поборы. Однако в любом случае необходимо было сообразовываться с реальными временами года, а действительная величина расхождения года лунного с солнечным могла быть установлена лишь путем астрономических наблюдений. Вместе с клинописью вавилонские науки — и лженауки — были занесены во все страны Передней Азии; но с течением времени, особенно после вымирания клинописной грамоты, многие научные открытия вавилонян (например, в области математики, химии) были утеряны и впоследствии открывались заново; однако греческая и италийская (в первую очередь этрусская) культура кое-что заимствовала и у вавилонян, как из наук, так и из лженаук (например, «науку» о гадании по печени), хотя, по-видимому, не непосредственно, а через Финикию и Малую Азию. Но с поздневавилонской астрономией (IV—II вв. до н. э.) греческие ученые знакомились и непосредственно, и она оказала на них заметное влияние; исторические знания вавилонян были переданы грекам вавилонянином Беросом, около 290 г. до н. э. составившим также по-гречески историю своей страны. Шумеро-вавилонская система мер и весов легла в основу многих метрологических систем древней Передней Азии и оказала косвенное влияние на греческую метрологию, а шестидесятеричная система счета через вавилонских и греческих, астрономов дошла и до нашего времени: именно этой системой мы пользуемся и сейчас, когда оперируем градусами, минутами и секундами.

Та же э-дуба, которая положила начало шумеро-вавилонской науке, создала и шумеро-вавилонскую (но в первую очередь именно шумерскую) литературу; большинство произведений аккадской литературы были сложены семьями наследственных писцов в основном во второй половине II тысячелетия до н. э.

Аккадские литературные памятники — это уже литература в собственном смысле слова, новая, самостоятельная отрасль художественного творчества. Конечно, и аккадскую литературу продолжают лимитировать размеры глиняной плитки, но в лучших ее произведениях конспективность сменяется лаконичностью, беспорядочная рыхлость построения шумерских произведений, державшихся главным образом на однообразных повторах,— продуманной композицией.

Появление литературы как бы разрезает развитие фольклорного искусства в момент введения письменности (это может произойти на самых, разных его этапах), дальше она растет от того уровня фольклора, который впервые застала, не останавливая, однако, дальнейшего развития самого устного творчества, поскольку литература и фольклор располагают каждый собственными художественными приемами и способами воздействия на слушателя. Обычно считается, что адресат этих двух видов искусства различен.

Устный фольклор всенароден и в разных вариантах обслуживает все социальные слои общества; письменная литература обычно рассчитана только на грамотного читателя. Однако такое противопоставление применительно к аккадской и вообще к древневосточной литературе не вполне точно: грамотный читатель здесь не только адресат, но и посредник между автором и слушателем произведения. Дело в том, что клинописную табличку нельзя было просто читать для получения личного эстетического удовлетворения.

Не говоря уже о том, что в течение тысячелетия не умели читать «про себя», читали всегда только вслух, сама клинописная грамота настолько сложна, что чтение «с листа» почти невозможно, за исключением тех случаев, когда знакомый формуляр текста и заранее известное приблизительное содержание его сами сразу подсказывают правильный выбор чтений для клинообразных знаков.

Как правило, и для древнего грамотея прочтение клинописного текста содержало некоторый элемент дешифровки и интуитивного угадывания; то и дело приходилось останавливаться и задумываться над чтением. В этих условиях письменный текст оставался до известной степени мнемоническим пособием для последующей передачи его содержания наизусть и вслух, Чтец-грамотей служил передаточной инстанцией между автором произведения и аудиторией, и поэтому аккадское литературное произведение было адресовано не одним только грамотным писцам, но и сколь угодно широкой аудитории, а каноническая запись текста не исключала известной и даже значительной доли импровизации при исполнении произведения. Конечно, импровизация допускалась не всюду: в культовых памятниках, где особенно важна магическая роль слова, текст нельзя было менять, и импровизация оказывалась невозможной, кроме случаев, когда разыгрывалось культовое действо, где жесты и движения важнее слов. Иное дело тексты некулътовые — здесь творческая роль сказителя может быть большей, поэтому, например, аккадский эпос о Гильгамеше записан в нескольких изводах(Кроме того, аккадскому эпосу о Гильгамеше предшествовали отдельные былины об этом герое на шумерском языке.).

Для памятников литературы древнего Востока характерна еще одна важная особенность: сюжет дан заранее, он не сочиняется поэтом, а лишь разрабатывается. Содержание большей частью известно слушателям, и им важно не что, а как исполняет сказитель, не узнавание события, а вызываемые им общественные эмоции. Как правило, сюжет идет от мифа и культа. Герои произведения обычно обобщены и являют собой определенные мифологические типы; особого интереса к личности, как таковой, нет, внутренние переживания героев не раскрыты. Нет особого интереса и к личности автора; в ряде случаев традиция сохранила имена авторов, по эти имена легендарны: среди них мы встретим богов, животных, мифических героев и лишь иногда имена, звучащие достоверно.

Все эти черты могут быть выявлены и во многих произведениях первобытного творчества. Это не случайно: ведь основная масса свободного населения древнего мира — это прямое продолжение племенной массы первобытного общества, и исторически, и по своему мировоззрению. Если из этой массы и выделяется господствующий класс рабовладельцев, то сама масса свободных еще не противопоставляет себя им в социально-психологическом отношении: она не отделена от господствующего класса сословной гранью, и при удаче в его состав может войти каждый (или так ему кажется). Формирующийся класс подневольных людей рабского типа собственной идеологии не создает.

Однако (и в этом коренное отличие аккадской литературы от шумерской) литературное творчество вавилонян — не просто воспроизведение древних мифологических мотивов; все наиболее значительные сочинения уже несут в себе определенное социально обусловленное содержание, отражающее мысль их собственного времени. Для более полной со передачи мифологические мотивы, из которых, как из кирпичиков, построено произведение, видоизменяются, иногда обрезаются и подгоняются под ту идею, которую хочет передать автор, и прежде всего, подходя к этой задаче с разных и иногда противоположных позиций, авторы аккадских художественных произведений пытаются осмыслить окружающей их мир и условия жизни человека, что-то противопоставить тому чувству ужаса п безнадежности, которое внушало человеку шумерской эпохи его мировоззрение, ведь для тех людей мир управлялся не просто грозными, но злобными и капризными и в то же время непреодолимо сильными: божествами. В этот страшный мир аккадская литература пытается внести позитивные идеалы — веру в благодарную память потомков, в конечную справедливость почему-то временно отвернувшегося от люден божества.

Несколько слов о форме аккадской литературы. В ней еще не существовало художественной прозы. Как художественная, т. е. эмоционально воздействующая и передающая эмоциональное отношение автора пли сказителя к действительности, воспринималась только ритмическая речь. Поэтическое слово еще но перестало быть магическим, оно могло звучать только в определенной магически значимой обстановке, и, вероятно, слушатели считали его вызывающим определенные благоприятные магические последствия.

Но даже произведении ритмизованной прозы в аккадской литературе мало (сюда относятся преимущественно ассирийские царские надписи и анналы I тысячелетия до н. э.). Большинство произведений — стихотворные. В соответствии с характером северосемитских языков, где господствовало силовое ударение, аккадское стихосложение основано на счете ударений. Ритм речитативного исполнения зависел, видимо, также от сопровождения ударными и другими музыкальными инструментами. Возможно, что некоторые религиозные тексты, особенно сопровождавшие какое-либо мифологическое или обрядовое действо, исполнялись на два голоса или более.

Таким образом, аккадские литературные произведения — это уже не полулитература, какой была шумерская, а литература в полном смысле слова, со своими эстетическими средствами воздействия, со своей идейной, а не чисто культово-магической задачей, но все же нечто весьма отличное от того, что мы сейчас понимаем под этим словом. Однако при всем своем несомненном родстве с фольклором она уже отделилась от пего. Многие фольклорные жанры почти не были освоены аккадской литературой (например, басни, сказка), а некоторые жанры аккадской латературы никогда не существовали в фольклоре.

Самым общим образом памятники аккадской художественной литературы могут быть разделены на предназначенные для культового исполнения и на предназначенные для некультового исполнения — будь то на пиру, на совете или еще где-либо.

Среди некультовой литературы по своему идейному влиянию, его силе и длительности первое место занимает героический эпос, а из памятников эпоса первое место занимает сказание о Гильгамеше.

Оно известно нам на аккадском языке в трех версиях. Древнейшая из них была записана пе позже XIX в. до н. э. Наиболее ноздпяя версия, приписываемая Син-лике-уннинни, относится, видимо, к концу II тысячелетия до н. э. Все дошедшие тексты фрагментированы, и лишь поздняя версия допускает почти полную реконструкцию сюжета.

