Один из наиболее устойчивых мифов современности — это миф о банковской системе и центральном банке. Он разделяется практически всеми экономистами, журналистами и политиками современной России, не подвергается ни малейшему сомнению и служит обоснованием разрушительной экономической политики.

Банковская система, — утверждает этот миф, — служит нервной системой экономики; банковская система является важнейшим инструментом инвестиций и роста; спасение банковской системы — наиболее первостепенная задача руководства страны. Что же касается центрального банка — то его важнейшими задачами являются поддержание стабильного курса национальной валюты, борьба с инфляцией и отеческое наблюдение за банковской системой, выражающееся в постоянном контроле и неограниченной поддержке в трудную минуту. Принято считать, что если наша экономическая реформа во многих отношениях и потерпела неудачи, то уж два достижения несомненны — созданы развитая банковская система и независимый, авторитетный Центральный банк. Соответственно, любые действия, которые могут нанести ущерб этим двум институтам (банковской системе и Центральному банку), наносят удар по самой сути экономической реформы, по демократии и прогрессу.

Этот миф необходимо критически проанализировать. Стороннники этого мифа не предлагают содержательных аргументов в его пользу. Своим существованием он обязан только тому, что подавляющее большинство тех, кого на Западе считают экономистами, безоговорочно (и бездумно) его разделяют. В то же время работы и сами имена тех экономистов, которые на Западе, к сожалению, составляют меньшинство, и которые не руководствуются беспринципным эклектизмом «неоклассического синтеза», в России практически не известны. Речь идет прежде всего о последователях так называемой «австрийской школы экономики» — таких как Мизес, Хайек, Ротбард, Кирцнер, Хоппе, Салерно, Скоусен.

Проблема банковской системы связана с двумя различными, хотя и взаимосвязанными вопросами: вопросом так называемой «банковской системы с частичным резервированием» (по-английски — fractional-reserve banking) и вопросом о центральном банке (по-английски — central banking).

Банковская система с частичным резервированием

Основная специфическая особенность современной банковской системы состоит в том, что она выстраивает сравнительно длительные активы (кредиты на определенный срок, вложения в ценные бумаги с невысокой ликвидностью и т.д.) на базе сравнительно краткосрочных пассивов (текущих вкладов и счетов, а также срочных вкладов, которые могут быть изъяты вкладчиками практически немедленно и без уменьшения первоначальной суммы вклада). Иначе говоря, размеры потенциально ликвидных обязательств коммерческого банка обычно превышают размеры его фактически ликвидных активов. Средства, лежащие на счетах вкладчиков в наших коммерческих банках, с бухгалтерской точки зрения выглядят единой массой. Однако с точки зрения экономической эта масса распадается на два совершенно различных компонента:

средства, которые вкладчики хранят для поддержания собственной ликвидности и осуществления текущих платежей. Этот компонент хранится не с целью получения дохода, а с целью обезопасить себя на случай будущих расходов. В этом смысле эти средства аналогичны наличным деньгам в кассах, кошельках и под подушками. В данном случае банк выполняет функцию хранения денег и их перевода по указанию владельца.
средства, которые вкладчики предоставили банку в долг с тем, чтобы он нашел им прибыльное вложение. Этот компонент передается банку с целью получения дохода. В данном случае банк выполняет функцию посредника между инвестором (накопившим средства и ищущим, куда бы их вложить) и предпринимателем (нуждающимся в средствах для открытия и ведения обещающего доход дела).
Универсальный характер денег лишает их индивидуальности и позволяет смешивать оба указанные компонента.

Для ясности попробуем представить себе, что произошло бы, если бы речь шла не об универсальных, лишенных индивидуальности, деньгах, а о любом другом экономическом благе. Пусть это будут, например, автомобили. Если мы в данный момент не пользуемся автомобилем и не опасаемся держать его около подъезда (можно сказать — в кошельке), то у нас открываются две возможности. Можно поставить автомобиль на охраняемую стоянку и заплатить незначительную по сравнению со стоимостью автомобиля сумму за то, что кто-то другой будет его охранять. А можно попробовать найти того, кто готов временно попользоваться автомобилем и вернуть его в оговоренный срок. Первый вариант надежен и связан с издержками. Второй приносит доход, но связан с риском.

Но согласитесь ли бы Вы, если автостоянка объявит, что будет хранить автомобили бесплатно (или даже с небольшой приплатой), а сама займется их прокатом? Согласитесь ли Вы, если автостоянка будет постоянно поддерживать всего лишь небольшой парк автомобилей на случай, если владельцы вдруг потребуют их назад? Ясно, во всяком случае, что Вы не станете рассматривать автомобиль, «хранящийся» на такой стоянке, как находящийся полноценно в Вашем распоряжении. Это будет уже фактически автомобиль не Ваш, а общий для неопределенного круга других совладельцев — то есть совсем другое дело. Во всяком случае, Вы уже не так уверенно можете рассчитывать на возможность его использования.

Другая особенность коммерческого банка состоит в том, что текущая оценка его активов — каждого по отдельности и всех вместе — может в любой момент упасть ниже их номинальной или предполагаемой цены. Банковский учет вполне допускает такую переоценку и даже требует, чтобы активы отражались в балансе банка по текущей рыночной оценке. В то же время оценка основных обязательств коммерческого банка, как общее правило, не может опуститься ниже номинального уровня без того, чтобы банк не потерпел фактическое крушение. Иначе говоря, в условиях неблагоприятной конъюнктуры банк может понизить доходность своих пассивов для вкладчиков (снизить проценты по вкладам); он не может осуществить общую переоценку величину вкладов в сторону понижения.

В результате такой двойной несимметричности операций современный банк постоянно находится в ситуации риска. Этот риск носит очень специфический характер — он выражается в том, что банк принимает на себя обязательства, которые он может выполнять только и исключительно в том случае, если их предъявят не все их тех, кто легально может сделать это в каждый данный момент.

