Очень часто исторические события мы воспринимаем через мифы или штампы, причём далеко не всегда в этом повинна какая-то пропаганда. Часто недостаток публикуемой информации (потому что кому-то кажется, что “это теперь никому неинтересно”), помноженный на наше собственное нежелание знать, создаёт почву для множества заблуждений, которые иногда весьма сложно разрушить...

Не только для юристов и далеко не только для киевлян это стало своеобразным стереотипом. Но факт – для большинства людей, живших в бывшей Российской империи и бывшем СССР, именно события, разыгравшиеся в Киеве в начале минувшего века и вылившиеся в судебный процесс, известный как “дело Бейлиса”, являются символом национальных предрассудков, черносотенства и травли по национальному и религиозному признаку. Если задать вопрос о таких событиях, то именно “дело Бейлиса” будет первым ответом мало-мальски образованного человека...

Однако многие, даже профессиональные юристы, даже те, кто профессионально занимается историей вообще и историей права в частности, искренне полагают, что подключение государства в лице обвинительной власти к такой националистической, как сказали бы сейчас, кампании было в истории России первым и беспрецедентным. Если не за всё время существования империи, то, во всяком случае, со времени судебной реформы 1864 года.

Почему возникло такое заблуждение – трудно сказать. Может быть, дело Бейлиса является наиболее известным процессом такого рода по той причине, что слушалось именно в Киеве – уже в ту пору городе довольно крупном и, если так можно выразиться, далеко не захолустном. Возможно, дело в том, что к этому процессу было привлечено внимание многих российских и зарубежных деятелей, которые выступили в защиту подсудимого и с осуждением мракобесных обвинений. А может быть, дело в том, что об этом деле сохранилось более всего материалов – просто в силу того обстоятельства, что к началу ХХ века средства массовой информации были более многочисленны и лучше развиты, чем в предыдущие десятилетия…

Как бы там ни было, на самом деле в обвинениях, предъявленных Бейлису, не было, в общем, ничего нового и беспрецедентного для России. А одно из первых, если не первое, среди аналогичных дел после судебной реформы слушалось далеко не в столицах. Оно рассматривалось 5-12 марта 1879 года в Кутаисском окружном суде. В судебные летописи оно вошло под названием “дела Сарры Модебадзе”. Знали ли о нём участники процесса по делу Бейлиса..?

Сарра Модебадзе была пятилетней девочкой и жила в грузинском селении Перевиси. В туманный день 4 апреля 1878 года девочка исчезла. Вскоре тело её было найдено в окрестностях, и первое предположение, наиболее в данных обстоятельствах естественное, состояло в том, что ребёнок случайно заблудился в тумане и, не найдя дороги домой, ночью замёрз. К тому же, девоска была фактически инвалидом, и возвращение домой для неё было просто физически труднее, чем для здорового человека...

Однако почти сразу же, и, очевидно, не без участия чиновников полиции, возникло предположение о том, что Сарра (уже к тому времени похороненная) была на самом деле похищена и намеренно умерщвлена. Кем? По всей вероятности, евреями, жителями близлежащего местечка Сачхеры, которых видели проезжающими неподалёку от места, где Сарру в последний раз видели живой. Эти люди были арестованы и преданы суду.

Нужно сказать, что, по сравнению с делом Бейлиса, дело Сарры Модебадзе имело некоторые особенности, прежде всего – тщательность подготовки обвинительной власти к процессу была не в пример более низкой.

Улики, представленные обвинением, состояли из трёх групп. Во-первых, ряд свидетелей показывали, что по дороге на Сачхеры, неподалёку от места для выжигания белил, где находилась девочка, действительно, проезжали две группы евреев. Во-вторых, несколько человек, видевших их по дороге позднее, якобы слышали из сумки крики ребёнка (хотя первоначально говорили, что то было блеяние козла). И, наконец, в Сачхерах нашлись люди, якобы слышавшие разговоры об убийстве.

Есть и ещё одна примечательная особенность. Согласно документов следствия, мотивы убийства Сарры Модебадзе якобы остались невыясненными. Почему так произошло – сейчас уже трудно сказать, но, во всяком случае, высокого уровня фальсификации, как с “богословской экспертизой” в деле Бейлиса, здесь достигнуто не было. Возможно, причиной была просто невозможность для местных властей обеспечить такой уровень подготовки в тогдашней Грузии...