Аккадский эпос о Гильгамеше — создание поэта, который не просто соединил между собой разрозненные шумерские сказки-былины, но тщательно продумал и скомпоновал известный ему материал, придав всему произведению глубокий философский смысл. Не все шумерские песни о Гильгамеше показались ему пригодными для его цели (например, он не использовал песню о Гильгамеше и Агге) — видимо, они недостаточно раскрывали главную мысль поэмы. Наоборот, рассказ о Потопе, представлявший не только в шумерской, но и в аккадской литературе отдельное сочинение, органически влился в эпопею и, рассказанный от первого лица тем, кто единственный пережил это бедствие, оказался эмоционально действенным художественным моментом, подчеркнувшим, сколь недостижимо и недоступно человеку бессмертие — главпая цель странствий Гильгамеша. Точно так же концовка эпопеи выразительно подчеркивает мысль о том, что единственное доступное человеку бессмертие — это память о его славных и нужных делах. Внутренне развитие образа Гильгамеша и его друга Энкиду строго подчинено законам эпического формирования героев. Уже не благодаря волшебным помощникам, как герои мифологических сказок (к числу которых принадлежат и шумерские песни о Гильгамеше), а благодаря развившимся в нем высоким физическим и моральным качествам герой возвышается над прочими смертными и совершает подвиги. И если герой сказки всегда торжествует, то эпический герой гибнет (Энкиду) или терпит поражение после трагической кульминации действия (сам Гильгамеш). Показательно и развитие образа Энкиду из «раба» и одного из магических помощников Гильгамеша в его друга и «брата»; этот образ имеет свое развитие и внутри самого эпоса: невинный дикарь — хранитель пастухов, познавший любовь женщины и вкус хлеба (но все еще не человек в высшем смысле слова — это ясно показано в эпосе),— и, наконец, верный друг и бесстрашный соратник героя — носителя городской цивилизации.

Другие героические эпосы, как, например, приписываемая Лу-Нанне поэма о полете героя Этаны на небо с помощью орла, сохранились плохо.

Героический по своему типу эпос мог строиться не только на образе героя-смертного, но и на образе героя-божества; прототипов песен подобного рода в шумерской литературе мы не знаем (цикл культовых десен об Инане и Думузи представляет собой особый случай). Возможно, что возниковение эпических песен о богах в аккадский период связано с функционализацией и известной индивидуализацией образов божеств, ранее представлявших собой довольно стандартные фигуры богов-созидателей благополучия и плодородия своих общин. Героями являются боги во фрагментированном эпосе о борьбе Бела с чудовищем Лаббу, в хорошо сохранившейся (в двух версиях — канонической и более полной доканонической) песне о боге Нергале и богине Эрешкигаль, а также в эпосе об узурпации престола в царстве богов богом чумы Эррой (конец II тысячелетия до н.э.).

Одной из главных этико-философскнх проблем представлялся вопрос о причине незаслуженных страданий и смерти человека, который, казалось бы, не нарушил никаких божеских установлений.

Эта проблема, по существу, присутствует и в поэме о Гильгамеше, ей же специально посвящены две замечательные аккадские поэмы: «Невинный страдалец», написанная почти целиком в форме монолога, и «Вавилонская теодицея» (XI в. до н. э.), написанная в форме диалога между страдальцем и его другом-оптимистом. Первая поэма говорит преимущественно о бедствиях личных, вторая (написанная в форме акростиха, включающего имя автора — Эсагиль-кина-уббиб) — о бедствиях социальных; обе кончаются оправданием божества, пути которого объявляются неисповедимыми. Эти поэмы являются предшественницами аналогичной, но более глубокой по содержанию «Книги Иова», сохранившейся в библейском каноне. О тщетности всех человеческих деяний говорит поэтический диалог «Разговор господина и раба», дата которого неизвестна.

Из некультовых канонических произведений, созданных до 1000 г. до н. э. или около этого, следует еще упомянуть пословицы и афоризмы, хотя записанные пословицы малооригипальны и по большей части переведены с шумерского. Забавны некоторые анекдоты и побасенки, включаемые в собрание поговорок: «Мышь от мангуста(Мангуст поедает не только мышей, но и змей.) забежала в пору змеи и сказала: „Меня прислал заклинатель змей — привет"». «Свинья недостойна быть в храме, она не муж совета, не ступает по мостовой; не говорят: „Свинья, в чем мне почет?", а она говорит: „Свинство — мое упование"».

Из неканонических стихотворных произведений светского характера можно назвать «Сказку о ниппурском бедняке», жестоко обиженном своим градоначальником, и о его мести — о том, как ему удалось с помощью хитроумных переодеваний трижды обмануть и избить градоначальника. Она датируется касситским временем. Любопытен также поздний пародийный «эпос» о Гильгамеше.

В Вавилонии и Ассирии существовали многочисленные памятники любовной лирики; в большом ассирийском «каталоге» песен, исполнявшихся под музыку, приведены первые строки десятков любовных стихотворений; к сожалению, в подлиннике и полностью мы знаем только одно произведение аккадской любовной лирики, имеющее форму диалога между любовниками. Он уверяет ее, что охладел к ней, но, пристыженный ее кротостью, в конце концов к ней возвращается. Диалог — или текст для пения на два голоса — датируется царствованием Хаммурапи.

К тому же времени относится случайно сохранившаяся воинская песня.

На первом месте среди культовых памятников стоит космогонический эпос г. Вавилона, называемый по первой строке «Когда вверху» («Эпума элиш»). Дата его неясна, но несомненно, что поэма гораздо моложе времени Хаммурапи. Тогда как в шумерский период не засвидетельствовано ни одного самостоятельного произведения космогонического содержания, вавилонская космогоническая эпопея занимает важное место среди памятников аккадской литературы. Она состоит из семи песен и содержит более тысячи строк. Интересно, что шумерские боги-творцы выступают в поэме молодыми богами, а в качестве древних, изначальных сил названы божества, в шумерских мифах неизвестные. Это не случайно; рассказ о создании поколений богов, из которых каждое превосходит предыдущее, нужен, чтобы оценить величие одного-единственного божества — Мардука, бога Вавилона, прямого потомка и законного наследника всех древних могучих сил, в том числе и шумерских богов. Далее, все творческие акты, которые в шумерских мифах совершали разные боги, приписаны одному Мардуку. Политическая и идеологическая цель создании поэмы совершенно ясна. К середине I тысячелетия до н. э. возникает идея о том, что все вообще боги — только разные образы или ипостаси одного Мардука.

По-видимому, некоторые эпизоды мифа разыгрывались в лицах.

То же верно в отношении другой культовой эпической песни — «Хождения Иштар в преисподнюю», по содержанию близкой шумерскому прототипу. Весь конец поэмы состоит из отдельных, логически не связанных между собой строчек, очевидно дополнявшихся мимическим действом.

Гораздо большее место, чем эпосы, занимают среди богослужебной поэзии гимны к богам; некоторые из них и сейчас воспринимаются эмоционально и представляют и для нас эстетическую ценность. Гимны к царям в средневавилонское время постепенно выходят из употребления.

Наряду с религиозными текстами, рассчитанными на общественное богослужение, в литературный канон входили целые серии стихотворных или песенных текстов для индивидуальных культовых церемоний. Это прежде всего индивидуальные молитвы и псалмы. Они исполнялись либо заинтересованным лицом, либо по его заказу определенным типом жреца и всегда сопровождались обрядовыми действиями. Содержание их, часто поэтичное, но в массе стандартное, сводится как бы к краткому изложению песни о «Невинном страдальце», кающемся в своих — ему самому точно неизвестных — прегрешениях перед богом, но псалом заканчивается не проявлением благосклонности божества, а лишь просьбой о том. К песенным текстам для индивидуальных культовых действий относятся также заклинания против разного рода злых сверхъестественных существ. Большинство из них малоинтересны с художественной точки зрения, но есть и исключения; так, в заклинание против зубной боли включена интересная легенда о создании мира и всех живых существ, в том числе и «зубного червя» (нерва?); в заклинание против духа, тревожащего сон ребенка,— колыбельная песня, в заклинание против трудных родов — архаический миф о любви бога Луны Сина в образе быка к юной телице; в одном заклинании содержится поэтическое описание ночи.

Особенный интерес представляет серия заклинаний, известных под названием «Шурпу» («Сожжение»). В одной из ее таблиц перечисляются все возможные грехи, которые мог совершить произносящий заклинание и за которые его могло постигнуть бедствие. Это довольно полный перечень того, что вавилонская этика конца II тысячелетия до н. э. считала аморальным. Помимо обычных грехов (убийство, воровство, прелюбодеяние, непочтение к богу и царю) здесь есть ряд моментов, указывающих на стойкость семейно-общинных отношений (например, неуважение к старшим родичам перечисляется в числе важных грехов). Этические взгляды вавилонян проникли даже в свод «предзнаменований»: любопытно, например, что развод с женой, вполне допустимый по вавилонским законам, считался печальным предзнаменованием для мужа.