Ряд критиков современной банковской системы полагают, и не без оснований, что такое положение дел является фактически обманом вкладчиков — которые рассчитывают, что могут в любой момент воспользоваться своими средствами на счете — и служит достаточным основанием для того, чтобы объявить эту систему не соответствующей этике и духу законов, то есть мошенничеством. На это могут возразить, что этичным является то, что признается таковым подавляющим большинством населения. Не вдаваясь в этические споры, необходимо указать, что современная система коммерческих банков порождает совершенно конкретные экономические последствия, о которых и пойдет речь.

Австрийская школа экономики утверждает, что банковская система с неполным резервированием вредна прежде всего тем, что порождает у людей иллюзии относительно имеющихся у них объемов денежных средств. Представим себе, что Иванов положил на текущий счет 100 рублей, а банк увеличил свои ликвидные резервы (деньги в кассе и на счете в центральном банке) на 20 рублей. Оставшиеся 80 рублей банк выдал в кредит Петрову на какой-то срок — скажем, на год. Теперь и у Петрова имеется свободных 80 рублей, и у Иванова на счете лежат 100 рублей.

Неужели чудеса бывают на этом свете, и путем пары записей на счетах можно увеличить суммарное богатство Петрова и Иванова на 80 процентов? Здравый смысл подсказывает, что это не так. Конечно, в действительности никакого приращения богатства не происходит. Происходит всего лишь искусственный прирост предложения кредитных ресурсов. Если бы коммерческих банков не было, то Иванов точно так же мог бы дать Петрову 80 рублей в кредит — но при этом его свободные ресурсы составляли бы уже всего лишь 20 рублей. Для Иванова эти 80 рублей стали бы не деньгами, а инвестицией — то есть возможным источником как дохода, так и потерь. Располагая всего лишь 20 рублями свободных средств, Иванов, конечно, будет в дальнейшем инвестировать (давать в кредит) меньше, чем если бы он был уверен в том, что у него на счете лежат все 100 рублей. Могут спросить — что же плохого в приросте кредитных ресурсов? Разве не слышны везде жалобы на дороговизну и недоступность кредита? Тут следует вспомнить, что в конечном счете как для потребления, так и для производства люди нуждаются не в деньгах как таковых, а в материальных ресурсах. Деньги им нужны как инструмент приобретения этих ресурсов. Но очевидно, что искусственный прирост объема предлагаемых для кредитования денег никоим образом не влияет на объем имеющихся на данный момент реальных материальных ресурсов.

Что же происходит на самом деле? Происходит искусственное снижение процентной ставки. Появляется расхождение между объемом реальных сбережений людей в форме накопленных материальных ценностей и объемом возможных инвестиций, выраженным в денежной форме. Накопленные материальные ресурсы люди люди начинают использовать иным образом, нежели это было бы в отсутствие искусственного предложения кредитных средств. Они приступают к реализации таких проектов, которые, как им кажется, могут окупится при новой пониженной процентной ставке, то есть к проектам более капиталоемким, с более длительным циклом производства. В результате увеличивается спрос на имеющийся объем капитальных ресурсов (оборудование, сырье, машины, недвижимость). Эти ресурсы начинают использоваться таким образом, что все большая их часть временно омертвляется в сравнительно долгосрочных и низкоокупаемых проектах. Начинается бум инвестиционной активности, ошибочно интерпретируемый как благоприятный подъем. Рано или поздно оказывается, что реальные сбережения людей не соответствуют предпринятым проектам. Реальный спрос людей на продукцию длительного пользования оказывается меньшим, чем это казалось предпринимателям в ситуации искусственно раздутого кредита. Происходит сжатие рынка. Выданные банками кредиты оказываются в значительной степени невозвратными. В случае золотого стандарта люди стремятся изъять свои средства из банков, что ведет к массовому набегу на банки и их коллапсу. В случае же бумажной денежной системы центральный банк может запустить печатный станок со всеми известными инфляционными последствиями.

Подобную ситуацию можно проиллюстрировать следующим примером. Представим, что у нас имеется могущественный гипнотизер, и с его помощью нам удается внушить всем без исключения людям, что их денежные ресурсы увеличись, в то время как материальное богатство и цены остаются прежними. Естественно, что люди, обрадовавшись увеличению своих денежных возможностей, не все новые «ресурсы» направят на текущее потребление. Они увеличат объем своих более долгосрочных операций — приступят к строительству нового жилья, приобретут доходные бумаги, откроют или расширят свой бизнес. Непосредственным результатом этого будет совершенно реальный экономический подъем, строительный бум, рост спроса на предметы длительного пользования и производственное оборудование. Все это будет продолжаться, пока люди не обнаружат, что на самом-то деле денег у них уже нет. В этом момент произойдет пробуждение от гипноза, люди резко сократят свои долгосрочные закупки и направят все новые доходы на пополнение ликвидных денежных запасов. Наступит резкий спад.

Именно таким всеобщим гипнотизером и выступает банковская система с неполным резервированием. А описанный нами процесс называется австрийской теорией экономического цикла.

Таким образом, нынешняя банковская система, для которой характерно прежде всего несовпадение срочности пассивов и активов (по-английски это называется maturities mismatch), несет исключительную ответственность за феномен экономического цикла. Таким образом, экономический цикл вовсе не является результатом или порождением капитализма, как уверял Маркс и как склонны полагать слишком многие даже сегодня и даже на Западе. Какой же должна быть, по мнению либералов, банковская система?

Идеальным представляется такая система, где максимально разнесены функции хранения денег и осуществления платежей, с одной стороны, — и функции кредитования, с другой. Иными словами, если в банке открыть текущий, или расчетный, счет — то лежащие на нем средства будут именно храниться, то есть лежать либо в сейфе, либо на счете в центральном банке или аналогичном платежном центре. Конечно, сохранится риск индивидуального злоупотребления и обмана со стороны сотрудников банка — но зато не будет системного риска неликвидности банка. Средства, переданные банку на хранение, естественно, не будут приносить никакого дохода своему владельцу — как не приносят доход деньги под подушкой. Более того, владелец текущего счета будет должен возмещать банку издержки на хранение и осуществление операций.

