Статистическое благополучие

С точки зрения официальных макроэкономических показателей первые шесть лет президентства Путина, даже с учетом замедления роста в 2002 году и убедительным провалом большинства провозглашенных лозунгов (вроде удвоения ВВП к 2010 году или снижения инфляции до 3%) были одним из лучших периодов развития России за все время ее существования.

Конечно, показатели роста, скорее всего, завышались из-за вероятного занижения роста цен, особенно в 2004 и 2005 годах, а качество инвестиционного роста было откровенно плохим (в него включались заведомо спекулятивные инвестиции в недвижимость, ставшую единственным общедоступным инвестиционным товаром, а также растущие расходы на передел собственности), что подтверждает сохранение высокого роста инвестиций и потребления при снижении роста промышленного производства и ВВП.

Кроме того, превышение в 2005 году доходами населения и розничным товарооборотом уровня 1990 года (причем последним – более чем в 1,5 раза) носит в основном статистический характер: в 1990 году официальная статистика недооценивала огромный «черный рынок», а валовую статистику еще не «портило» наличие значительного числа богатых и сверхбогатых людей.

Однако это не может изменить общую картину достаточно уверенного, повсеместного (если в 1999 инвестиции росли за счет продолжающегося сокращения доходов населения, то с 2000 года они росли одновременно, причем близкими темпами) и уникально стабильного роста, уверенно сокращающего разрыв с уровнем предпоследнего года существования СССР.

По сравнению с серединой 90-х, за 10 лет (причем восстановление во второй половине 90-х, омраченных дефолтом, было незначительным) отставание по объемам промышленного производства было сокращено с более чем двух раз до четверти, по объемам инвестиций – с 4 раз до 2.5, по объемам экономики в целом – с почти двух раз до немногим более 10%.

Это действительно выдающееся достижение – если забыть, что государство не имело к нему практически никакого отношения.

В основе путинского «процветания» лежит повышение мировых цен на нефть (недаром их снижение в 2001-2002 годах «аукнулось» немедленным замедлением экономического роста) и другое экспортируемое Россией сырье и продукцию первого передела. Когда же позитивный эффект девальвации 1998 года был к 2002 году исчерпан полностью, удорожание экспортного сырья стало главным фактором экономического роста. За первые два года второго президентства Путина среднегодовая мировая цена российской нефти выросла в 2,3 раза, а доля зависящего от нее товарного экспорта (нефть, газ и нефтепродукты) – с 52,0 до 61,0%.

Официальные оценки, по которым высокие цены на экспортируемое Россией сырье обеспечивало в отдельные годы лишь 30-40% роста, занижают нашу зависимость от внешнего рынка в понятных политических целях. Они ошибочны потому, что учитывают только прямой эффект от поступления в страну «нефтедолларов» (то есть их влияние на бюджет и экспортеров), в то время как «нефтедоллары» по технологическим и коммерческим цепочкам расходятся по всей экономике, стимулируя развитие и ее неэкспортных секторов.

Помимо удорожания экспортного сырья, важным фактором экономического роста стала модернизация российского бизнеса, в первую очередь среднего (крупный в основном закостенел в громоздких организационных структурах, напоминающих советские министерства, а малый ни на то не в силах влиять вследствие своих размеров). Глубокое обновление систем управления прошли практически все компании и большинство в той или иной форме и степени обновило используемое оборудование.

Государство и к этому не имело сколь-нибудь заметного отношения. Его вклад ограничился повышением спроса на ряд видом продукции железнодорожного и, в меньшей степени, энергетического машиностроения, вызванным реформой железнодорожного транспорта и, в меньшей степени, электроэнергетики.

В ходе этих реформ было экспериментально подтверждено классическое определение естественной монополии как отрасли, в которой издержки от конкуренции по технологическим причинам превышают экономию от нее. В частности, выяснилось, что для перевоза одного и того же груза по одному и тому же маршруту в условиях конкуренции независимых перевозчиков требуется больше локомотивов и вагонов, чем в условиях централизованно управляемой системы. Это, а также резкий рост спроса на цистерны (в которых в силу полной загруженности трубопроводов стали экспортировать растущие объемы нефтепродуктов и сырой нефти) способствовал столь резкому и продолжительному росту производства железнодорожного машиностроения, что он стал заметным макроэкономическим фактором.

Существенный вклад в экономический рост до середины 2004 года вносила и политическая стабильность, всецело обеспечиваемая государством. Замена премьера накануне выборов лишь удивила население, однако широкое обсуждение разрушительных социальных реформ, начатое уже весной, вызвало нарастающие страх и возмущение. Летом 2004 года политическая стабильность была разрушена и восстановлена заново лишь в середине марта 2005, когда окончательно схлынул вал стихийных протестов, порожденных монетизацией льгот (за 2,5 месяца в митингах и пикетах без какой бы то ни было организационной помощи со стороны политической оппозиции приняло участие 2,25 млн.чел.). Но это была уже другая стабильность: на смену стимулирующим экономический рост надежде на будущее и относительному доверию к государству пришли тормозящие экономику апатия и бессильная ненависть к путинской бюрократии (хотя и контрастирующая с позитивным восприятием самого Путина).

2004 год: надлом благополучия

В 2004 году, с началом второго путинского срока, проявился целый ряд качественно новых признаков неблагополучия, сохраняющихся и по сей день.

Наиболее наглядным стало исчерпание возможностей ускорения экономического роста за счет дальнейшего улучшения внешнеэкономической конъюнктуры. В 2004 году мировая цена нефти выросла более чем на четверть, - а экономический рост не только не ускорился, но даже едва заметно притормозил. В 2005 нефть подорожала в 1,8 раза, - а рост замедлился уже весьма существенно, и эта тенденция сохранилась и в начале 2006 года.

Главный двигатель экономического роста – внешняя конъюнктура – перестала работать, но государство не обратило на это никакого внимания. В настоящее время рост носит затухающий, инерционный характер.