После начала I тысячелетия до н.э. в литературном творчестве на месопотамской клинописи заметен спад. Исключение составляют некоторые произведения ассирийской литературы, прежде всего царские анналы и красочные описания отдельных воинских походов, составленные в форме писем царя к богу Ашшуру.

Можно отметить также несколько псалмов от имени царя Ашшурбанапала, поэму о загробном хождении царевича и т. д. К ассирийскому периоду относится написанная по-арамейски «Повесть об Лхикаре» с введенным в нее сборником поучителных изречений. Эта повесть была очень популярна на Востоке и в Европе еще в средние века; она переведена и на Руси под названием «Повесть об Акире Премудром».

Если можно воочию наблюдать богатство и разнообразие аккадской литературы II тысячелетия до н. э,, то об изобразительном искусстве этого времени известно мало. Большинство строении — даже огромные дворцы с множеством внутренних дворов и сотнями комнат, подобные дворцу царей Мари,— архитектурно-художествеипого значения не имели и могут рассматриваться лишь с точки зрения строительной техники; но и тут прогресс с шумерского времени был невелик. Исключение составляет храмовая архитектура; беленые и расчлененные выступами кирпичные степы храма, продуманное оформление святая святых со статуей бога, видимой сквозь проем из двора для верующих, и многоэтажная громада зиккурата с ее гармоничными объемами уступов и линиями ведущих вверх лестниц, поставленная так, чтобы внушать мысль о зримом восхождении к небесам, к обители бога, венчающей зиккурат,— это, конечно, были произведения искусства. Но до нас дошел только одни хорошо сохранившийся храмовой комплекс II тысячелетия до н. э.— это храм и зиккурат в одном из городов Элама, да еще известна часть своеобразного храма Иштар Урукской касситского времени. От I тысячелетия до н. э. довольно хорошо сохранился храм с зиккуратом в одном из пригородов Вавилона. Знаменитая 90-метровая «Вавилонская башня», разрушенная ассирийским царем Синаххерибом в начало VII в. до н. э. и вскоре восстановленная по приказу его сына зодчим Арадаххешу, до нас не дошла (она была снесена Александром Македонским, который собирался, по не успел построить на ее месте еще более грандиозное сооружение).

Тогда же, при восстановлении Вавилона в VII в. до н. э., город был распланирован так, что образовалась прямоугольная сеть довольно широких «прецессионных» улиц, и лишь между ними сохранялись узкие улочки с беспорядочной застройкой. Это было ассирийским нововведением; такие «проспекты» пролагал в Ниневии еще Синаххериб (причем за нарушение прямой линии настройки виновных домовладельцев сажали на кол).

Вообще для I тысячелетия до н.э. ведущую роль играет не вавилонская, а ассирийская архитектура, в особенности дворцовая.

Дворец представляет собой оформленное башнями и зубцами здание на искусственной платформе; иногда в него встраивался зиккурат; арочные входы обрамлялись каменными статуями крылатых быков или львов — духов-хранителей (шеду) царя, парадные залы понизу облицовывались каменными плитами, покрытыми плоским раскрашенным рельефом со сцепами, прославляющими царя как война, жреца и охотника. С течением времени все более начинает преобладать орнаментальный подход к изображаемому; орнаментализм полностью возобладал в урартском и в нововавилонском (а в дальнейшем и в древнеперсидском) искусстве; они находились в сильной зависимости от ассирийского, но для Нового Вавилона тема прославления героической личности царя исключалась, так как царь здесь находился в зависимости от жречества. Место каменных рельефов с изображением деяний царя здесь занимают фризы из цветных изразцов с орнаментальными рисунками или изображениями животных, посвященных тому или иному божеству.

Вавилонская скульптура II —I тысячелетий до н. э. известна нам довольно плохо. Культовые статуи — судя по описаниям, покрытые золотом, инкрустированные каменьями и слоновой костью — до нас не дошли. Пожалуй, единственное представление об облике культовой скульптуры первой половины II тысячелетия до н.э. может дать статуя богини Иштар, стоявшая во дворце в Мари, — монументальное, несколько грузное изваяние, размером превышающее человеческий рост. В руках богиня держала сосуд, выдолбленный насквозь. Через дно сосуда капал проходил внутрь статуи. Сама фигура, стоящая у степы, соединялась таким образом с каналом, идущим за стеной. Видимо, эта статуя играла важную роль в ритуальных празднествах, связанных с обеспечением плодородия: в нужный момент можно было пустить воду по каналу, и она фонтаном била из сосуда. Ото одно из ранних органических соединений скульптуры п архитектуры как в декоративном, так и конструктивном отношении. Также некоторое представление о храмовой скульптуре дают и ее многочисленные терракотовые воспроизведения, служившие «образками» в частных домах. От ассирийского времени дошло несколько статуй и статуэток, изображающих царя, торжественных и маловыразительных.

Сохранилось несколько каменных и бронзовых скульптурных голов (по-видимому, изображающих царей или других высокопоставленных дарителей в храм н сделанных в традициях староаккадской реалистической передачи натуры, с выразительными лицами), а также и некоторые статуэтки культового назначения.

В наибольшем числе, как и от предшествовавших эпох, до нас дошли памятники массового глиптического искусства — цилиндрические печати с мифологическими изображениями. Они почти исчезают в нововавилонское время, заменяясь каплевидной халцедоновой печатью с плоским срезом внизу, на котором изображался лишь жрец перед алтарем божества.

Как мы могли убедиться, в эпоху возникновения Ассирийской и Нововавилонской военных держав творчество в области мировоззрения, науки и литературы на земле Месопотамии в значительной мере замирает. Какие-то новые идеологические веяния, нам не вполне ясные, появились здесь лишь при последнем вавилонском царе — Набониде. Новое движение мысли — по условиям того времени, конечно, религиозно-философской — возникает в I тысячелетии до н. э. в сравнительно более отсталых и к тому же подвергавшихся постоянной угрозе войны и полного разорения западных областях Передней Азии. Именно здесь выросли первые зачатки тех идеологий, которые впоследствии, пройдя через этап иудаизма, играли, особенно в виде христианства и ислама, огромную, норий положительную, а со временем отрицательную роль во всей истории человечества. Сведения о новом идеологическом течении дошли до нас в одной из двух частей христианской Библии — Ветхом завете, сохранившемся как в древнееврейском подлиннике, так и в переводе на языки христианских народов.

Для его понимания надо остановиться на исторической обстановке, сложившейся в Палестине в начале I тысячелетия до н.э. Описанное выше (см.: «Ранняя древность», лекция 12) «время судей» в Палестине (XII—XI вв. до н. э.) характеризовалось сосуществованием и взаимовлиянием двух различных структур— городского классового общества ханаанеев и родо-племепного общества древних евреев.

Характер хапаанейского общества был уже определен выше в той же лекции. Основной единицей социальной организации евреев явился отцовский род (мишпаха), в коллективной собственности которого была земля. Род имел общие празднества и места захоронения, его члены были связаны обязанностью кровной мести и взаимопомощи. В состав каждого рода входили большие отцовские семьи (бет-аб), состоявшие из трех-четырех поколений потомков одного отца, владевшие наделом родовой земли, отвечавшие за преступления, совершаемые их членами, и т. д. Каждый индивид был неразрывно связан со своей большой семьей, родом и племенем, и поэтому полное обозначение свободного человека состояло из личного имени, отчества и обозначения принадлежности к роду и племени. Высшей стабильной единицей являлось племя (шебет—«колено»}. Племена жили обособленно друг от друга и нередко враждовали между собой. Во время общей опасности различные «колена» объединялись в непостоянные союзы, возглавляемые избранными «судьями» (шофет), выполнявшими функции временных военных и гражданских предводителей.

Переход древнееврейских племен к оседлости сделался возможным в результате введения железных орудий и сооружения на нагорьях, где они обитали с XIII—XII вв. до н. э., цистерн для сохранения дождевой воды, шедшей на орошение. Развитие земледелия и ремесел, начатки городской жизни и влияние более развитого хан аапс некого общества способствовали некоторому размыванию основ родо-племет-тной организации, выделению знати как господствующего класса н появлению наряду с родовой общиной общины территориальной. Это создавало объективные предпосылки для образования государства, попытки создания которого начались с XI в. до н. э. Процесс был ускорен из-за усиливавшегося напора филистимлян, давления восточных соседей — родственных по языку и происхождению аммонитян, моабитян, эдомитян, набегов кочевников на степи и продолжавшегося сопротивления еще независимых ханаанейских городов-государств.