С другой стороны, можно будет открыть инвестиционный счет, передавая средства фактически в траст банку — но при этом вкладчик должен будет полностью осознавать степень риска, неизбежную для любых инвестиций. Такие инвестиционные вклады могут быть деноминированы в номинальных денежных единицах, но более адекватной представляется механизм облигационного кредита или кредита посредством вложения в паевые фонды — то есть когда и активы, и пассивы банка оцениваются единообразно, то есть по текущей рыночной стоимости. В этом случае реальная величина инвестиций подвергается ежедневной переоценке, а возможные прибыли и убытки равномерно распределяются между всеми кредиторами-вкладчиками в форме курсовой разницы.

Предлагаемое «расщепление» банковской системы приведет, в частности, к тому, что механизм осуществления платежей в экономике не будет связан с постоянным риском неликвидности осуществляющего платеж банка. Возможный крах финансового учреждения в результате неудачных инвестиционных решений скажется на финансовом положении его кредиторов, но не сможет привести к трудностям в функционировании платежной системы как таковой. Из рук инфляционистов будет выбито мощнейшее оружие — аргумент в пользу неограниченной эмиссии для «расшивки платежной системы».

Тот факт, что экономически различные по своей природе средства вкладчиков (то есть как средства, переданные на хранение, так и средства, переданные для инвестирования) неразличимо расплавляются в банковском учете и банковской практике, позволяет банкам не только искусственно увеличивать кредитные ресурсы в период, когда экономический цикл находится в фазе подъема, — точнее говоря, увеличивать кредитные ресурсы и тем самым порождать цикл, — но и претендовать на государственную помощь в случае трудностей, неизбежных во время фазы спада экономического цикла.

Вкладчики готовы смириться с потерей своих инвестиций, но возмущены потерей того, что они считали всего лишь переданным на временное хранение. Именно поэтому вкладчики совершенно по-разному реагируют на резкие падения фондового рынка и на крах коммерческих банков. В первом случае они видят себя проигравшими. Во втором случае они видят себя ограбленными.

В результате массового возмущения вкладчиков банки «спасают», фактически — с помощью печатаного станка. А так как, очевидно, никакого нового богатства печатный станок не создает, то происходит просто-напросто перекладывание убытков банковской системы на тех, кто несет основную тяжесть инфляционного налога, то есть тех, кто получает фиксированные доходы, и тех, кто хранит сбережения в денежной форме.

Центральный банк

Центральные банки создавались с вполне конкретными целями, которым они продолжают служить вплоть до настоящего времени.

Изначальной целью было финансирование государственного бюджета. Правительства были заинтересованы в существовании эмиссионного центра, который всегда сможет профинансировать расходы, превышающие налоговые поступления. В любом обществе, отличном от тоталитарного, величина налоговых поступлений в конечном счете выражает степень согласия налогоплательщиков на предлагаемые им государственные расходы. Таким образом, характерный для эпохи центральных банков перманентный дефицит бюджета — не более чем перманентное пренебрежение волей налогоплательщиков, то есть отрицание самой сути демократии.

Не случайно отличительная особенность центральных банков как специфических институтов современного капитализма состоит в том, что они всегда и всюду возникают в результате государственного решения. Подлинно рыночные институты возникают «спонтанно», как результат потребностей людей. Таковы деньги, бухгалтерский учет, акционерное общество, биржа, кредит, гражданский суд. Их существование изначально консенсуально, оно не требует государственного насилия. Чтобы центральный банк мог возникнуть и существовать, его монополия на денежную эмиссию и право запрещать хождение любых денег, кроме выпущенных им самим, должны поддерживаться и защищаться угрозой государственного насилия. В нашей стране такое насилие, между прочим, персонифицирует Борис Федоров, запретивший хождение долларов.

Другой целью было поддержание дешевого и постоянного кредита. Огромное большинство людей разделяло и продолжает разделять экономически ошибочное мнение, будто манипуляции по созданию дешевого предложения денег способны привести к росту благосостояния. Особенно удивительно, что эти нелепые взгляды повсеместно распространены именно в нашей стране — стране тотального инженерно-технического образования, где, казалось бы, всеобщее знакомство с законом сохранения энергии должно было бы остудить пыл сторонников кредитной инфляции.

Сам механизм кредитной экспансии мы описали выше, когда говорили об особенностях банковской системы с частичным резервированием. Однако надо понимать, что без центрального банка возможности кредитной экспансии коммерческих банков оказываются весьма ограниченными. После первого банковского краха (или — в стране тугодумов — после какого-то из последующих) клиенты-вкладчики начинают всерьез беспокоится о сохранности своих запасов ликвидности. Они перестают доверять банкам с частичным резервированием. Спрос на надежное хранение денег вынудит банки разделить свои счета на платные (для хранения денег и производства платежей) и доходные (для инвестирования). Соответственно, кредитным ресурсом банков будут средства только на счетах второго типа, зато счета первого типа будут обеспечены резервами на все сто процентов. Замкнутый круг экономического цикла оказывается разорванным.

Однако непротиворечивая теория денег и экономического цикла не была выработана вплоть до двадцатых годов нашего столетия (и до настоящего времени остается на периферии господствующей экономической мысли). В XVIII-XIX веках в Англии прошло несколько волн очень оживленных дискуссий по вопросам теории денег и банков, которые продвинули понимание соответствующих явлений, но не привели к необходимой ясности. В результате представители банковских интересов смогли убедить публику в том, что необходимо создание особого института для поддержания на плаву неликвидных кредитных учреждений.

В конце прошлого и начале нашего столетия страны одна за другой вводили у себя центральные банки, которые постепенно сосредоточивали в своих кладовых все большую долю находящегося в обращении золота. В итоге чистый золотой стандарт постепенно уступал место частичному золотому стандарту, при котором объем выпущенных центральным банком денег превышал его золотые запасы. В конце концов центральные банки сделали все возможное — не брезгуя никакими мерами принудительной конфискации — для вытеснения золота из обращения. Сама идея золотого стандарта после второй мировой войны стала считаться признаком отсталости, ретроградства, невежественного отрицания «научных методов планирования».