Вторым пугающим фактором стало в 2004 году прекращение снижения инфляции: впервые за все время экономических реформ (кроме дефолтного 1998 года) инфляция практически не снизилась по сравнению с предыдущим годом! При этом возник «инфляционный навес»: цены в промышленности росли в 2,5 раза быстрее цен потребительского рынка, создавая предпосылки будущей инфляции.

Усилилось бегство капитала – под влиянием не столько самого «дела ЮКОСа», сколько изменения модели отношений государства с бизнесом, проявленной и закрепленной в ходе его захвата.

Динамика валового и чистого оттока частного капитала, млрд.долл..

Да, начиная с2001 года чистый отток частного капитала из России затухает. После всплеска 2004 года он практически сошел на нет, и это действительно выдающееся улучшение, однако оно сопровождается интенсификацией не только притока, но и оттока капитала; кроме того, в первом квартале 2006 года чистый отток частного капитала вырос до 4,1 млрд.долл. – максимального уровня для всех аналогичных периодов после первого квартала 2001 года (в первом квартале 2002 чистый отток составил 3,2 млрд.долл., 2003 года – 0.2, 2004 – 4.0 млрд., а в первом квартале 2005 года и вовсе наблюдался чистый приток в размере 1,5 млрд.долл.).

Причины усиливающегося валового притока иностранных капиталов самоочевидны:

- хорошая конъюнктура российского рынка (высокая емкость при высокой концентрации спроса в руках узкого слоя представителей экспортноориентированного сектора экономики);

- неконкурентное преимущество перед российским бизнесом, связанное с давлением на него российского государства («административные издержки» таковы, что при коммерческой рентабельности операции ниже 20% бизнесмен, как правило, несет убытки) при защите иностранными государствами своих капиталов в России;

- широкомасштабные внешние займы российских компаний (как способ защититься от административного давления для частного бизнеса, как проявление бесхозяйственности и страсти к «легким деньгам» - для государственных компаний и как результат непонимания постоянного характера растущих административных издержек – для всех);

- стремление российских бизнесменов выскользнуть из-под давления российского государства, продав активы или их часть иностранцам;

- политика российского государства, привлекающего иностранные инвестиции, в том числе в ущерб российскому бизнесу (пример – Каспийский трубопроводный консорциум, «Сахалин-2», планы в отношении иностранных инвестиций в добычу нефти и газа, а также резкое снижение пошлин на импортные комплектующие, подорвавшие не только сборочные предприятия автопрома, но и производство комплектующих).

Тем не менее затухание чистого оттока капитала из страны маскирует резкую интенсификацию движения капитала в обе стороны: как в страну, так и из нее. Приток капитала действительно догоняет его отток, однако усиление оттока капитала (см.рис.) само по себе, даже если оно сопровождается увеличением его притока, - весьма тревожный фактор.

Причин увеличения оттока две – значительно возросший приток нефтедолларов, который просто не переваривает российская экономика с ее органическим пороком - незащищенностью собственности, и рост административного давления на бизнес, не только вредящий ему, но и пугающий его.

Главная причина растущего оттока капитала, как представляется, та же, что и у торможения экономики, несмотря на галопирующие мировые цены на нефть. Это сложившаяся в последние годы модель общественного устройства, основанная на полном освобождении правящей бюрократии от какого-либо контроля со стороны общества. В результате коррупция заменена административным давлением, ставшим значимым макроэкономическим фактором, убийства бизнесменов вновь, как в первой половине 90-х годов, стали нормой жизни, а рост сумм взяток, вымогаемых у бизнеса (не говоря уже о росте «взяткоемкости решений»), опережает рост нефтяных цен.

По оценкам ряда бизнесменов, с 2004 года начался массовый выход российских предпринимателей из бизнеса, вызванный не «усталостью» или «кризисом среднего возраста», но нарастающим административным давлением. Предприниматели продают свои активы либо иностранным (преимущественно западным) корпорациям, защищенным от силового давления своими правительствами, либо государству, либо его неформальным представителям. Сами они, как правило, уезжают на Запад и либо «уходят на пенсию», либо открывают там (или на Украине и в Прибалтике) небольшой новый бизнес.

Насколько можно понять, эта тенденция соответствует устремлениям государства, представители которого внятно обозначают стратегию, направленную на расширение влияния государства в экономике (включая его возврат на «командные высоты») и привнесение необходимой для развития конкуренции за счет привлечения иностранного капитала. Понятно, что собственно российскому бизнесу, оказывающемуся в этой ситуации между государственным сектором и иностранными корпорациями, как между молотом и наковальней, места в России просто не остается, - и он эмигрирует.

Существенно, что вывод капитала часто замещается привлечением иностранных займов (считающихся привлечением иностранного капитала). В результате, эвакуируясь, российский бизнес наваливает на российскую экономику груду стремительно растущих долгов, под тяжестью которых она через какое-то время может просто рухнуть (как это случилось в Индонезии в 1997 году).

Принципиально важно и то, что в 2005 году резко – с 6,3 до 11,9 млрд.долл. – возрос чистый отток капитала из страны по «черным», полностью непрозрачным для государства каналам, отражаемый в платежном балансе в разделе «пропуски и ошибки».

Изменение структуры оттока капитала свидетельствует о том, что бизнес начинает предпочитать выводить свои деньги из страны по полностью нелегальным схемам. Это признак роста страха перед государством (от которого надо скрывать деньги уже не частично, а полностью) и, возможно, лишь некоторого повышения эффективности валютного контроля.

Таким образом, бегство капитала действительно представляет для России серьезную проблему, лишь маскируемую притоком иностранных инвестиций.

В 2004 году сложилась новая модель функционирования фондового рынка, который стал слабо реагировать на хорошие экономические новости, ориентируясь преимущественно на административные решения.

По заявлению Министра экономического развития и торговли Г.Грефа, на 20% сократились инвестиции в нефтедобычу, несмотря на очевидный рост ее коммерческой привлекательности. Результат не замедлил себя ждать – уже в 2005 году рост добычи нефти сократился с 12-14%, наблюдаемых в прошлые годы, до 2,2%.