В этих условиях среди части родовой знати и влиятельного жречества зародилось стремление к образованию более прочного объединения. В результате этой тенденции предводители «колен» провозгласили Саула из «колена» Вениамин царем (около 1030 г. до н.э.). Однако существовали и сильные центробежные, антимонархические тенденции. В Библии сохранилось осуждение самой идеи царской власти, вложенное в уста полулегендарного пророка Самуила. По его словам, царь «... и сыновей ваших возьмет, чтобы они составляли умащения, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим...»

Объединение «колен» в одно государство, получившее но племенному союзу название Израильского царства, позволило Саулу одержать ряд побед над филистимлянами. Однако оппозиция против царя нарастала, особенно со стороны могущественного южного «колена» Иехуда, представитель которого Давид, поддерживаемый своим родом, вступил в открытую борьбу с Саулом. Гибель последнего и его сыновей в битве с филистимлянами открыла путь к власти честолюбивому и умному, изворотливому и гибкому Давиду, который первоначально избирался царем над южными «коленами», а семь лет спустя был избран на основе устного договора со старейшинами всех «колен» общеизраильским царем.

Одним из первых начинаний Давида (около 1004—965 гг. до н.э.) было взятие сильно укрепленного ханаапейского города-государства Иерусалима (в 995 г.), объявленного им своей столицей. Поскольку Иерусалим находился вне территории «колен», то перенос столицы в этот стратегически важный город способствовал усилению власти царя. На это же были направлены остальные мероприятия Давида — создание наряду с племенным ополчением зависимого от царя и верного лично ему войска из чужеземных наемников, образование центрального управленческого аппарата и др. Давид подчинил себе последние независимые ханаанейские города-государства, совершил кровавые вторжения на территорию заиорданских и других царств, оттеснил филистимлян и значительно расширил границы своего государства, во главе которого после него встал его сын Соломон (965— 928гг. до н.э.).

Продолжая завоевательную политику, Соломон установил свое господство над Акабским заливом. Из построенной там гавани Эционгебер (ныне Телль-Хелейфа) его корабли совместно с финикийцами плавали в богатый золотом Офир (на побережье Африки, Южной Аравии или Индии?). Успешная внешняя политика укрепила авторитет царской власти. Этому не в малой степени способствовало возведение мощных крепостей в Мегиддо, Хацоре и других местах, где стояли наемники и отряды боевых колесниц. В Иерусалиме были построены царский дворец и храм бога Яхве, столица расширялась и укреплялась.

Соломон умножил центральный государственный аппарат, в который входил и влиятельный первосвященник Иерусалимского храма. К службе в царскую администрацию привлекались представители родовой знати и немало опытных в государственных делах ханаанеян. Важную роль играли многочисленные царские и храмовые писцы, которые ведали государственной и деловой перепиской, составляли царские и храмовые анналы и поучения. К управлению государством широко привлекались жрецы, которым в ряде городов были выданы земли.

Грандиозное для небольшой страны строительство и богатый двор, многочисленное чиновничество и наемное войско требовали больших средств, и Соломон установил единую налоговую систему. Все государство, возможно, за исключением территории «колена» Иехуда, было разделено на 12 административно-податных округов: «каждый должен был доставлять продовольствие на один месяц в году». Потребности царского двора и администрации составляли, по преданию, более 10 млп. л муки, 10 тыс. голов крупного рогатого скота и 36 500 голов мелкого скота в год.

Помимо натурального налога, взимаемого в размере десятой доли от урожая и приплода скота, население должно было выполнять также повинность. К разным работам постоянно привлекалось все зависимое нееврейское население в государстве, однако на трудовую повинность для строительства храма и крепостей вызывались и члены израильских «колен».

Все эти меры были направлены на усиление центральной государственной власти, преодоление центробежных устремлений северных «колен». Однако тяжкий податной гнет, непривычная для племенной организации трудовая повинность и особенно привилегированное положение «колена» Иехуда усилили недовольство северян. Народ, собравшись после смерти Соломона для избрания на престол его сына Ровоама, потребовал уменьшения податей и трудовой повинности. После отказа царя выполнить это требование северные «колена» отложились. Так в 925 г. до н.э. распалось единое государство.

Образовавшиеся после раскола два небольших государства — южное, Иудея, и северное, Израиль, отличались друг от друга по географическим условиям, ибо в северном государстве было больше пригодных для интенсивного земледелия долин, в Иудее же преобладали холмистые и гористые местности с трудными почвами, а на юге — полупустыни и пустыни. Если Израильское царство пересекали лажные торговые пути, то южное находилось и стороне от главных международных липий коммуникаций, которые пролегали в этом краю через независимые города филистимского побережья. Разнились оба царства также количеством жителей, ибо в северном проживало около полумиллиона человек, а в южном — вдвое-втрое меньше. Эти и другие различия воздействовали на происходивший с X в. до н. э. в обоих государствах процесс развития и укрепления классового общества, придавая ему местные особенности.

Основой хозяйственной жизни Палестины первой половины I тысячелетия до н. э. явилось основанное на железных орудиях земледелие, сочетавшееся в горах и полупустынях с животноводством. В центральных районах страны преобладало виноградарство, ближе к Мертвому морю выращивали бальзам, а в долинах Северной Палестины простирались хлебные поля.

В городах процветало специализированное ремесло — металлургия и ювелирное дело, ткачество, красильное и гончарное дело, изготовление благовоний и пр. Гончары, плотники и представители других отраслей были объединены в ассоциации, причем профессии были, видимо, наследственными. Наряду со специализированным ремеслом, обслуживавшим царский двор, храмы и верхушку общества, существовало домашнее ремесло.

Из-зa многообразия географической среды и порайонной специализации производства был необходим обмен, несмотря на низкую товарность хозяйств. У городских ворот крестьяне меняли излишки своего хозяйства на нужные им ремесленные изделия.

Израильское царство вело интенсивную внешнюю торговлю. Из Палестины вывозили масло, благовония, лес и другие товары; ввозили предметы роскоши — золото, серебро, драгоценные камни, слоновую кость, ткани и др. Эти товары шли из Египта, Южной Аравии, Финикии и Месопотамии, а начиная с VIII в. до н. э. появляется также керамика, свидетельствующая о ввозе вина или масла из греческих областей по берегам Эгейского моря. Основным методом расчетов было взвешивание серебра с помощью весов и каменных гирь с царским клеймом и обозначением весовых мер.

Развитие специализированного ремесла и торговли, интенсивное строительство крепостей, особенно в Иудее, способствовали новому подъему городской жизни. В X—VI вв. до н.э. был восстановлен ряд разрушенных ханаанейских городов и возникли новые. Преобладали маленькие городки — с площадью 0,4—1 га и населением в несколько сот человек и средние -— с площадью 2,5—4 га и населением около 2000—4000 человек. Столицы Иудеи — Иерусалим и Израиля — Самария(Самария была основана в первой четверти IX в. царем Омри. С этих пор северное царство часто вместо «Израиль» называлось также «Самария» или «Дом Омри».) выделялись большей численностью населения (в Иерусалиме жило около 10 тыс. человек) и богатством. Царский дворец в Самарии был украшен колоннами и пластинами из слоновой кости и назван поэтому «домом из слоновой кости». В городах северного царства — Мегиддо, Хацоре и др.— среди многочисленных хижин выделялись немногие двухэтажные дома с 4—10 помещениями вокруг двора. Города Иудейского царства были застроены в основном однотипными зданиями, что свидетельствует о неодинаковой степени имущественной и социальной дифференциации в обоих государствах.

Библейские данные свидетельствуют о наличии обширных царских, а также храмовых хозяйств.

Царские и храмовые земли в своей совокупности составляли царско-храмовой сектор экономики, который, однако, не охватывал всю площадь государств, о чем свидетельствует инцидент, описанный в «III Книге Царств». Житель северного царства Навуфей имел виноградник по соседству с дворцом царя Ахава (IX в. до н. э.) в Самарии. Царь, пожелавший расширить свой сад, предложил Навуфею, что он купит его виноградник за серебро или обменяет на другой. Однако Навуфей отверг предложение царя, указав: «Упаси меня Яхве, чтоб я отдал тебе наследство отцов моих».

Этот пример, подкрепленный и другими, показывает, что право собственности царя не распространялось на всю землю.