Вторая мировая война, — а вскоре и корейская война, — разорвали ход экономической истории двадцатого века. Но уже после 50-х годов Запад столкнулся с результатами наложения экономического цикла и неограниченных эмиссионных возможностей центральных банков. Вместо болезненных, но быстропреходящих периодов падающих цен, сокращения производства, снижения уровня заработной платы — возник феномен «сглаженного» спада, переходящего в длительную стагнацию и инфляцию.

Ранее инфляция ассоциировалась с периодами общественных потрясений, войн и революций — Французской революции, Гражданской войны в США, революций и гражданских войн начала 20-х годов в России, Германии, Венгрии. «Мирная» инфляция не поддавалась традиционным объяснениям. Именно на ее волне внимание публики стало обращаться к экономистам так называемой чикагской школы, настаивавшим на монетарной природе инфляции. «Монетаристы» справедливо указывали на ряд негативных последствий инфляции. К сожалению, они исходили из тех же принципиальных — и ошибочных — представлений о природе денег, что и кейнсианцы. В результате монетаристы так и не вскрыли природу экономического цикла, а борьбу с инфляцией предложили возложить на центральные банки. В свою очередь, центральные банки с готовностью подхватили эти идеи и начали изображать себя бескомпромиссными защитниками стабильных денег и борцами с инфляцией — скрывая тот простой факт, что единственным источником инфляции служит как раз деятельность самих центральных банков как пользующихся государственной защитой эмиссионных центров!

Важнейшим эпизодом, способствовавшим возникновению новой концепции центральных банков, стала Великая депрессия конца 20-х — начала 30-х годов. Во все учебники вошло описание того, как «нерегулируемый капитализм» спекулянтов привел к биржевому и банкоскому краху 1929 года, а излишне консервативная — «рестриктивная» — политика Федеральной резервной системы породила болезненный и длительный спад.

В 30-е годы возникла мода — можно сказать, массовая страсть — заниматься исчислением так называемых агрегированных показателей «национальных счетов», прежде всего национального дохода и ВВП. Это увлечение, фактически поглотившее большую часть времени экономистов, оставляло в стороне важнейшие проблемы теории ценности, рынка, цен и денег, разработанные экономической наукой. Абсурдные утверждения (как, например, будто военные расходы каким-то непостижимым образом приводят к росту всеобщего благосостояния, а войны позволяют выйти из кризисов) получили своего рода «научную санкцию».

Одним из краеугольных камней этой «теории» стало представление о возможности — и необходимости — исчислять общий индекс цен с точностью до третьего знака после запятой. Другим краеугольным камнем стало убеждение в том, что идеальное состояние экономики — это состояние «стабильных цен», при котором индекс цен равен единице. Именно некритическое следование этой ошибочной теории породило распространенное убеждение в неинфляционном характере роста американской экономики в 20-е годы (и — аналогично — в 90-е). На самом деле при «нейтральных» деньгах (в условиях чистого золотого стандарта) и технологическом прогрессе цены должны проявлять тенденцию к снижению. Иначе говоря, монетаристы проглядели инфляционную компоненту экономического бума 20-х годов и ответственность руководства Федеральной резервной системы за возникновение кризиса. Эта ошибка дорого стоила экономической науке — и обществу в целом.

Итак, вплоть до настоящего времени центральные банки, так сказать, служат двум господам.

Первым из них является правительство — наличие центральных банков дает им возможность брать в долг на наиболее выгодных условиях.

Государственный долг, деноминированный в национальной валюте, по определению является наименее рискованным инструментом в этой валюте — за должником-правительством стоит неограниченное право эмиссии центрального банка (на мой взгляд, объявление тотального дефолта по ГКО, то есть по суверенному рублевому долгу, не поддается рациональному экономическому объяснению; причина этого безумного поступка может лежать либо в безграничном невежестве, либо в тайных политических замыслах тех, кто его совершил). Обладая возможностями оплачивать свои расходы сверх того, что предоставляют налогоплательщики, правительства могут фактически подкупать те или иные политически влиятельные группы избирателей. Тяжесть этих дополнительных расходов в виде инфляционного налога перекладывается на всех держателей национальной валюты — то есть именно на тех, кому государство запрещает отказываться от принудительных услуг центрального банка.

Вторым из них является банковское сообщество в целом. Можно сказать, что центральный банк — это орудие сохранения и спасения банковского картеля. Никакая другая группа предпринимателей не может рассчитывать на быструю и масштабную поддержку центрального банка (стоит повторить еще раз — поддержку вовсе не за свой счет; оплачивается эта поддержка держателями национальной валюты). Не будь центрального банка — коммерческих банков в том виде, в каком они нам знакомы, давно бы не было. Одним из инструментов, позволяющих коммерческим банкам существовать сравнительно безбедно, является ограниченный доступ в сообщество банкиров. Хотя все коммерческие банки в наше время являются, по сути, банкротами, а их существование возможно только благодаря имплицитной неограниченной субсидии посредством печатного станка, который постоянно находится в распоряжении центрального банка — доступ к этой субсидии искусственно ограничивается. Это единственный способ сохранить реальную ценность такой субсидии. При этом центральный банк может, во имя сохранения картеля в целом, наказать того или иного из его участников. Как постоянные чистки внутри Политбюро не препятствовали сохранению общего господства коммунистического режима, так и прославленный «банковский надзор» не способен устранить принципиальную неплатежеспособность коммерческих банков, а равно их способность приватизировать банковскую прибыль и национализировать банковские убытки.

В банковской системе с частичным регулированием и центральным банком клиенты-вкладчики, как правило, не интересуются степенью риска кредитных (и прочих активных) операций своего банка. Они полностью полагаются на иллюзию «банковского надзора», формальные критерии ликвидности (типа знаменитых Базельских правил), но прежде всего — на подразумеваемую гарантию со стороны центрального банка. Вкладчики обращают внимание на начисляемые проценты, особенности оказываемых услуг — но степень риска, то есть важнейший фактор, остается в лучшем случае на периферии их интереса.