В силу укрепления рубля, по официальным данным Министерства экономического развития и торговли, в 2004 году на 20% снизилась ценовая конкурентоспособность российских товаров – и в силу продолжающегося укрепления рубля (его реальный эффективный курс, то есть курс по отношению к корзине валют, структура которой соответствует структуре внешней торговли России, вырос за 2005 год на 10.5%, а за январь-май 2006 – еще на 5,4%) конкурентоспособность российской экономики продолжает снижаться.

При этом в 2004 году стал окончательным глубокий разрыв между частью экономики, участвующей в перераспределении «нефтедолларов» (ее лишь условно можно назвать «экспортным сектором», так как в нее входят, например, мегамоллы в крупных городах и вообще весь бизнес, ориентированный на средний класс), и всей остальной экономикой. Предприятия, относящиеся ко второму сектору, обречены на качественно более низкую рентабельность и, соответственно, на проигрыш представителям первого сектора в конкуренции за все виды ресурсов – материальные, технологические, финансовые, интеллектуальные, организационные и политические.

Имея доступ лишь к ресурсам «второго сорта», второй сектор качественно отстает от первого и полностью лишается возможности конкурировать с ним. Эта обреченность на второсортность и отставание получила название «ловушки рентабельности», которая окончательно захлопнулась именно в 2004 году (до него улучшение конъюнктуры обеспечивало благоприятные условия развития для предприятий обоих секторов; с 2004 года нарастающая стагнация второго стала все более ощутимой).

Все изложенное создало серьезные проблемы для российского населения. Конечно, «нефтедоллары не служат бедным», однако до 2004 года дифференциация доходов хотя и медленно, но неуклонно снижалась. В 2004 году она резко выросла и превысила максимальный за все годы реформ уровень 1994 года (официальные показатели – коэффициент Джини и децильный коэффициент, то есть разница в доходах 10% наиболее богатых и бедных - можно использовать лишь как оценочные в силу их крайне низкого качества), в 2005 году рост продолжился.

Рост дифференциации наблюдался и наблюдается и по сей день в условиях массовой бедности и даже нищеты. По данным центра Левады, в конце 2003 года 17% населения испытывало нехватку денег для покупки еды (к январю 2006 этот показатель снизился до 13%, но в мае вновь вырос до 16%), 36% хватало на еду, но не на одежду (январь 2006 – 37%, май – 36%), 33% хватало на еду и одежду, но не на покупку товаров длительного пользования вроде телевизора или холодильника (январь 2006 – 38%, май – 37%), и лишь 12%, способных купить товары длительного пользования (но не «действительно дорогие вещи» - например, автомобиль), можно было отнести к «среднему классу» (в январе 2006 года их оставалось 12%, в мае стало 11%).

Таким образом, в стране, крупнейшие корпорации и государство которой буквально захлебывались от денег, 13-17% населения являются нищими, а 87-89% (включая нищих) – бедными.

В этих условиях в 2004 году, когда реальные доходы населения в целом возросли весьма значительно - на 9.9% - по данным центра Левады лишь 18% населения считали свою покупательную способность выросшей, а 39% были убеждены в ее снижении. В 2005 году реальные доходы всего населения увеличились, по официальным данным, на 8.8%, однако ощутили это 15% населения, а 28% ощущали себя обедневшими.

Таким образом, с 2004 года сверхдоходы от экспорта сырья не просто концентрировались в руках незначительной наиболее обеспеченной части общества; в силу политики государства это еще и сопровождалось обеднением значительных масс населения, причем число «проигрывающих» примерно вдвое превышало число «победителей»!

Понятно, что столь драматическое и иррациональное изменение социальной политики не могло не отразиться на настроениях общества. За 2004 год доля считающих, что страна развивается правильно, упала с 51 до 35%, а что она идет по неверному пути – выросла с 35 до 52%. Таким образом, за один год произошло «зеркальное» изменение настроений страны! За 2005 год, несмотря на титанические усилия официальной пропаганды, доля верящих в «верный путь», не увеличилась и осталась на уровне 35%; удалось лишь снизить долю пессимистов – на 3 процентных пункта, до 49%; в апреле 2006 года соотношение составляло 36 и 49%.

Понятно, что в целом негативное восприятие населением государственной политики не только является ее важной характеристикой, но и создает дополнительные трудности для экономического развития.

Системные проблемы российских реформ

Описанные проблемы появились и усугублялись на фоне системных проблем, свойственных российским реформам как таковым.

Прежде всего, это незащищенность собственности. Право собственности является фундаментом рыночной экономики, без которого та не может существовать, - и тем не менее за 15 лет «рыночных» реформ в России этот основополагающий институт так и не был по-настоящему укреплен.

Причина заключается в том, что реформы проводились и во многом направлялись крупными коммерческими группировками, тесно связанными с государством (во время Ельцина – «коммерческие олигархи», во время Путина – «силовые олигархи», контролирующие не гражданские, но силовые ведомства и использующие для личного обогащения насилие и угрозу применения насилия от имени государства). В силу своего положения они обеспечивали защиту своей собственности при помощи политико-административных инструментов; защита собственности как таковой была для них исключительно защитой чужой собственности от их экспансии и, таким образом, являлась противоестественной.

После 1999 года и особенно после начала «дела ЮКОСа» массовый захват чужой собственности представителями коммерческих структур (осуществляемый в том числе с нарушением закона на основе коррупционных механизмов[1]) был дополнен столь же массовым захватом со стороны представителей государства, который шел как в явном виде, так и скрыто, при помощи установления неформальных отношений и тайных угроз.

Второй системной проблемой российских реформ является повсеместный произвол монополий. Экономика СССР была исключительно высоко монополизирована, однако реформаторы от Гайдара до Грефа последовательно игнорировали этот факт, в результате чего внятная антимонопольная политика отсутствует и по сей день, а произвол монополий приобрел тотальный характер и резко ограничивает возможности развития страны. Речь идет не столько о так называемых естественных монополиях общефедерального масштаба (их злоупотребления хоть как-то сдерживаются правительством), сколько обо всех остальных монополиях, от крупных транснациональных корпораций до преступных группировок, устанавливающих контроль над городскими и сельскими рынками и сетями киосков.