Земля вне царско-храмового сектора находилась в собственности рода и была, как правило, неотчуждаемой. Ветхозаветные законы предписывают, что если у человека нет прямых наследников — сыновей, в крайнем случае дочерей, братьев отца, то «отдайте надел его близкому родственнику из рода его, чтоб он наследовал его», дабы земельная собственность не выходила за пределы рода. Однако земля могла перераспределяться, что в условиях разделения ее на наделы, находившиеся во владении семей, и при наличии семейного хозяйства на этих наделах неизбежно вело к концентрации земли внутри рода. Она могла «продаваться» и на сторону, но после известного срока в принципе подлежала возврату в первоначальный род. Преобладали мелкие и средние крестьянские хозяйства, но имелись уже и такие, как, например, хозяйство некоего Набала, в котором «было три тысячи овец и тысяча коз». Возможно, начала возникать и крупная частная собственность на землю.

В царских хозяйствах — на полях и в рудниках, на виноградниках и плантациях — трудились рабы из иноземцев. Эти «вечные рабы» считались вещью («... не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его...».—сказано в «Десяти заповедях»), в отличие от «временных рабов» из единоплеменников, попадавших в долговую кабалу сроком не больше шести лет. Помимо рабов в царских хозяйствах трудились отбывавшие трудовую повинность полноправные члены общин.

Обширную прослойку населения Палестины составляли «пришельцы» (герим), по всей вероятности коллективы или индивиды, не входившие в иудейско-израильскую родо-племениую структуру, но обитавшие на территории обоих государств или переселившиеся туда. «Пришельцы» были лично свободными, но не имели права земельной собственности и гражданства. Многие из ппх находились в зависимости от царской власти, трудились в царских хозяйствах или администрации, а отдельные из них, как, например, «хетт» Урия при царе Давиде, достигали высокого положения при дворе. Иные «пришельцы» работали поденщиками в больших хозяйствах или стали там «присельниками», т. е. обрабатывали землю из доли урожая у тех, при ком они селились.

Они должны были служить в ополчении и платить подати. Законы защищали «пришельцев» от произвола, разрешались сметанные браки между «пришельцами» и членами общин. Однако вливаться в общину «пришельцы» как неполноправные не могли. Среди полноправных имелась своя социальная градация, которая четко проявляется в словах, пророка Иеремии о грядущем наказании «сановников Иудеи и сановников Иерусалима, придворных и священников и всего народа земли». Термином «народ земли» ('ам-ха' арец) обозначалась основная масса свободных производителей материальных благ, преимущественно средние и мелкие земледельцы, владевшие наделами земли в рамках родовой собственности, являвшиеся полноправными гражданами, активно участвовавшие в политической жизни и составлявшие ядро гражданского ополчения. Однако происходивший в VII—VI вв. до н. э. процесс перераспределения и концентрации земли повлек за собой разорение и обезземеливание части крестьян, образование прослойки «бедноты из народа земли», что неизбежно обострило противоречия между «народом земли» и знатью, обозначенной терминами «могущественные», «знатные» и пр.

Знать первой половины I тысячелетия до н.э., хотя и была уже фактически и формально обособившейся социальной группой, тем не мспее сохраняла связь с «народом земли» через систему родо-племенных институтов. Ведь эта знать состояла из наиболее богатых и влиятельных патриархальных больших семей, входивших в роды, к которым, однако, принадлежали и многочисленные патриархальные большие семьи «народа земли». Общность родовой земли и взаимное право наследования, обязанность взаимопомощи и наличие общей генеалогии, обозначение всех членов рода термином «брат» ('ах) и выражение принадлежности к роду словом «сын» (бен) — эти и другие проявления родовой общности реально объединяли сородичей наряду и вопреки столь же реальным классовым различиям между ними. Степень действенности и реальности родовых связей и институтов была различной. Если у полуоседлых животноводов окраин еще в VII— VI вв. до н.э. родовые связи были сильнее классовых различий, а в Южной Иудее обе структуры находились в относительном равновесии, то в Северной Иудее и Израильском царстве, т. е. в районах интенсивного сельского хозяйства, развитого ремесла, родовые связи уступали место общинно-территориальным. В отличие от родовой общины, принадлежность к которой выражалась термином «сын», связь человека с территориальной общиной обозначалась формулой «муж» города ('иp), например «мужи Кириат-Сефера». В крупных городах с разнородным населением, например в Иерусалиме, общинно-территориальная связь доминировала над родовой, но в течение первой половины I тысячелетия до н.э. последняя практически нигде не исчезла полностью и особо стойко сохранялась среди влиятельного жречества.

Древнееврейское жречество, образовавшее замкнутую организацию, приравненную к одному из «колен» («колено» Левий), состояло из священников (коханим) и левитов (левийим), выполнявших различные функции в культе. Если основными обязанностями священников были жертвоприношения, предсказание будущего, обучение народа религиозному закону и выполнение судебных функций, то левиты, занимавшие подчиненное место, были главным образом храмовыми певцами. Священники и левиты, соперничавшие между собой, образовали относительно замкнутые корпорации, в которых с течением времени исчезали одни роды и выдвигались другие.

В Иудейском государстве привилегированное положение занимал храм Яхве в Иерусалиме, а в северном царстве аналогичную роль играли храмы в городах Бет'эл и Дан. Помимо этих привилегированных храмов, опекаемых царями и тесно связанных с царской властью, имелись многочисленные местные храмы и святилища («высоты») со своим жречеством. Часть святилищ, особенно на севере, была посвящена различным другим божествам, но большинство — богу Яхве. Соперничество между священниками и левитами дополнялось и осложнялось не менее острыми противоречиями между периферийным и столичным жречеством, где религиозные мотивы переплетались с политическими, с борьбой за и против централизации власти в обоих государствах.

В Иудейском и Израильском государствах сохранилась форма государственного управления, созданная Давидом и Соломоном, т.е. наследственная монархия. Но если в Иудейском государстве на протяжении всего времени его существования (925 — 586 гг. до н.э.) правила династия Давидидов, то в северном государстве происходили беспрестанные смены династий. Причина заключалась в неодинаковой степени социальной дифференциации, различиях в силе и действенности родовых связей. В северном царстве ни одно из «колен» не обладало столь очевидным превосходством, как «колено» Иехуда в южном, а соперничество равносильных «колен» между собой, дополненное острыми социальными противоречиями, обусловливало частую смену династий, что, несомненно, ослабляло Израильское царство, ускоряя его гибель. В 722 г. до н.э. ассирийский царь Саргон II уничтожил Израильское государство, депортировал значительную часть его населения и образовал из него несколько провинции, куда переселил жителей из других стран. Иудейское царство ценою потери части своей территории сумело сохранить призрачную независимость.

Падение Ниневии в 612 г. до н.э. вселило надежды на восстановление полной независимости Иудеи и присоединения к ней территории бывшего северного царства. Осуществлению этой цели должна была послужить религиозно-политическая реформа царя Иосии (639 — 609 гг. до н. э.). Согласно ветхозаветному преданию, в Иерусалимском храме была «найдена» «Книга закона».

Выполняя предписания этой книги, Иосия приказал искоренить культы всех богов, кроме Яхве, уничтожить все храмы и святилища (даже святилища Яхве), кроме иерусалимского, и умертвить «всех жрецов высот» на территории бывшего северного царства. Реформа явилась попыткой внедрения полного и безусловного единобожия, централизации культа Яхве для укрепления царской власти и восстановления господства Давидидов над всей Палестиной. Все эти планы и надежды Иосии были иллюзорными, ибо «наследники» Ассирийской державы — Египет и Нововавилонское государство — не думали отказываться от Палестины. Иосия погиб в сражении с фараоном Нехо в 609 г. до н.э., и это было началом конца Иудейского царства, наступившего в 586 г. до н.э., когда вавилонский царь Навуходоносор II взял Иерусалим, разрушил город и храм и выселил в Вавилонию около 10% населения Иудеи, главным образом городских ремесленников и знать.

Если раньше жизнь древних евреев была неразрывно связана с одной страной — с Палестиной, то теперь она развертывалась одновременно и параллельно на двух аренах: в Палестине, где обитало около 90% древнееврейского населения под властью вавилонян, и в Вавилонии, где переселенная из Иудеи часть народа в течение двух поколений находилась в непосредственном и постоянном контакте с блистательной аккадской культурой. Жизнь в Палестине и жизнь в Двуречье имела свои особенности, свои специфические проблемы, однако общим была мучительная и трагическая переоценка ценностей, обусловленная народными и личными бедствиями. В этом сложном процессе переосмысления казавшихся ранее незыблемыми устоев решающую роль сыграли так называемые пророки, возглавившие новое религиозно-политическое движение сначала в Палестине, а затем и среди переселенных в Вавилонию в течение VI—V вв. до н.э.

Религия всегда играла доминирующую роль в жизни древнего Востока, пронизывала все сферы бытия древневосточного человека.