Примечательно, что люди обычно ведут себя совершенно иначе, когда имеют дело с небанковскими финансовыми учреждениями. Например, выбирая, в какие ценные бумаги стоит вложить свои сбережения, они по мере своих сил стараются представить, каков риск обесценения этих бумаг. Точно так же, когда люди выбирают стоянку для автомобиля или склад для хранения имущества, они стараются составить себе представление об их надежности. Но в отношении банков все соображения риска отходят на второй план.

Будущее в любом случае остается непредсказуемым; безрисковых инвестиции не бывает по определению. Единственное различие между частной оценкой риска и «государственным контролем» со стороны центрального банка состоит в том, что в первом случае убытки локализованы, а во втором — убытки несут все участники рынка одновременно и кумулятивно.

Обменный курс

Уже на ранней стадии развития центральных банков стало ясно, что неограниченное финансирование бюджетных дефицитов или коммерческих банков приводит к инфляции, которая рано или поздно влечет за собой общий коллапс денежной системы в целом. Деньги теряют свою ценность; публика старается избавиться от них; экономические связи устанавливаются не на эффективных принципах многостороннего денежного обмена, а на принципе двустороннего бартера. Сокращается глубина разделения труда, падает производительность. Общество деградирует.

Чтобы избежать такого развития событий, центральные банки нуждаются в каком-то оценочном параметре. Важнейшим из этих параметров традиционно считается уровень цен. Выше уже говорилось, что само представление об уровне цен как измеряемом феномене окружающего мира в корне ошибочно, так что мы не будем на этом останавливаться. Но если абсурдны попытки измерить движение цен с точностью до десятых долей процента, то сама тенденция цен к значительному снижению или к росту вполне поддается наблюдению. Для этого, конечно, не нужен сложный статистический аппарат; куда двигаются цены, каждый знает и без сложных исчислений. Так что центральный банк в принципе может регулировать кредит таким образом, чтобы наблюдаемые цены не росли слишком быстро. Проблема здесь состоит в следующем:

во-первых, индексы цен, как правило, не отражают движения цен недвижимости и финансовых активов,

во-вторых, никакие индексы цен не могут полноценно учесть изменения самой структуры производства (действительно, как сравнивать нынешние цены с ценами десятилетней давности — куда девать цены компьютеров? И как сравнивать цены прошлогодних компьютеров с сегодняшними?),

в-третьих, даже идеально измеренные и неизменные индексы цен, вопреки распространенному мнению, уже означают расширение денежной массы, искусственное снижение процента и запуск в действие механизма экономического цикла.

Но все проблемы уровня цен как основного параметра деятельности центрального банка имеют практическое значение только для центральных банков важнейших стран — США, Японии, Германии. Для стран уже следующего уровня важнейшим параметром денежной политики остается курс валюты, выпускаемой местным центральным банком. Хозяйство современных стран настолько тесно включено в мировое разделение труда, что отвлечься от уровня и динамики внешних цен (как на необходимый импорт, так и на экспорт) совершенно невозможно. От соотношения внутренних и внешних цен зависит вся структура экономики и ее развитие. Стабильность и предсказуемость обменного курса становится ключевым критерием деятельности огромного большинства центральных банков.

При этом центральные банки в определенном смысле копируют систему частичного резервирования, характерную для коммерческих банков. Они заявляют о своем намерении поддерживать определенный курс национальной валюты — то есть фактически объявляют всем ее держателям, что они, эти держатели национальной валюты, могут рассматривать ее как эквивалент какой-либо иностранной валюты.

Такая система фиксированного курса означает, что центральный банк готов предоставить соответствующее количество иностранной валюты, если держатели национальной валюты не смогут приобрести ее на межбанковском рынке. Но при этом подлинные резервы иностранной валюты, которыми располагает центральный банк, существенно меньше той максимальной суммы, которая может быть предъявлена ему для обмена (эта сумма обычно называется денежной базой и состоит из выпущенных в обращение бумажных денег плюс остатки на счетах коммерческих банков в центральном банке). Предполагается, что все держатели национальной валюты не бросятся обменивать ее одновременно. Исходя из этого удобного и приятного предположения, центральные банки осуществляют фактически необеспеченную эмиссию, стимулируя иллюзорный экономический рост — точь-в-точь как это делает система коммерческих банков с частичным резервированием.

Рано или поздно такая политика приводит к тому, что спрос на резервы центрального банка увеличивается, и центральный банк объявляет девальвацию. Очень часто девальвация приветствуется из соображений «роста конкурентоспособности», «стимулирования экспорта» и т.д. Мало кто задумывается о том, что суть девальвации — разовое обесценение сбережений и постоянных доходов в национальной валюте, то есть фактическое всеобщее снижение реального благосостояния. При этом «стимулирование экспорта» каких-то отдельных предприятий и отраслей происходит не за счет сокращения издержек данного конкретного предприятия или отрасли (что было бы справедливо), а за счет общества в целом. Итак, фиксированный курс национальной валюты оказывается принципиально нестабильным и ведет к резким болезненным валютным кризисам. Одним из рецептов, предложенных против этой болезни, стала политика плавающего курса. Одно время она была весьма модной и рассматривалась как особо научная и современная. Однако на поверку оказалось, что эта теоретически несостоятельная политика вообще не может считаться политикой как таковой. Ни один центральный банк (за исключением центральных банков стран основных мировых валют) так и не смог отказаться от того, чтобы оказывать воздействие на формирование валютного курса. Значение этого параметра настолько велико, что вместо «полностью плавающего» режим фактически проводился режим «неполного фиксирования», когда центральный банк реагирует на колебания валютного рынка, выходящие за некоторые пределы. Плавающий режим и фиксированный режим с частыми изменениями установленного курса приводят к одному и тому же результату — публика обращается к поиску более надежного средства обращения. Чаще всего этим средством становится иностранная валюта, а результатом — долларизация экномики (конечно, такой валютой может быть не только доллар).