Однако, в то же время, эти “мотивы” ни для кого не были тайной. Всем было ясно, что речь идёт о пресловутых обвинениях евреев в ритуальном убийстве ребёнка (в таких обвинениях, которые часто выдвигались ещё в средневековье, не было ничего нового). И хотя слов “ритуальное убийство” или “извлечение крови” в документах следствия не было, тем не менее намёки были весьма прозрачные, а ходившие в округе слухи – совершенно недвусмысленными. Однако слухи, ходившие среди малограмотного населения, - это одно, когда же такие заблуждения становятся основанием для юридического преследования людей, - это уже совсем иное...

И через некоторое время после похорон Сарры её тело эксгумируется и проводится вскрытие. Из-за разногласий о причинах смерти между полицейскими чиновниками и производившим вскрытие врачом эксгумацию впоследствии повторяют. Этому послужило и ещё одно обстоятельство: отец погибшей девочки заявил, что видел на теле якобы какие-то “порезы под коленами”. Смысл этого заявления был очевиден: таким образом нужно было подтвердить версию о пресловутом добывании детской крови…

Впрочем, при повторной эксгумации трупа несчастного ребёнка никаких “порезов” обнаружено не было. Однако, хотя, казалось, это разрушало версию обвинения, дело не было закрыто, наоборот – развивалось по нарастающей… Были допрошены буквально десятки свидетелей, и, наконец, дело оказалось в суде.

Защищал подсудимых один из известнейших русских адвокатов – П.А.Александров.

В суде же стали выясняться вещи ещё более удивительные.

Например, выяснилось, что сама встреча девочки с будто бы похитившими её людьми была, по сути дела, невозможна. С того места, где её видели в последний раз, она до места такой предполагаемой встречи должна была за то же время преодолеть большее расстояние, чем сами конные путники. Такое представлялось просто невозможным, особенно если учесть, что Сарра страдала хромотой и передвигалась с трудом.

К тому же, выяснить это, да и вообще все обстоятельства с места происшествия, оказалось вообще делом крайне непростым. Свидетелями по делу выступали, в основном, малограмотные местные жители, которые абсолютно не могли верно определить расстояние и время. Некоторые даже в своём возрасте путались: одна свидетельница, взрослая женщина, заявила суду, что ей тринадцать лет, другая, желая подчеркнуть свою старость, сказала, что ей больше сорока… В результате все показания в части времени и расстояния, которые нужно было бы преодолеть обвиняемым и якобы похищенному ими ребёнку, были крайне противоречивы. И невозможность их встречи защитник вынужден был доказывать, руководствуясь схемой, как сказали бы теперь, места происшествия, составленной судебным следователем.

Что касается криков ребёнка, будто бы слышанных свидетелями по поути дальнейшего следования обвиняемых, то и здесь показания оказались крайне противоречивыми. Этот крик каждый из свидетелей описывал или изображал по-своему. При этом часть свидетелей показала, что восприняла эти звуки как крик “козла, которого везли с собою евреи”. Козёл с ними действительно был, это по делу было установлено точно.

Но что главное – подозрительно много было среди этих свидетелей таких, которые были уверены, что слышат крик именно козла, переменили же своё мнение только на следующий день, узнав о пропаже девочки и о подозрениях в адрес евреев. Это уж само по себе наводило на размышления.

В то же время целый ряд свидетелей, находившихся рядом с будущими обвиняемыми более продолжительное время, никаких детских криков не слышат. Хотя двое из них видят, как вся группа евреев ждёт своего товарища, который долго торгуется, покупая гуся. Разве поступили бы так, вопрошает позже защитник, люди, везущие похищенного ребёнка и ежеминутно рискующие быть изобличёнными?!