Первая половина I тысячелетии до н.э.— не исключение из этого правила, но именно в это время в религиозной идеологии обнаружились новые тенденции, наиболее отчетливо проявившиеся в религиозных воззрениях древних евреев.

В связи с возникновением алфавитного письма в Финикии и в Палестине довольно широко распространилась грамотность, и писать умели даже простые люди; сохранились отдельные их письма с конца VIII в. до н.э. Растущая роль записи и письменной передачи мыслей вместе с коренными социально-экономическими и политическими преобразованиями определили развитие древнееврейской религии в первой половине I тысячелетия до н.э.

Древнееврейский пантеон был первоначально весьма густо населен; большой популярностью пользовались ханаанейский Ба'ал (бог, кое-где частично отождествлявшийся с общеплеменным богом Яхве), богиня 'Ашторет и др. С ними соседствовали такие божества, как упомянутый в Ветхом завете бог Бет'эл или почитаемые еще в V в. до н. э. еврейскими наемниками в Элефантине (Египет) божества Ашам-Бет'эл, Анат-Бет'эл и др. Всем этим разным богам посвящались статуи и святилища. Однако с течением времени крепнул авторитет грозного бога южной пустыни Яхве. Культ этого бога был особенно популярен у «колена» Иехуда, и, когда его представители Давид и Соломон создали государство, их племенной бог Яхве стал главенствовать в пантеоне, вбирая в себя черты и атрибуты других божеств.

В целях усиления царской власти и авторитета Иерусалимского храма Давидиды и столичное жречество стремились превратить Яхве в единственного бога. Однако эта монотеистическая тенденция наталкивалась на упорное противодействие периферийного жречества, нередко поддерживаемого знатью и «народом земли». В этой напряженной борьбе за и против единобожия решающую роль сыграло пророческое движение.

Во всем древнем мире крестьяне и сановники, рабы и цари верили, что боги предопределяют судьбу индивида и государства, и все жаждали узнать свое предначертанное богами будущее и исход своих начинаний. Поэтому во всем древнем мире имелись «избранные богом» (нечто вроде шаманов), которым в силу их «избранности» якобы открывались тайны божьей воли: считалось, что они могли «пророчествовать», сообщать людям их судьбу и будущее. Пророчествовапие было одной из важнейших функций определенных категорий жречества. Так это было и в Палестине, где, например, Самуил (XI в. до н. э.) являлся не только священником местного храма, но и «пророком Яхве». Со временем пророки (наби) обособились от остального жречества, и на рубеже VII—VI вв. до н. э. персонал Иерусалимского храма Яхве включал как священников, так и пророков. Многие пророки действовали при дворе царей, однако в отличив от Египта, Двуречья и других стран, где пророчествующие жрецы всегда были связаны с храмом или дворцом, в Палестине VIII —V вв. до н. э. имелись также пророки, независимые от государственных институтов. Вместе с ростом значения пророков изменился и характер их деятельности: из экстатиков и шаманов они превратились в религиозно-политических проповедников. Существовали сообщества из учеников и последователей известного пророка, например «сыны пророков, которые в [городе] Бет'эле» или «пятьдесят человек из сынов пророков» в Иерихоне. Становление пророческих сочинений происходило в рамках этих ассоциаций: истоком ветхозаветных пророчеств были краткие устные ритмизованные речения о современных пророку событиях или вопросах, главным образом общественно-политических; его ученики в устной форме сохраняли и передавали слова учителя, дополняли их новыми речениями или рассказами о его жизни и деятельности, иногда составляли небольшие письменные сборники; затем, нередко несколько десятилетий спустя, дополненные и расширенные пророчества записывались. В Ветхом завете упоминаются многочисленные пророки, создавшие обширную литературу, из которой сохранились лишь осколки — несколько десятков цитат из утраченных речений и 15 целых пророческих книг в Ветхом завете.

Среди пророческих сочинений Ветхого завета первой помещается «Кинга Исайи», которая состоит из трех разновременных сборников. Первый (гл. 1 — 39) создан в VIII в. до н.э. и связан с реальным лицом — Йеша'йаху, сыном Амоца, и кружком его учеников, но содержит также главы и отрывки более позднего времени. Второй сборник (гл. 40—56), в котором высказывается надежда па разгром Вавилона и упоминается персидский царь Кир II, датируется около 540 г. до н. э., а в третьем сборнике (гл. 56 — 66} отражены проблемы возникающей в период после пленения новой гражданско-храмовой общины. Общность стиля и языка, родство идей и концепций позволяют предположить, что все три сборника создавались в рамках одного пророческого сообщества, которое хранило и развивало взгляды учителя Йешта'йаху, сына Амоца.

Гибель храма Яхве и государства, неминуемое наказание отступивших от Яхве и спасение верных ему — эти мотивы пронизывают речения «Книги Иеремии», действовавшего в 626— 586 гг. до н.э. Его ученики дополнили речения учителя (в гл. 1—25) данными из жизни Иеремии (Йирмиаху) описаниями исторических событий и новыми пророчествами.

«Книга Езекиила» приписывается «священнику Йехезке'элу, сыну Бузи'», однако этому пророку (начало VI в. до н.э.) принадлежат, как полагают, лишь поэтические видения (гл. 1—4, 8—9 и др.), а прозаические отрывки и программа государственного устройства (в гл. 40—48) были, возможно, созданы его учениками в конце VI в. до н.э.(Многослойными являются также книги так называемых «малых» пророков, и в каждой из них следует выделять основпое ядро и более поздние дополнения и вставки: к VIII в. до н.э. относимы «основные ядра» книг Амоса, Осип, Михея и, возможно, Авдия; многие речения в книгах Наума, Авакума (Хабаккука) и Софогии датируются VII в. до н.э.; пророчества Иоиля, Аггея. Захарии и Малахии (Мал'акя) созданы в VI—V вв. до н.э., когда была также составлена «Книга Ионы», которая не принадлежит к жанру пророчеств, хотя и приписана пророку, жившему в IX в. до н. э. Напротив, книга Малахии, хотя и относится к жанру пророчеств, видимо, приписана никогда не существовавшему лицу.).

Несмотря на разновременность ветхозаветных пророческих книг, в них можно выделить идеи, характерные для всего пророческого движения. В отличие от жрецов остального древнего мира, чаще всего «пророчествовавших» в ответ на конкретный запрос, большинство ветхозаветных пророков выступали с речами по собственной инициативе. Это придавало речениям пророков всеобщность, они решались быть глашатаями судьбы народа, всего государства. Пророки рассматривали себя, а слушатели их считали выразителями божьей воли. Таковыми пророки были якобы в силу своей избранности богом Яхве. Возвышаясь над людьми, пророк, однако, оставался человеком, подвергавшимся всем человеческим страданиям и невзгодам; утверждается даже мысль о том, что для истинного пророка Яхве страдания — необходимость.

Главный мотив всех ветхозаветных пророческих речений — это страстный призыв к признанию Яхве единственным богом, к полному отказу от поклонения другим богам. Такое поклонение казалось яхвистским пророкам лишь наследием ханаанеев, а уже фактически ушедшее в прошлое ханаанейское общество (действительно знавшее классовое расслоение на много столетий раньше, чем иудейско-израильское) — воплощением социальной и моральной коррупции и всяческой несправедливости. Вначале Яхве признавался не вообще единственным божеством, а ревнивым богом одного (их собственного) народа, не допускающим соперников на своей земле. Но иногда пророческая мысль доходила до признания универсальности бога как творца всего сущего и защитника всех народов и стран. Пророки боролись против примитивного антропоморфизма в облике Яхве, отстаивали более отвлеченное восприятие бога, что, однако, не мешало им самим упоминать о руках, глазах и ушах Яхве(Побочным результатом борьбы против представления о человекообразном божестве и запрета «творить себе кумира» явилось практическое исчезновение изобразительного искусства в древней Палестине (хотя терракотовые портативные идолы предков-хранителей сохранялись еще долго). Отрицательное отношение к изобразительному искусству было впоследствии воспринято из Ветхого завета исламом.). Яхве у пророков — бог суровый и карающий, но в их речениях нередко звучит также мотив о его милосердии: он «являет милость тысячам»,— правда, только тем, кто соблюдает учения пророков.

Признавая всемогущество Яхве и незначительность сотворенного им человека, предначертанность человеческой судьбы богом, наиболее решительные ветхозаветные пророки тем не менее подчеркивали способность человека действовать согласно своей воле и разуму и делать выбор между добром и злом: «Ищите добра, а не зла... возненавидьте зло и возлюбите добро» («Книга Амоса»). Поэтому в пророческих речениях так часто ставился вопрос о значении выполнения религиозных обрядов и этических норм в отношениях между человеком и богом. «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших»,— восклицает бог в «Книге Амоса», а в речениях Исайи сказано; «Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного... тогда придите и рассудим, говорит Яхве».