Серьезной проблемой является массовая бедность, разрушающая человеческий капитал. Россия столкнулась с нехваткой квалифицированных инженеров и рабочих уже в конце 1998 года, когда предприятия военного судостроения получили первые экспортные заказы. К настоящему времени нехватка не только квалифицированных, но и просто способных к обучению и получению квалификации работников, а также непьющих рабочих стала практически повсеместной. Массовая трудовая мотивация практически полностью уничтожена либеральными реформами.

Социальные реформы, начатые в 2004 году, разрушают социальную структуру общества, образование и здравоохранение и тем самым усугубляют разрушение человеческого капитала и его прямое следствие – нехватку рабочих рук.

Исключительно важной проблемой реформ является рост региональной дифференциации. Последовательный отказ реформаторов от всякого учета региональной специфики в столь разнообразной стране, как Россия, привел не просто к усилению разрыва в уровне развития различных регионов, но и к возникновению в разных регионах различных и при этом принципиально не совместимых друг с другом социально-экономических моделей. При этом несовместимыми или, по крайней мере, лишь частично совместимыми с друг с другом оказываются не только модели, сложившиеся в ряде национальных республик (в первую очередь Северного Кавказа), но и в ряде титульно русских краев и областей.

Наконец, продолжается разрушение непривлекательной для бизнеса инфраструктуры, то есть практически всей инфраструктуры, за исключением мобильной связи, магистральных трубопроводов и железнодорожного полотна (включая электрические сети). Государство не предпринимает значимых усилий в привлечении бизнеса в эти сферы (эксперимент с созданием «Российских коммунальных систем» в масштабах страны провалился, несмотря на отдельные обнадеживающие результаты), и они постепенно деградируют.

Классическим примером служит жилищно-коммунальное хозяйство: так, потери тепла только в сетях достигли из-за износа 40%, а планово-предупредительный ремонт повсеместно прекращен, так как сил хватает только на преодоление нарастающих аварий (играет свою роль и коррупционный интерес местных чиновников: на аварийном ремонте можно украсть в 3-5 раз больше, чем на планово-предупредительном). Разрушение ЖКХ не стоит абсолютизировать – так, исключительно холодная зима 2005/2006 года была «пройдена» исключительно изношенными коммуникациями без единой крупной аварии, - однако оно весьма существенно сдерживает развитие экономики.

Это же можно сказать и про неразвитость дорожного хозяйства, особенно в крупных городах.

Последовательный отказ государства (в лице прежде всего РАО «ЕЭС России») от развития электросетей привел к тому, что ограниченность их пропускной способности начала весьма ощутимо сдерживать развитие Москвы и прилегающих территорий, угрожая к тому же масштабными техногенными катастрофами.

Структурные проблемы экономики

Проблемы путинского государства, проявившиеся с исключительной силой в 2004 году, и системные проблемы реформ усугубляют стратегические проблемы России, свойственные ей как стране.

Главная из них – это экспортно-сырьевая модель, которая неизбежно замедляет рост просто потому, что добыча каждой тонны нефти обходится все дороже и требует все больших управленческих усилий. Это проявилось в полной мере еще в СССР, однако уничтожение в ходе реформ практически всего высокотехнологичного сектора советской экономики кардинально повысило зависимость России от экспортного сырья, в первую очередь нефти.

Несмотря на разговоры и призывы к диверсификации экономики, реальных структурных сдвигов добиться не удалось. Сокращение доли в ВВП торговли и ремонта, сельского хозяйства и операций с недвижимостью, а также увеличение доли чистых налогов, добычи полезных ископаемых (более чем в полтора раза за три года) и финансовой деятельности носит стихийный характер и как минимум не улучшает структуры экономики и не повышает ее конкурентоспособности.

Не менее важным является относительная примитивность технологий добычи сырья, которая оказывает сильнейшее давление на экономику и все общество в сторону их примитивизации. Ведь направление и характер эволюции общества определяется доминирующим образом его действия, то есть в первую очередь не объемом доходов, а тем, как эти доходы зарабатываются: если низкие доходы зарабатываются сложным трудом, этот труд развивает общество и способствует будущему росту его конкурентоспособности (примеры – Япония и Китай). Если же высокие доходы зарабатываются простым трудом, на базе примитивных технологий, мотивация к развитию ослабевает, и рост конкурентоспособности требует существенных усилий со стороны государства (именно в этом суть «нефтяной ловушки», в которую попали экспортеры нефти из арабского мира и Латинской Америки).

Важной проблемой, решение которой хотя и начато, но идет неоправданно медленно, является ограниченность инфраструктуры экспорта российских энергоносителей и ее ориентированность на Европу, которая не будет существенно наращивать потребление энергоносителей. В то же время на европейском рынке российские энергоносители будут конкурировать с каспийскими и, в перспективе, иракскими, которые будут иметь приоритет по политическим причинам.

При этом российские запасы энергоносителей отнюдь не являются неограниченными. В силу 15-летнего пренебрежения развитием сырьевой базы добыча газа, например, неминуемо начнет снижаться до 2009 года (а по некоторым оценкам, уже начиная с 2007 года). Это может поставить российское руководство перед неприятным во всех отношениях выбором между развитием национальной экономики и выполнением своих экспортных обязательств.

Положение может быть усугублено реализацией проекта строительства газопровода из Казахстана в Европу в обход территории России, который отсечет от российской экономики газ Узбекистана и Туркмении (без которого Европейская часть России просто не может существовать, начиная с 2003 года).

Важной проблемой представляется и снижение экспорта вооружений после 2007 года, неизбежное не столько из-за ослабления индо-китайской и индо-пакистанской напряженности, сколько из-за новых требований, предъявляемых к оружию современным технологическим прогрессом (прекратившимся в России в 1989 году).