Попытки центрального банка воспрепятствовать сужению своей «вотчины» выражаются в раздувании дешевой демагогии о «выталкивании» национальной валюты, о необходимости «дедолларизации» и т.д. То, что это всего лишь демагогия, должно быть, казалось бы, очевидно — ведь никто никого не заставляет насильно хранить именно доллары, а не рубли; если кто-то готов из по-своему понимаемого патриотизма отказаться от сильной иностранной валюты в пользу слабой «национальной», то ему никто в этом не препятствует (точно так же, как каждый волен «поддерживать национальную промышленность» в меру своих убеждений и пристрастий — за счет своих собственных средств). Тем не менее подобная демагогия нередко имеет успех — особенно в силу того, что ее поддерживают все ветви власти, которые непосредственно и материально выигрывают от инфляционной эмиссии центрального банка. Политика «дедолларизации» не может привести ни к чему иному, кроме накладывания дополнительных ограничений на экономическую деятельность.

«Валютное управление» (currency board)

На этом фоне за последние десять лет произошел важнейший идеологический прорыв в вопросах денежной политике и организации центральных банков. Речь идет о появлении нового режима — так называемого режима «валютного управления» (перевод английского выражения «currency board» неустоявшийся — возможнны варианты типа «валютной управы», «механизма стопроцентного резервирования» и т.д.) Интересно, что с теоретической точки зрения в этом прорыве не было ничего нового по сравнению с тем, что писали последователи австрийской школы и двадцать, и сорок лет назад.

Суть данной системы состоит в том, что все обязательства центрального банка (денежная база) полностью покрыты резервами в определенной иностранной валюте — чаще всего в долларах. Фактически центральный банк отказывается от своих так называемых дискреционных прав, то есть прав по регулированию размера денег в экономике. Его денежная политика становится полностью пассивной, она перестает быть политиков в подлинном смысле слова. Центральный банк просто обменивает национальную валюту на иностранную валюту-«якорь» и наоборот.

Такой подход можно приветствовать с этической точки зрения — чем меньше дискреционных прав у государства, тем больше свобод у его граждан. Такой подход можно приветствовать и с экономической точки зрения — вместо ненадежной и, как правило, конфискационной денежной политики национального центрального банка граждане могут рассчитывать на более предсказуемую денежную политику, проводимую в стране-»якоре». Иначе говоря, граждане страны с «валютным управлением» могут бесплатно наслаждаться плодами демократического и либерального контроля, которое американское общество осуществляет за деятельностью Федеральной резервной системы.

Мы сказали «бесплатно» — но ведь многие утверждают, что введение «валютного управления» связано с многочисленными трудностями и издержками. На самом деле все упирается в вопрос, что считать «издержками».

Одним из основных условий и результатов системы «валютного управления» является то, что резко ограничиваются заемные возможности бюджета. Центральный банк уже не может осуществлять неограниченную поддержку государственного кредита. Реалистичное «валютное управление» требует, чтобы государственный бюджет постоянно сводился без дефицита; более того, желателен даже небольшой профицит для формирования чрезвычайных фондов правительства на случай непредвиденных бедствий и трудностей. Соответственно, правительство вынуждено сокращать финансирование каких-то направлений. Точно так же резко ужесточается кредитная политика коммерческих банков. К формированию своего кредитного портфеля они уже не могут подходить так же беззаботно, как раньше. А если учесть, что для очень многих стран характерен так называемый квази-фискальный дефицит (то есть когда правительство просит или заставляет банки предоставлять кредит тем или иным отраслям и предприятиям, несмотря на повышенный риск или низкую доходность такого кредитования — тем самым коммерческие банки замещают скрытые расходы бюджета), то неожиданная потеря привычных доходов для ряда групп населения оказывается неожиданной и чувствительной.

Конечно, эти доходы и раньше не появлялись из ничего — они собирались с остальной части населения, чаще всего посредством инфляционного налога. Но выигрыш от сокращения этих расходов более или менее равномерно распределен между многими, тогда как потери сильно сконцентированы. А, как известно, в определенных ситуациях люди склонны гораздо более громко заявлять о своих потерях, чем о своих выросших доходах. Отношения с государством — важнейшая из таких ситуаций.

Более того, прекращение инфляционного обложения наиболее благотворно сказывается на самых низкообеспеченных слоях населения. Но их голос мало слышен в средствах массовой информации. С другой стороны, значительная доля представителей интеллектуальных профессий — журналистов, преподавателей, юристов, чиновников — живет за счет перераспределения бюджетных доходов. Им есть на что жаловаться — а возможности громко заявить о своих проблемах у них имеются.

Есть и еще один аспект, психологически очень важный в период перехода к денежной стабильности. Длительная инфляция и бюджетный дефицит особенно вредны тем, что провоцируют так называемое «проедание капитала». Суть его заключается в том, что на текущее потребление в обществе тратится слишком большая часть дохода, а на восстановление капитала, — то есть всего запаса материальных благ длительного пользования, — слишком мало. Не случайно соблазн инфляционного «благосостояния» чаще всего встречается среди народов, уже достигших определенной степени богатства. Инфляция позволяет временно обеспечить повышенные текущие доходы, маскируя фактическое изнашивание машинного парка, зданий, дорог и т.д.

В результате одной из задач послеинфляционной стабилизации становится восстановление капитального богатства нации — за счет, естественно, текущего потребления (а за счет чего же еще может создаваться капитальное богатства?). Ситуация аналогична ситуации человека, длительное время пропивающего все свое накопленное благосостояние — отказывающегося от починки мебели, ремонта дома, повышения собственной профессиональной квалификации. В конце концов он будет вынужден восстановить все то, что бездумно растратил во время «веселой жизни» — конечно, за счет сокращения своих текущих расходов на отдых и развлечения. В случае индивидуального человека эта проблема совершенно ясна. Но экономическая статистика отражает ее совершенно неудовлетворительно. Она фиксирует падение личного потребления и прочие неприятные факты и немедленно начинает бить в набат о том, как «реформистские догматики грабят народ».