Пророки отнюдь не отвергали важности выполнения религиозных ритуалов, но считали, что только сочетание строгой обрядности с соблюдением этических норм является залогом «праведной жизни»; в этом проявилось новое в идеологии древнего мира первой половины I тысячелетия до н.э. Мы уже знаем, что около этого времени аналогичные поиски этических норм шли в Китае, Индии и Иране.

С требованием «праведной жизни» неразрывно связана столь характерная для ветхозаветных пророков критика социальной несправедливости. Осуждение неправедного богатства и роскоши, насилия и произвола, угнетения и бесправия звучит, например, в «Книге Амоса»: «Выслушайте это, алчущие поглотить бедных и погубить нищих..,— клялся Яхве: ...поистине вовеки не забуду ни одного из дел их»; или в словах «Книги Исайи»: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю!..» В литературе Ближнего Востока эти мотивы были новы. Поскольку средоточием богатства и местом обитания людей могущественных и несправедливых был в основном город, то для ветхозаветных пророков характерна отчетливая антигородская установка. Пророки противопоставляли «городу-блуднице» идеализированный и опоэтизированный родо-племенпой уклад, что определило также их отношение к царям и царской власти. В древневосточной литературе мало столь резких и непримиримых высказываний о царях, как гневные проповеди ветхозаветных пророков против некоторых властителей обоих царств. Однако неправильно считать пророков отрицателями государственности и царской власти вообще, ибо, осуждая произвол и преступления отдельных царей, пророки всегда отстаивали мысль о незыблемости основанного, как им казалось, на справедливости и воре в Яхве государства Давидидов.

Провозглашение единобожия и признание относительной «автономности» человека, подчеркивание значимости этических норм и резкий протест против социальной несправедливости, антигородская установка и идеализация родо-племеппого уклада, но также жесткая непримиримость и суровая нетерпимость пророков к инаковерующим наложили свой отпечаток на весь Ветхий завет и оказали огромное влияние на последующее развитие мысли древности и средних веков, в том числе и мысли оппозиционной, «еретической» и даже революционной.

В своем окончательном виде Ветхий завет состоит из трех частей— «Пятикнижие Моисея», «Пророки» и «Писания»,— включающих разновременные и различные по содержанию и жанрам сочинения, из коих каждое содержит разнородные слои.

На протяжении многих веков равно среди иудеев и христиан господствовала точка зрения об абсолютной уникальности и неповторимости Ветхого завета. Огромные успехи ближневосточной археологии в XIX—XX вв., открытие и прочтение клинописных и иероглифических текстов, в том числе касающихся тех же событий, о которых упомянуто в Ветхом завете, или содержащих мифы и сказания, гимны, законы и поучения, близкие по содержанию к Ветхому завету, развеяли прежние взгляды и породили диаметрально противоположную точку зрения: признание Ветхого завета илодом сплошного подражания и заимствований из окружавших культур и литератур. Такова была точка зрения влиятельной в XIX в. школы немецких протестантских богословов.

Нет сомнения в том, что в ветхозаветных сочинениях имеются элементы сходства и близости с другими ближневосточными литературами. Однако чаще всего обнаруживаемые во всех ближневосточных литературах черты сходства обусловлены социально-политической общностью создававших их народов, принадлежностью к одному культурному кругу и тем, что и вавилонская, и финикийская, и древнееврейская, и древнеегипетская литературы черпали из одного общего фонда народной мудрости — фольклора народов древнего Ближнего Востока.

Правильность сказанного подтверждается близостью, по мнению М. А. Коростовцева, между ветхозаветной и древнеегипетской космогониями:

Поскольку аналогичные космогонические представления имелись также у финикийцев и других народностей Ближнего Востока, то можно заключить, что ветхозаветный миф восходит к общему ближневосточному источнику. К месопотамской мифологии восходит ветхозаветный миф о всемирном потопе. В ветхозаветном и шумерских мифах есть одинаковые мотивы — решение бога или богов уничтожить непослушный человеческий род; богобоязненный герой, которому бог советует построить корабль; спасение героя и его семьи на этом корабле во время потопа и т.п.

Обнаруживаются также черты сходства между ветхозаветными религиозными гимнами и религиозной лирикой финикийцев, о чем свидетельствует такой пример:

«Ибо вот врагов своих ты уничтожишь,
Ибо вот ты рассеешь всех злодеев».
(Из угаритского мифа о Ба'але).

«Ибо вот враги твои, Яхве,
Ибо вот враги твои гибнут,
И рассыпаются все делающие беззаконие»
(Псалом, 91, 10).

Во многом сходно ветхозаветное и прочее древневосточное законодательство. На фоне литератур древнего Востока, в сопоставлении с ними зримее проявляется также и своеобразие Ветхого завета, обусловленное историческими судьбами народа, создавшего этот сборник.

Ядром Ветхого завета является «Тора» — «Пятикнижие» (книги «Бытие», «Исход», «Левит», «Числа» и «Второзаконие»), содержащее основные своды религиозных и социальных законов, обрамленные повествованием о сотворении мира и человека, о рае, о грехе первых людей и всемирном потопе, патрпархах и пребывании их потомков в Египте, исходе происшедших от них «колен» под предводительством Моисея и их скитании в Синайской пустыне. Кажущееся сюжетное единство «Пятикнижия» — это единство над многообразием и вопреки ему, ибо повествовательные части и своды законов в нем разнородны, многослойны и разновременны, В повествовательных частях легче всего выделить слой, обозначаемый термином «Жреческий кодекс», который характеризуется особенностями языка и стиля, тщательно разработанной хронологической схемой (исходная точка которой — предполагаемая «дата» сотворения мира), большим интересом к жречеству и ритуалу. «Жреческий кодекс» был составлен жрецами уже после падения северного и даже южного царства, в VI—V вв. до н. э., но содержит как сохранившиеся устно, так и уже ранее записанные мифы и легенды, песни и рассказы значительно более древнего времени. Другой обширный слой повествовательной части, обозначаемый термином «Яхвист» по преобладающему там употреблению названия бога, сложился в Иудее еще в X—IX вв. до н.э., а третий слой, по содержанию во многом параллельный «Яхвисту», обозначается термином «Элохист». Этот слой создан и северном царстве в IX в. до н.э., но содержит, как и предыдущий, мифы, сказания и другой материал более древнего времени.

Из сводов законов в «Пятикнижии» самым древним является так называемая «Книга завета») {часть книги «Исход»), в которой особое внимание уделено защите собственности, узаконено бесправие «вечных» рабов, подчеркнуты права му;ка и отца семьи. Близость статей этого свода к законам Двуречья первой половины II тысячелетия до н. э. и преобладание в нем архаического принципа «око за око» позволяют предположительно датировать «Книгу завета» XI—-X вв. до н.э. Из двух имеющихся в «Пятикнижии» вариантов списка моральных предписаний, так называемых «Десяти заповедей», древнейшим является тот, что в книге «Исход». Лаконизм и категоричность формулировок, отсутствие учета мотивов и условий преступлений, преобладание принципа «око за око» указывают, что этот вариант «Десяти заповедей» коренится в родо-племенной среде домонархического времени. Разумеется, он принадлежит оседлому периоду, а не периоду исхода «колен» нз Египта и кочевья по Синайской пустыне под главенством Моисея, как значится в традиционном тексте книги. Другой вариант «Десяти заповедей» дан во «Второзаконии» — обширном своде религиозного и светского законодательства, пронизанного категорическим осуждением многобожия, признанием Яхве единственным богом, а Иерусалимского храма — единственным местом поклонения ему. Поскольку содержание «Второзакония» перекликается с содержанием религиозной реформы Иосии, то можно предположить, что этот свод тождествен с упомянутой в описании реформы «найденной» при нем «Книгой законов» и был составлен в VII в. до н. э., хотя и содержпт также более древние материалы. Последний свод, «Кодекс святости» (из книги «Левит»), включает главным образом предписания ритуально-этического содержания и был создан жрецами в условиях вавилонского пленения VI—V вв. до н.э.

Процесс объединения всего этого разнородного и разновременного материала, т.е. его циклизация, начался уже в VIII в. до н.э. и завершился в VI — IV вв. до н.э. оформлением «Пятикнижия» как «священного» и нормативного свода для всех верующих в Яхве (так называемых иудаистов).