Несмотря на относительно небольшую величину оружейного экспорта (достигшего в 2005 году 6,126 млрд.долл.), он играет исключительно важную социальную и технологическую роль: с одной стороны, сохраняет последние островки высоких технологий и квалифицированного труда, с другой – обеспечивает жизнь и социальный оптимизм занятых на оборонных и смежных производствах. С учетом этого можно сказать, что социальный эффект экспорта оружия на 1 доллар выше социального эффекта экспорта нефти на 10 долларов (так как «нефтедоллары» концентрированно достаются государству, коррупционерам и немногим нефтяникам, а доходы оружейного экспорта в силу длинной и разветвленной технологической цепочки распределяются намного более равномерно).

Одной из серьезнейших стратегических проблем является сокращение населения в трудоспособном возрасте после 2007 года, вызванное завершением вхождения во взрослую жизнь «поколения Горбачева», рожденного в результате антиалкогольной кампании и социального оптимизма начала и середины перестройки.

До сих пор нехватка рабочих рук нарастала в условиях непрерывного увеличения численности населения в трудоспособном возрасте, то есть в результате низкого качества рабочей силы и плохого управления ею. Теперь же ее относительная нехватка сменяется нехваткой абсолютной, что не только ограничит возможности развития экономики, но и создаст новые очаги социальной напряженности (начиная с растущих притязаний руководства нереформированной армии и кончая изменением этнокультурного баланса обществе в результате притока не интегрируемых иммигрантов).

Реакция государства: отказ от решения старых и порождение новых проблем

Описанная структура кратко-, средне- и долгосрочных проблем не должна пугать и служить основанием для поспешных выводов, преувеличивающих сложность развития России: в конце концов, жизнь есть процесс преодоления трудностей, и тот, кто не сталкивается с серьезными проблемами, в силу психологических причин обречен переживать в их качестве проблемы заведомо несерьезные.

Бедой России, определяющей весь второй срок президентсва Путина, является не само наличие проблем, а категорическое нежелание государства – руки и мозга общества – исполнять свои обязанности по их решению (если, конечно, рассматривать не риторику, а реально проводимую политику).

Более того: активность государства ведет не к решению старых, а порождению качественно новых проблем.

Так, административная реформа 2004 года в силу своей непродуманности и схоластичности привела к длительному бюрократическому параличу правительства, последствия которого не изжиты полностью и до сих пор.

Необходимое развитие бизнеса в сферах жизнеобеспечения не сопровождалось учетом специфики этих сфер – исключительно высокой ценой ошибки и высоким даже по российским меркам уровнем монополизации (вызванным наличием естественных монополий, как в ЖКХ, или информационной асимметрией, как в здравоохранении и образовании, где потребитель в принципе не может оценить качество предоставляемых ему услуг и потому объективно нуждается в поддержке государства). Отказ государства от необходимых функций контроля качества и ограничений злоупотреблений монопольным положением привел при попытках развития бизнеса в сферах жизнеобеспечения к ускорению их деградации (в частности, к падению качества обучения даже в лучших вузах) и росту социальной напряженности (в двух днях протеста против реформы ЖКХ в марте и апреле 2006 года участвовало по миллиону человек, хотя эти протесты и замалчивались контролируемыми государством СМИ).

Деградации сферы жизнеобеспечения способствует и то, что она рассматривается реформаторами исключительно как сфера услуг; то, что она созидает важнейшую производительную силу общества – человеческий капитал – игнорируется полностью и с высочайшей последовательностью. Причина этого кроется в исключительно узком, близком по своим мотивам к коррупционному или фундаменталистскому пониманию рыночных отношений: все, что не связано с получением прибыли в кратчайшие сроки, отбрасывается как «недостаточно рыночное».

Принципиально важно, что сложилась модель делегирования именно тех полномочий государства, которые нельзя делегировать ни под каким видом, - а именно принятия стратегических решений по разработке тех или иных реформ. При этом данные полномочия, которые нельзя делегировать, делегируются еще и тем субъектам, которым их нельзя делегировать ни при каких обстоятельствах, - а именно наиболее заинтересованным субъектам соответствующих реформируемых рынков. В результате они разрабатывают реформы «под себя», в соответствии со своими интересами, что ведет к дополнительной монополизации соответствующих рынков, подрыву конкуренции и усугубляют имеющиеся искажения рыночных отношений.

В силу латентного патриотизма реформаторских чиновников этими наиболее заинтересованными субъектами соответствующих рынков оказываются еще и государственные компании, которые формируют правила реформ для того, чтобы максимально ограничить своих конкурентов, в том числе частных.

Поэтому пенсионная реформа разрабатывалась и реализовывалась наиболее заинтересованным и при этом государственным участником рынка – Пенсионным фондом (что привело к отсутствию гарантий даже сохранности, не говоря уже о доходности пенсионных взносов и резкому ограничению возможностей частного бизнеса). Реформа электроэнергетики также разрабатывалась и реализовывалась (через систему лоббистов, частично делегированных в Минэкономразвития непосредственно из корпорации) наиболее заинтересованным и при этом государственным участником рынка, РАО «ЕЭС России», что также привело к полному игнорированию интересов потребителей. Это же можно сказать и про реформу образования, разработка которой шла под монопольным контролем Государственного университета - Высшей школы экономики.

Важнейшим элементом макроэкономической политики государства остается фактический отказ от решения социально-экономических проблем и развития страны в целом под прикрытием борьбы с инфляцией.

В настоящее время инфляция в России вызвана прежде всего произволом монополий, безнаказанность которого вызвана как технологической сложностью борьбы с ним, так и политической невозможностью этой борьбы: сдерживание злоупотреблений монопольным положением ограничит способность монополий платить взятки и этим болезненно ущемит интересы «силовой олигархии».

Правительство и Банк России сосредоточили все усилия на борьбе с монетарными факторами инфляции несмотря на то, что их влияние пренебрежимо мало. Более того: исследования, проводимые по заказу правительства[2], показали, что «вклад монетарной инфляции остается весьма умеренным» даже в условиях регулярного более чем двукратного увеличения бюджетных расходов в декабре (в декабре 2004 года дополнительные по сравнению со средним уровнем предшествующих 11 месяцев расходы составили 262 млрд.руб., в декабре 2005 – 259 млрд.руб.).