Наконец, говоря о «валютных управлениях», следует сказать пару слов об их историческом происхождении. Как представляется, само использование этого выражения (currency board) вносит искажающее воздействие в вопрос о сути подобной денежной системы. Дело в том, что с середины прошлого века (вплоть до 50-х годов нынешнего) так традиционно назывались эмиссионные институты многочисленных английских колоний — причем именно тех, которые были лишены представительного самоуправления (именно поэтому «валютных управлений» не было, скажем, в Австралии и Канаде). Имелось в виду, что в отсутствие общественного контроля частная эмиссия бумажных денег склонна порождать злоупотребления; во избежание этих злоупотреблений выпускать банкноты разрешалось только особым государственным органам, которые не выдавали кредитов и не принимали депозитов. Тогда не задумывались над какими-то другими преимущества этого механизма по сравнению с традиционными тогда системами, основывавшимися либо на частной эмиссии банкнот, либо на монополизации эмиссии каким-то одним, — центральным, — банком.

Подлинная история «валютных управлений» должна начинаться поэтому с ноября 1899 года, когда в Аргентине было объявлено, что выпуск новых банкнот будет производиться так называемой «Обменная касса» (Caja de Conversion) только при условии стопроцентного резервирования золотом. Период первого аргентинского «валютного управления» — с 1899 по 1914 год, когда начало мировой войны вызвало отток золота и прекращение конвертируемости — стал временем наиболее динамичного экономического роста и процветания страны. Именно из этого опыта исходили современные аргентинские реформаторы, вводя нынешнее, третье по счету, «валютное управление» (второе существовало с 1925 по 1929 год).

Общей чертой всех — или почти всех — «валютных управлений» нашего столетия было то, что вводились они в момент серьезного кризиса, когда другие, более традиционные механизмы денежной политики очевидно не срабатывали. Иными словами, за «валютными управлениями» стояли не столько теоретические рассуждения, сколько жизненная необходимость. В результате реальные «валютные управления» нередко отличались от своего идеального образа. Правительства и центральные банки с трудом отказывались от широких прав по выпуску необеспеченных денег (по-английски «fiat money», «указные деньги») и старались закрепить хоть какие-то законодательные лазейки для административного воздействия на объем денежного обращения.

Тем не менее можно отчетливо выделить группу стран, где денежная политика либо руководствуется законодательно оформленным «валютным управлением» (Гонконг, Аргентина, Эстония, Литва, Болгария), либо фактически близко следует ее принципам (Тайвань, Сингапур, Латвия). Эти страны выделяются тем, что денежная база в них полностью обеспечена резервами в ведущих мировых валютах (обычно доллар или немецкая марка). Такая высокая степень резервирования резко ограничивает реальные возможности центрального банка (следует заметить, что в наше время наличие своего центрального, или национального, банка повсеместно — хотя и ошибочно — воспринимается как необходимый атрибут национального суверенитета, наряду с флагом и членством в ООН; в результате даже перешедшие на режим «валютного управления» страны не посягают на название и некоторые традиционные признаки центрального банка).

Легко заметить, что страны с «валютным управлением» особенно сильно интегрированы в международную торговлю (в случае Аргентины и прибалтийских государств это, собственно, было одной из целей установления «валютного управления»). Чем более активно участвует страна в мировой торговле — тем более активно пользуется она преимуществами международного разделения труда, тем более эффективно используются ее природные, промышленные, транспортные, интеллектуальные ресурсы, тем быстрее растет процветание ее граждан.

Режим «валютного управления» практически исключает массированный выпуск внутреннего государственного долга. Таким образом, валютный рынок и рынок государственного долга в этих странах почти полностью отсутствуют (точнее сказать, там нет рынка своей национальной валюты и своего национального долга). Предприниматели этих стран уже не могут зарабатывать на валютной и долговой «игре»; они вынуждены идти на подлинный рынок, производящий продукцию для удовлетворения спроса населения.

Наконец, коммерческие банки в этих странах уже не могут рассчитывать на масштабную поддержку со стороны центрального банка. В принципе еще с конца прошлого века принято было считать, что такая поддержка является важнейшей задачей центрального банка (по-английски — lender-of-last-resort function) — так что центральный банк, принципиально отказывающийся от такой поддержки, сохраняет свое звание уже не вполне справедливо. Для коммерческих банков это означает гораздо более осторожный подход к своей кредитной практике. Банки в этих странах оказываются в среднем более надежными, менее склонными к авантюрным рискованным операциям. Как правило, конечно, эта похвальная осторожность приходит не сразу — «валютное управление» должно сперва доказать свою принципиальную приверженность принципу стопроцентного резервирования в ситуации банковских крахов. Иначе говоря, чтобы банки вели себя ответственным образом, приходится допустить крах одного или нескольких из них. Но ведь это нормальная практика капитализма: не случайно банкротства в небанковском секторе ведущих капиталистических стран — гораздо более частое явление, нежели закрытие банков, прикрытых щитом центрального банка.

Некоторые теоретические и практические выводы

К теоретическим выводам, по всей видимости, следует отнести то, что «валютные управления» — появившиеся как чисто прикладной инструмент преодоления гиперинфляции — неожиданным образом доказали справедливость австрийской теории чистого золотого стандарта.

Как известно, чистый золотой стандарт в истории современного капитализма практически никогда не был по-настоящему осуществлен. Когда рассуждают об «отказе от золотого стандарта» в 30-х годах, то забывают о том, что речь шла об отказе от частичного, — искусственного, — золотого стандарта, аналогией которого является нынешний общепринятый режим фиксированного валютного курса. В обоих случаях центральный банк поддерживает частичные резервы (золота или долларов, марок и т.д.). Гарантия обмена опирается не на полное соответствие резервов обязательствам, а на расчет, что одновременно к обмену будет предъявлена только незначительная часть выпущенных обязательств. После второй мировой войны стало принято отзываться о золотом стандарте как о чем-то безнадежно устаревшем и примитивном — как о явлении эпохи конных экипажей, керосиновых ламп и парусных судов. На этом фоне до сих пор остается практически незамеченным и неосознанным, что правила работы «валютного управления» гораздо больше соответствуют самым жестким принципам «чистого золотого стандарта», чем даже денежные системы времен реального частичного золотого стандарта. Тем самым повседневная практика — во многом незаметно для себя — воплотила в жизнь то, что еще недавно считалось нереалистичной утопией. Чистый золотой стандарт возможен практически; по своим результатам он очевидно превосходит традиционный режим центрального банка — сегодня это не только доказано теорией, но и подтверждено практикой.