Вторая часть Ветхого завета. «Пророки», состоит из двух подразделов: «Первые пророки» и «Поздние пророки». «Поздние пророки» включает уже рассмотренные сочинения пятнадцати собственно пророков, а «Первые пророки» представляет собой обширный цикл прозаических сочинений, в котором изложена история древних евреев от прихода в Палестину в XIII—XII вв. до п. э. до гибели Иудейского государства в 586 г. до н. э. Книги этого цикла («Книга Иисуса Навина», «Книга Судей», «I—IV Книги Царств») многослойны. В их основе лежат древние устные сказания (разной степени достоверности) о военных походах «колен» и их предводителях, сказания о сооружении разных святилищ, отрывки из героического эпоса (древняя «Песнь Деборы», XII в. до н.э.) и фольклорные сказания, цикл преданий о святилище в Шило и деятельности Самуила, летописи, написанные дворцовыми и храмовыми писцами, образцы древнейшей в мире художественной прозы, списки должностных лиц и описи административно-территориального деления государств, отдельные пророческие речения и пр. Но весь этот огромный и разнородный материал объединен сквозной концепцией, отчетливо выраженной во фразах, открывающих повествования о царях: «...[царь] Аса делая угодное перед очами Яхве» или «[царь] Йехо'ахаз... делал неугодное в очах Яхве». Если царь «делал угодное», т. е. искоренял «высоты» и всех богов, признавал Яхве единственным богом, то государство и народ процветали, но если царь «делал неугодное», пренебрегал Яхве и поклонялся чужим богам, то это неизбежно оборачивалось несчастьем для государства и народа. Очевидная близость этой концепции учению пророков и содержанию «Второзакония» позволяет заключить, что цикл исторических произведений был составлен под влиянием пророческого движения в VII — первой половине VI в. до н. э. Влиянием пророческого движения с его осуждением ханаапеев и их культов объясняется преувеличение масштаба уничтожения ханаапеев в период вторжения израильских «колен» в Палестину.

В действительности древт-тие евреи VIII—VI вв. до н.э. не только включили в себя массу ханаанеев, по в значительной мере усвоили и их язык: уже упоминалось, что сам язык Ветхого завета они считали «ханаанейским».

Гибель государства и разрушение храма, вавилонское пленение иудеев VI—V вв. до н.э. и зарождение впоследствии повой формы государственности — все это заставляло пересмотреть изложенную и «Первых пророках» картину исторических судеб народа. Поэтому на рубеже V—IV вв. до п. о. создаются «Книга Ездры»(В «Книгу Ездры» включены некоторые подлинные официальные документы администрации персидских царей — Ахеменидов (на арамейском языке).) и «Книга Нсемии» — об образовании послоплспной общины, пишется «Книга Паралипоменон», в которой во многом пo-новому излагается история Давидидов. Названные произведения входят в третью часть Ветхою завета — «Писания», которая включает, кроме того, произведения, созданные в персидское (VI — IV вв. до н.э.) и эллинистическое время (IV —II вв. до н.э.): «Притчи Соломоновы», «Книгу Иова», «Песнь песней», «Руфь», «Экклесиаст», «Эсфирь» и «Книгу Даниила». Из них «Книга Иова» — это величественная поэма об испытании праведника богом Яхве с помощью не заслуженных им личных несчастий, «Песнь песней» — сборник любовных и свадебных песен, близких древнеегипетским, «Экклесиаст» — ритмизованное рассуждение о жизни, «Руфь» и «Эсфирь» — занимательные повести с историческим фоном (сюда же следовало бы присоединить и «Книгу Ионы», относимую к «Малым пророкам») и, наконец.

«Книга Даниила» — сборник чудесных историй и пророчеств, отчасти, видимо, связанный с вавилоно-арамейской и, может быть, даже древнеиранской словесностью. В «Писания» входят также «Псалтырь» на 150 псалмов — культовых и царских гимнов, жалобных песен и пр., созданных в основном певцами до пленного Иерусалимского храма,— и книга «Плач Иеремии» из пяти псалмов о гибели государства и храма в 586 г. до н.э.

43 произведения Ветхого завета — это лишь осколок, частица некогда более обширной литературы, о богатстве которой можно тишь догадываться по сохранившимся в греческом переводе II в, до н.э. но не включенным в окончательный канон иудейского Ветхого завета апокрифическим сочинениям (книги «Юдифь», «Товит», I — II «Книги Маккавеев», «Премудрость Иисуса, сына Сирахова» и др.), по упоминаниям древней «Книги Праведного», утраченных речений разных пророков и многого другого. Из древнееврейской литературы долго и тщательно отбирались те сочинения, которые соответствовали учениям, восходившим к пророческому движению, и могли быть объявлены «священными». Такие сочинения были объединены в сборник с продуманной внутренней идеологической, религиозной структурой.

Процесс оформления Ветхого завета, его циклизации и канонизации начался в первой половине I тысячелетия до н.э. и завершился лишь в I в. до н.э. Однако, несмотря на сотни лет редактирования, в Ветхом завете сохранились многочисленные отрывки и целые сочинения, обладающие значительной исторической и художественной ценностью.

Ветхозаветные сочинения, созданные на протяжении целого тысячелетия в изменявшихся исторических условиях, отличаются многогранностью содержания и идей. Вместе с тем в Ветхом завете доминирует одна тема, и эта тема — история. В Ветхом завете развернуто грандиозное полотно — от сотворения мира и человека и (если включить неканонические «Книги Маккавеев») до прихода римлян. В центре этого полотна — история своего народа, но рассмотренная в общемировом обрамлении, причем историческое повествование здесь — не простое упорядочение событий, а руководство идеей «завета» (берит).

Само представление о «завете» (т.е. договоре) между богом и коллективом людей не является исключительной чертой яхвизма, ибо аналогичные представления имелись у разных народностей древности. Новыми в ветхозаветном, точнее, в пророческом учении о завете являются, во-первых, признание активной роли людей в действенности договора с богом и, во-вторых, представление о том, что прошлое, настоящее и будущее народа есть чередование последовательных эпох или кругов, содержание которых обусловлено соответствующим заветом между Яхве и определенной общностыо людей. Это учение о завете, развитое и преобразованное кумранитами (см. о них далее, лекцию 20), было воспринято христианством. Для христиан «завет», содержавшийся в «Пятикнижии» («Торе»), «Пророках» и «Писаниях», был «ветхим»», т. е. старым, устаревшим договором, который единый, всемирный ног заменил «Новым заветом» — христианскими евангелиями. Но «Ветхий завет» не потерял своей святости и для христиан, на пего и в евангелиях, и в послеевангельской литературе делаются постоянные ссылки. Ветхозаветные сказания сохраняют авторитетность и для Корана.

Современниками ветхозаветных пророков явились Заратуштра и Будда, Конфуций и Лао-цзы, в учениях которых много общего с идеями пророков: стремление очистить религиозное мировоззрение от примитивного представления о богах, существующих в материальном человеческом или животном облике, и создать более отвлеченное и универсальное восприятие божества, признание относительной «автономности» людей и важности этических начал для «праведной жизни»; критика социальной несправедливости и произвола властей; антигородская установка п идеализация родоплеменного уклада и многое другое.

Вышеизложенное позволяет сделать вывод: основополагающие для пророческого движения и Ветхого завета идеи являлись не только выражением исторического развития и судеб своего парода, но также органической частью новых течений в идеологии всего древнего Востока первой половины I тысячелетия до н.э.

Расцвет Древних обществ

• Общие черты второго периода Древней истории
• Новоассирийская держава
• Урарту, Фригия, Лидия
• Греция в архаический период и создание классического греческого полиса
• Культура Передней Азии в первой половине I тысячелетия до н.э.
• Нововавилонская держава и поздний Египет.
• Мидия и Ахеменидская Персия. Мидия.
• Греко-персидские войны.
• Расцвет афинской рабовладельческой демократии.
• Предэллинизм на Востоке.
• Пелопоннесская война.
• Предэллинизм на западе: Греция и Македония в IV в. до н.э.
• Предэллинизм на западе: кризис полисной демократии и «младшая тирания» в греческих полисах.
• Греческая культура VII-IV вв. до н.э.
• Александр и диадохи.
• Эллинистический Египет.
• Эллинизм в Передней Азии
• Македония, Греция и Северное Причерноморье в период эллинизма.
• Эллинистическая культура.
• Общественные и религиозные течения в Палестине во II в. до н.э. - I в. н.э. Кумранская община.
• Закавказье и сопредельные страны в период эллинизма.
• Этруски и Ранний Рим.
• Карфагенская держава в западном средиземноморье (I тысячелетие до н.э.).
• Римская республика с конца VI до середины II в. до н.э.
• Парфия и греко-бактрийское царство.
• Индия во второй половине I тысячелетия до н.э.
• Расцвет рабовладельческого общества в Китае.
• Идеология и культура Китая периода расцвета рабовладения.

Вверх