Правительство и Банк России вопреки здравому смыслу остаются непоколебимыми в своей ориентации на борьбу исключительно с монетарными факторами инфляции по следующим основным причинам:

- догматичность и ограниченность руководителей;

- сила привычки (руководители соответствующих ведомств и их подразделений занимаются этим с начала 90-х годов и не хотят переучиваться);

- наличие достаточно эффективной и разветвленной инфраструктуры;

- лень: борьба с монетарными факторами инфляции позволяет отказываться от развития экономики и решения ее реальных проблем под предлогом «инфляционности» соответствующих мер;

- административная политика: начало модернизации экономики превратит в наиболее влиятельные ведомства, занимающиеся развитием; ведомства, занимающиеся макроэкономическим балансированием экономики, утратят свое доминирующее административное положение, и эта перспектива, разумеется, вызывает их всемерное противодействие.

В результате правительство ограничивается стерилизацией денежной массы, то есть замораживанием ее в федеральном бюджете (лишь часть замороженных в нем средств включается в Стабилизационный фонд) и направлением на досрочные выплаты по внешнему долгу (Банк России также проводит жесткую финансовую политику, уже в 2005 году снизившую ликвидность банковской системы до опасного уровня, соответствующего уровню ее дестабилизации в мае-июле 2004 года). В 2004 году федеральным бюджетом было стерилизовано 19% всех доходов (636,75 млрд.руб. из 3.422,26 млрд.), в 2005 – уже 26% (эквивалент 519,3 млрд.руб. был выплачен в качестве досрочного погашения внешнего долга, а 815,87 млрд.руб. заморожено в федеральном бюджете, доходы которого составили 5120,98 млрд.руб.). При этом только досрочные выплаты по внешнему долгу вдвое превышали расходы, необходимые для гарантирования прожиточного минимума (при этом их инфляционная безопасность гарантировалась тем, что они примерно соответствовали средствам, дополнительно вбрасываемым в экономику из бюджета в конце каждого года, но при этом поступали бы в нее равномерно). В январе-апреле 2006 года доля замораживаемых в бюджете его доходов достигла 35% (650,95 млрд.руб. из 1877,53 млрд.), а сумма неиспользуемых остатков превысила 2,4 трлн.руб..

Стерилизация денежной массы практически не влияет на инфляцию, но душит всю экономику, кроме экспортеров сырья; это же относится и к такому антиинфляционному инструменту, как укрепление рубля (в результате которого рост уже к концу 2005 года прекратился во всех отраслях и группах производств, непосредственно конкурирующих с импортом).

Финансовые трудности в стране, захлебывающейся «нефтедолларами», возникают и из-за последовательной политики перераспределения бюджетных доходов от регионов к центру. Уже давно забыто введенное Бюджетным кодексом правило, по которому налоговые доходы региональных бюджетов не от внешнеэкономической деятельности должны составлять не менее половины аналогичных доходов консолидированного бюджета страны (в 2006 году они получат лишь 47%).

Прогнозируемых доходы региональных бюджетов снизятся с 11,49% ВВП в 2005 году до 10,87% ВВП в 2006 году. Таким образом, прогнозируемый рост расходов федерального бюджета на 0,7% ВВП (с 16,8% ВВП по бюджету-2005 до 17,5% ВВП по бюджету-2006) будет на 88,6% обеспечен за счет сокращения расходов региональных бюджетов, которое составит 0,62% ВВП.

При этом федеральный центр делегирует регионам все новые полномочия, во многом не обеспеченные финансированием.

Доля доходов региональных бюджетов в доходах консолидированного бюджета страны снижается с 39,3% в 2005 до 34,4% в 2006 году.

Финансовая помощь регионам по-прежнему ориентирована преимущественно на текущее выравнивание их обеспеченности, но не на выравнивание разрывов и диспропорций в их развитии. В результате разрыв между регионами увеличивается, и катастрофически нарастают масштабы финансовой помощи: за годы правления Путина их доля в расходах бюджета выросла более чем вчетверо: с 8,1% в 2000 году до 16,0% в 2002 и 33,4% в 2006 году (стоит отметить, что она все же снизилась с уровнем 2005 года, когда ее доля достигла 34,4% расходов).

А ведь финансовая помощь отражает масштаб перераспределения средств от более развитых регионов к менее развитым. Нарастание такого перераспределения подрывает возможности развития и тех, и других, так как фискальная нагрузка на первых возрастает, убеждая их в бессмысленности продуктивной работы, «так как все равно все отберут», а вторые приучаются к иждивенчеству.

В целом, финансовое удушение регионов, возникшее как людоедский инструмент подчинения губернаторов воле федерального центра, сохранилось в качестве доминанты бюджетной политики и после перехода к фактическому назначению губернаторов – вероятно, став за прошедшие годы самостоятельным удовольствием, привычкой и привилегией федеральной власти.

Наконец, важным направлением государственной активности является проталкивание России в ВТО, которое не сопровождается не только мерами по повышению ее конкурентоспособности (в частности, направленными на диверсификацию экономики – единственным исключением является проект освоения Нижнего Приангарья и намерение создать Фонд инноваций в размере 15 млрд.долл.), но и простой подготовкой необходимых специалистов, в первую очередь юристов. Даже официальный перевод основных соглашений ВТО на русский язык был выполнен лишь в 2004 году! – при том, что впервые присоединиться к нему реформаторы планировали аж в конце 2001 года.

Действительно значимой инициативой оказались лишь национальные проекты, провозглашенные президентом Путиным в начале сентября 2005 года, и политика повышения рождаемости, сформулированная в его послании Федеральному Собранию в мае 2006 года.

Однако эти инициативы не были направлены на реальное решение проблем. Прежде всего, выделяемые суммы были совершенно незначительными; так, по национальным проектам они были меньше годовых потерь от инфляции Стабилизационного фонда, и при этом осуществлялись «в рамках бюджета», то есть путем перераспределения средств внутри бюджетных статей либо простым включением давно предусмотренных бюджетных расходов в состав «национальных проектов».