Отсюда следует очередной теоретический вывод. Позиция ряда западных экономистов, активно рекомендующих введение «валютных управлений» в развивающихся и постсоциалистических странах (Ханке, Шулер и др.) ослаблена в одном важном пункте. Они везде говорят о введении «валютных управлений», опирающихся на какую-то другую валюту (доллар, марка, иена). Вопрос о том, кто и как выпускает эту валюту-якорь, остается за рамками обсуждения. Но без решения этого вопроса глобальное преодоление инфляции и экономического цикла с характерными для него периодическими спадами деловой активности невозможно. Последовательный сторонник принципа «валютного управления» не может не быть сторонником реорганизации центральных банков ведущих стран на аналогичных принципах. Практически это означает только одно — введение чистого золотого стандарта в этих странах, а вслед за ними и везде. Подчеркнем — именно введение, а не восстановление. Чистый золотой стандарт в современной капиталистической экономике практически не существовал. Более того, колониальные «валютные управления» также не соответствовали принципам чистого золотого стандарта — они поддерживали резервами только прирост денежной базы сверх определенного минимума. Резервирование всего объема денежной базы впервые осуществлено только в современных «валютных управлениях».

Наконец, последний теоретический вывод касается реорганизации банковской системы. По мнению Мизеса, установление чистого золотого стандарта неизбежно и спонтанно заставит банки резко повысить норму резервирования своих текущих депозитов практически до уровня 100 процентов. В отличие от предложений ряда крупнейших американских экономистов 30-х годов (Ирвинга Фишера, Саймонса), резервирование должно осуществляться в форме золотых запасов в кладовых банка или на счетах в клиринговой платежной системе, а не в форме покупки государственных обязательств. Думается, что Мизес был прав, однако вполне возможно провести реорганизацию банковского дела и законодательным путем, во время или даже до установления чистого золотого стандарта.

Здесь мы переходим к практическим выводам, имеющим первостепенное значение для сегодняшней России.

То, что единственной альтернативой введению «валютного управления» в России сегодня может быть разве что продолжение и углубление экономического хаоса и распада, похоже, даже не подвергается сомнению. Репутация Центрального банка России как института, способного вести осмысленную политику (пусть даже и основанную на ложных теоретических предпосылках, как это имеет место в большинстве ведущих центральных банков), разрушена до основания. Реальной валютой учета и расчета в России давно уже стал доллар. Широкомасштабная долларизация экономики делает совершенно невозможным сколько-нибудь правдоподобное использование традиционных макроэкономических моделей количественной теории денег (оставляя в стороне принципиальный вопрос об ошибочности самой концепции макроэкономического моделирования).

Критический вопрос — что делать с банковской системой. Нам фактически предлагаются два варианта. Первый («спасать банки») — предполагает массированную накачку государственных средств в обанкротившиеся банки, чтобы они могли возобновить свою практику инфляционного кредита. Второй («банкротить банки») — предполагает безжалостное закрытие и ликвидацию неплатежеспособных банков с одновременным списанием вкладов населения и предприятий, а также с коллапсом платежной системы. Очевидно, что в таком раскладе первый вариант имеет гораздо больше шансов быть воплощенным.

Как представляется, однако, есть еще один вариант. Можно (и нужно) перейти к модели коммерческих банков с полным резервированием. Текущие вклады в банках (или хотя бы вклады населения) должны быть признаны обязательством центрального банка. Роль коммерческих банков в отношении этих вкладов будет ограничена осуществлением платежных операций с применением разнообразных технических средств, за использование которых они будут взимать соответствующую плату. Соответственно, объем этих вкладов должен быть добавлен к традиционному агрегату денежной базы при расчете обменного курса и величины резервов «валютного управления». Имеющиеся в распоряжении коммерческих банков остатки обязательных резервов в центральном банке могут быть переданы в распоряжение этих банков как частичное обеспечение их прочих обязательств (за исключением текущих и квази-текущих счетов) либо зачтены как компонент обеспечения депозитов.

Такое решение будет означать, что все вклады оказываются фактически перенесенными на счета центрального банка и полностью гарантированными им. Возможен вариант, при котором используются понижающие коэффициента для счетов и вкладов юридических лиц, а также для срочных вкладов. В этом случае предприятия сохранят какой-то минимум ликвидности для осуществления первоначальных платежей, но приоритетными будут интересы частных лиц будет (это в определенной мере будет напоминать валютную реформу Эрхарда). Платежная система потеряет элемент риска и заработает в полную силу.

Конечно, при этом «валютное управление» будет вынужденым принять изначальный курс, исчисленный как частное его валютных резервов и предлагаемого расширенного денежного агрегата (то есть с учетом вкладов и счетов в банках). Этот курс, понятное дело, будет ниже, чем если бы «валютное управление» поддерживало резервами одну только традиционную денежную базу. Иначе говоря, масштабы первоначальной девальвации будут больше. Зато все вклады публики будут полностью гарантированы, хотя и по пониженному курсу.

Технические аспекты подобного решения можно и нужно обсуждать. Очевидно, воплощение предложенного плана невозможно без радикального пересмотра бюджетной сферы, без какого-те решения вопроса о чудовищном накопленном государственном долге, без реформы пенсионной системы. Здесь речь идет о принципиальном вопросе.

Если Эстония смогла ввести денежную систему с полным резервированием и в результате этого смелого рывка стать бесспорным и абсолютным лидером по темпам и масштабам постсоциалистической трансформации, то и Россия может ввести банковскую систему с полным резервированием и, соответственно, совершить прорыв в экономической практике уходящего столетия.

Тому, что макроэкономисты красиво называли «тонкой настройкой экономики с помощью инструментов фискальной и денежной политики», — то есть скрытому и насильственному перераспределению средств в пользу политически влиятельных кругов (иначе говоря, широкомасштабному и легализованному государственному подкупу), — в XXI веке места быть не должно.