Таким образом, благодаря усилиям защиты, в суде “улики” и “доказательства”, собранные следствием, стали разваливаться одно за другим. И не последнюю роль сыграл здесь проведённый защитою блестящий анализ передвижений героев этой драмы: сначала, опираясь на схему места якобы имевшего место похищения девочки (составленную судебным следователем), адвокат неопровержимо доказывает, что встретиться с предполагаемыми преступниками жертва просто не могла бы. А потом, руководствуясь планом Сачхер и показаниями местного полицейского пристава, доказывает: якобы похитившие ребёнка люди ехали домой не только самой людной, но и самой отдалённой от еврейского квартала дорогой. И снова: разве поступят так люди, везущие похищенного ребёнка? Тем более, что попасть домой они могли и по другой, даже не более длинной, но зато безлюдной дороге… Да и свидетельства тех, кто, якобы, слышал в Сачхерах разговоры об убийстве, не вызывали доверия: один слышал множество разговоров, “идя по улице” (хотя те, кто эти разговоры вёл, должны были стоять на месте), другой из тех, кто распространял подобные слухи, был, как выяснилось, в то время сильно пьян и устроил перед этим драку с одним евреем…

И, наконец, защитник не может не коснуться абсурдности предполагаемых мотивов преступления. Но здесь имеется сложность: по мнению обвинения, мотивы эти следствием “не обнаружены”.

Так ли? – Восклицает защита. И, прежде всего, доказывает: ни о чём другом не может идти тут речи, как о пресловутых обвинениях евреев в ритуальных убийствах христрианских детей. И попытки найти на трупе “порезы под коленами” (для собирания крови?), и датировка в обвинительном акте событий – “в канун еврейской пасхи” (к чему это, если официально в Российской империи не употребляется еврейский религиозный календарь?) указывают на это весьма недвусмысленно. Так разоблачается истинная, антисемитская, подоплёка всего этого дела (из которпой позднее, в деле Бейлиса, уже не считалии нужным делать секрета, прятать её за стыдливой формулировкой: “Мотивы не обнаружены”…

И затем, ссылаясь на доступную в те времена историческую и религиозную литературу, защите остаётся доказать, что сама легенда об употреблении евреями христианской крови измышлена средневековыми мракобесами, хотя и оживляется иногда и позднее их последователями…

Заканчивая свою речь, П.А.Александров пожелал: “И да будет настоящее дело последним делом такого свойства в летописях русского процесса”.

Судом присяжных был вынесен оправдательный приговор всем подсудимым.

Дело это по значению своему в истории российской трудно переоценить. Ведь именно оно, а не дело Бейлиса, было первым делом “такого свойства”, рассмотренным гласным судом с участием присяжных. И именно оно положило начало тенденции, когда, несмотря на нагнетаемую обвинением истерию, присяжные, эти представители народа, отвергали обвинения, основанные на предрассудках, как бы соблазнительны для некоторых такие обвинения ни были.

Вообще же, возможно, не уличные демонстранты, не всяческого рода “революционеры”, а именно судьи, рискнувшие вынести оправдательный приговор по “громкому” делу, на которое государственная власть в лице обвинения возлагала большие, возможно, и политические, надежды, - вот истинный пример гражданского мужества и служения справедливости. И именно такие, имеющие законную силу, решения подчас меняют историю гораздо больше, чем самые грормкие выкрики и самые многочисленные демонстрации.

Что же касается сущности работы защитника по этому делу, то та скрупулёзнейшая, тщательнейшая работа с уликами, анализ доказательств, сочетающаяся с убедительной образностью речи, с уничтожающе логичным анализом общественно-политических обстоятельств, сопутствующих данному делу, изложенные простым, понятным для присяжных (не являющихся профессиональными судьями и не имеющими обычно высокого уровня образования) языком, которые продемонстрировал при работе над данным делом П.А.Александров, может служить наилучшим примером для всех судебных юристов, не утративших желание повышать свою профессиональную подготовку. Вообще, приходится только сожалеть, что традиции судебного ораторского искусства, существовавшие не только в дореволюционной России, но и в советские времена, можно считать во многом утраченными... Жаль, что практически ни в какие современные сборники известных судебных речей это выступление П.А.Александрова не входит. И вообще, ни сама речь, ни сведения о данном деле не публиковались широко, ни в общедоступных, ни в профессиональных юридических изданиях с 50-х годов ХХ века (во всяком случае, таких публикаций автору этих строк найти не удалось).

А, право, жаль. Ведь такая публикация могла бы послужить уроком не только для профессиональных юристов, но и для тех, кто не оставляет попыток втянуть народ (неважно, Украины, России ли) в омут национальной и религиозной розни, решив за счёт этого свои политические проблемы. И особенно уроком того, что порядочные люди, независимо от собственного происхождения, должны становиться на пути тех, кто желает этого. Если, конечно, хотят продолжать считать себя таковыми...