Главным недостатком было принципиальное отсутствие механизмов достижения провозглашенных национальными проектами целей. Характер выделения средств свидетельствует, что они были изначально направлены не на оздоровление соответствующих сфер, а на снятие социальной напряженности у политически значимых социальных групп (то есть не на повышение качества образования, а на обеспечение доброжелательности к власти со стороны учителей), хотя из-за разложения системы управления это также удалось лишь частично.

Что же касается стимулирования рождаемости, то увеличение пособий на ребенка было недостаточным для создания соответствующей мотивации (кроме того, эти пособия выплачиваются региональными бюджетами, которым федеральный центр может и не выделить необходимые деньги), а разрекламированный «материнский капитал» в составе 250 тыс.руб. выделялся откровенно издевательским образом (только через три года после рождения ребенка, только с 2010 года и таким образом, что потратить его можно лишь на недвижимость, пенсионное обеспечение трехлетнего малыша или его же образование).

Таким образом, социальная программа президента Путина служит не столько социальным, сколько очевидно предвыборным целям.

Инвестиционная же программа либо осуществляется в целях развития сырьевого экспорта (строительство экспортных трубопроводов и модернизация портов), либо носит откровенно смехотворный характер (так, «инвестиционный фонд» составляет 200 млрд.руб. на три года, что заведомо недостаточно для модернизации страны, а разговоры о развитии технопарков и экономических зон не оказывают никакого макроэкономического эффекта).

Развитие невозможно: неизбежность системного кризиса

Последовательный отказ от решения все более насущных и неуклонно обостряющихся социально-экономических проблем обусловлен самой сутью сложившейся в последние годы политической системы, основанной на освобождении бюрократии (особенно силовой) от всякой ответственности перед населением и предоставлении ей полной свободы произвола в обмен на лояльность.

Строго говоря, главным содержанием 15 лет российских реформ было неуклонное и последовательное освобождение, эмансипации правящей бюрократии от всякого контроля; на этом пути она меняла не только союзников, риторику и идеологию, но менялась и сама – пока не достигла цели, символом чего стало «дело ЮКОСа», практическое искоренение демократии как института принуждения государства к ответственности перед обществом и последовательная дискредитация государством всех внешних признаков демократии.

При этом авторитарная модернизация невозможна, так как требует ответственности элиты перед обществом, что органически недоступно нынешней элите, сформировавшейся в процессе осознанного разрушения и разграбления собственной страны.

Окончательно сложился симбиоз либеральных фундаменталистов, отбирающих деньги населения в пользу бизнеса, и силовой олигархии, отбирающей эти деньги у бизнеса для непроизводительного потребления. Эта экономика носит несравнимо более «самоедский» характер, чем советская, но главное – она органически не способна на развитие: экономический рост не сопровождается качественным развитием, что наиболее ярко подчеркивается практическим отсутствием значимых структурных изменений.

Главной тенденцией, порожденной освобождением бюрократии от всякого внешнего контроля, является новое огосударствление экономики, разворачивающееся по следующим основным направлениям:

- прямое приобретение частного бизнеса либо его захват в ходе рейдерских операций (как, например, произошел переход под государственный контроль «АвтоВАЗа»);

- установление неформального, теневого контроля за этим бизнесом со стороны представителей силовой олигархии, при котором номинальные владельцы собственности оказываются в положении советских директоров, обязанных выполнять указания партийного и хозяйственного руководства и несших при этом всю полноту ответственности за последствия этих указаний;

- развитие «чиновничьего бизнеса», то есть компаний, часто весьма крупных, принадлежащих высокопоставленным чиновникам и развивающихся за счет их покровительства (развитие подобных компаний в социальной сфере, например, стало важным стимулом роста социальных расходов федерального бюджета, которые не столько решали социальные проблемы, сколько обогащали соответствующих чиновников);

- рост неформальных поборов, ставший реальной макроэкономической проблемой и достигший таких масштабов, что формальная величина налогового бремени не играет сколь-нибудь значительной роли (ибо низкий уровень легального налогообложения с лихвой компенсируется колоссальным уровнем взяток).

Статистически это отражается прежде всего в драматических изменениях, происходящих в структуре валовых национальных сбережений (при этом важно помнить, что официальная статистика не отражает неофициального, теневого огосударствления): доля частных корпораций, составившая в 2001 году 20,7% ВВП, уменьшилась к 2003 году более чем на четверть - до 15,4% ВВП и, увеличившись в 2004 до 16.0%, сократилась в 2005 году до 14,2% ВВП.

В 2001-2003 годах это происходило за счет роста доли домашних хозяйств - с 3,9 до 6,1% ВВП, однако затем она начала снижаться и в 2005 году уменьшилась до 4,9% ВВП.

С 2004 года сбережения частных корпораций уменьшались за счет роста доли государственных сбережений (в первую очередь в виде стерилизации денежной массы в бюджете и Центробанке): в 2001 году она составляла 7,9% ВВП, в 2001 и 2002 – 7,1 и 7,2% ВВП, а в 2004 – уже 11.3% ВВП и в 2005 – 14,4% ВВП (рост за 2 года ровно в 2 раза).

Таким образом, за 2001-2005 годы валовые национальные сбережения выросли на 1% ВВП (с 32,5 до 33,5% ВВП), причем сбережения частных корпораций сократились в 1,45 раза, на 6,5% ВВП – с 20,7 до 14,2% ВВП, сбережения госучреждений выросли на те же 6,5% ВВП - с 7,9 до 14,4% ВВП, а домашних хозяйств – лишь на 1% ВВП, с 3,9 до 4,9% ВВП.

Еще наглядней изменения 2003-2005 годов: валовые национальные сбережения выросли на 4,7% ВВП – с 28,8 до 33,5% ВВП. При этом сбережения частных корпораций снизились на 1,2% ВВП (с 15,4 до 14,2% ВВП), сбережения населения – также на 1,2% ВВП (с 6,1 до 4,9% ВВП), и лишь сбережения госучреждений выросли на 7,2% ВВП (с 7,2 до 14,4% ВВП).

Гипертрофированная и душащая всю остальную экономику роль государственного сектора (а точнее, якобы антиинфляционной политики стерилизации денежной массы) видна вполне наглядно.

Разрыв между валовыми сбережениями и инвестициями, отражающий масштаб кредитования Россией остального мира и вызванный в значительной степени этой политикой, вырос за 2003-2005 годы в полтора раза. Если в 2001 году он составлял 10,6% ВВП, в 2002 был снижен до 9.1%, а в 2003 – до 8,4% ВВП, то в 2004 году он вырос до 11,5% ВВП, а в 2005 – до 12,6% ВВП!

Если в 2001 году стерилизация денежной массы составляла 2,0% ВВП (менее одной пятой от разрыва между сбережениями и инвестициями), то в 2002 году она выросла до 3,3% ВВП, в 2003 – 6,1% ВВП, в 2004 – 7,8% ВВП а в 2005 достигла рекордного уровня 10,9% ВВП (до 86% разрыва между сбережениями и инвестициями)[3].

Продолжение этого четко обозначенного и последовательного проводимого курса грозит дестабилизацией экономики даже при относительно высоких ценах на нефть.

Не вызывает сомнений, что сальдо торгового баланса в 2007-2010 годах будет снижаться из-за опережающего роста импорта. Это приведет к резкому замедлению роста валютных резервов.

При сохранении существующего и идеологически обоснованного механизма стерилизации денежной эмиссии в Стабфонде даже простая приостановка роста валютных резервов приведет к сжатию денежного предложения.

В то же время спрос на деньги будет продолжать интенсивно расширяться, в первую очередь за счет вкладов населения и наличных денег.

В результате возникнет масштабный разрыв между динамикой спроса и предложения.

Этот разрыв будет покрываться за счет снижения ликвидности банковской системы, что при условии проведения прежней политики (обусловленной привычкой и либеральной идеологией) приведет к снижению ликвидности до уровня, характерного для дестабилизации банковской системы в мае 2004 года, а затем и до уровня, характерного для системного кризиса августа 1998 года. Первый рубеж может быть пройден уже в середине 2007, а второй – в середине 2008 года.

Правительство сознает эту угрозу, а руководители Банка России указывают на неизбежность перехода от стерилизации денежной массы к рефинансированию банковской системы. Однако неповоротливость системы управления, безответственность большого числа руководителей и склонность к чрезмерно жесткой финансовой политике могут привести к недостаточности и запоздалости «новой макроэкономической политики» и, как следствие, к нарушению макроэкономического равновесия.

Однако главная причина предстоящего России системного кризиса – наличие сложившейся и полностью удовлетворяющей основные группы влияния экономико-политической модели, практически исключающей возможность социально-экономического развития.

Конечно, и материальный, и финансовый, и психологический запас прочности, накопленный российским обществом в последние годы, огромен. Однако он подтачивается целым рядом не поддающихся количественной оценке разрушительных факторов.

Прежде всего, потенциально дестабилизирующим фактором служит стремление представителей правящей бюрократии легализовать контролируемую ими (в том числе неофициально) собственность на основе международного права. Основными инструментами реализации этого стремления, насколько можно понять, служат:

- продажа неофициально контролируемых российских предприятий подставным западным компаниям, действующими в интересах представителей российской бюрократии;

- обмен акций российских предприятий на крупные пакеты акций иностранных компаний, которые передаются в собственность офшорных структур, традиционно связываемых с именем российского номинального владельца, но, возможно, частично или даже полностью уже принадлежащих представителям российской бюрократии.

Столь специфичная интеграция в мировую экономику делает российскую бюрократию еще более, чем обычно зависимой от стратегических конкурентов России и побуждает ее к чрезмерным уступкам, способным существенно и внезапно ухудшить социально-экономическое положение России.

Весьма существенно, что примитивность функций государственного управления, сведенных в основном к пропаганде и личной наживе, оказывает разлагающее влияние на представителей правящей бюрократии, порождая их безответственность и безграмотность. Это повышает частоту и разрушительность совершаемых ими ошибок.

Рост вымогаемых у бизнеса взяток и поборов ограничивается лишь аппетитами силовой олигархии и неминуемо превысит финансовые возможности бизнеса даже в условиях благоприятной конъюнктуры, что приведет к внезапной для постороннего наблюдателя дестабилизации формально вполне благополучных предприятий. Уже сегодня, по ряду оценок, взятки, поборы и необоснованные налоговые платежи (даже сам Путин еще год назад сравнил деятельность налоговых органов с терроризмом! – а с тех пор положение лишь ухудшилось) достигают, по оценкам, 20% оборота успешных российских компаний. Понятно, что в таких условиях могут нормально развиваться лишь отдельные виды бизнеса, - особенно если учесть, что наряду с «воровством сверху» нарастает и «воровство снизу», стихийное расхищение корпоративного имущества работниками, в условиях слабости традиций и судов берущими пример с государства. Потери от «воровства снизу», по имеющимся оценкам, удвоились за последние 3 года и достигают 5-7% оборота.

Существенным фактором дестабилизации является и усиление внутренних склок среди представителей правящей бюрократии. В отсутствие общей цели, способной сдержать внутриаппаратную борьбу (а личное обогащение, в отличие от блага общества, является не объединяющей, но разъединяющей целью), она может быстро и непредсказуемо приобрести крайне разрушительный характер.

При этом любая значительная дестабилизация может привести к «проколу» спекулятивного пузыря на рынке недвижимости, в первую очередь Москвы, с разрушительными последствиями не только для банковской, но и для всей финансовой системы.

В результате колоссальный запас прочности, накопленный экономикой, будет разрушен, скорее всего, между осенью 2007 и концом 2009 года и приведет к системному кризису, последствия которого в настоящее время не поддаются корректному прогнозированию.