Аналитический клуб

Кроме того, железо на воздухе быстро ржавеет, (Во всех музеях мира хранится множество изделий из древней бронзы, но изделий из железа сохранилось гораздо меньше, а те, что сохранились, представляют собой бесформенные комки корродированного металла.) По всем этим причинам технология железа в период ранней древности не разрабатывалась и была мало развита; известны лишь отдельные, случайные образцы железных изделий IV—II тысячелетий до н. э., главным образом украшения.

Во II тысячелетии до н. э. для Европы, Ближнего и Среднего Востока монополистами производства железа были племена северо-восточной Малой Азии, и хеттские цари, подобно их предшественникам, правителям хаттских (протохеттских) городов-государств, ревниво оберегали эту монополию, приносившую им доход.

Однако с падением Хеттской державы монополия эта прекратилась. Хотя и в I тысячелетии до н. э. железные месторождения сохранялись в тайтте обитавшим близ них племенем, которое греки называли халпбами (возможно, западнопротогрузинским), по препятствовать вывозу железа теперь уже было некому; начался усиленный экспорт его через верхнеевфратскую долину и города-государства Северосирийского союза на юг (с IX в. до н. э.) и на север через ионийские колонии на черноморском побережье и затем оттуда на запад (с VIII—VII вв. до н. э.). Значительная часть военных походов великих держав этого времени — Ассирии, Урарту, Фригии, Мидии — объясняется попытками захватить этот «железный путь» и обеспечить себя новым важным стратегическим сырьем.

Но секрет добычи железа из руд скоро был раскрыт и в ряде других стран, особенно с тех пор, как выяснилось, что железные руды имеют на поверхности земли очень широкое распространение. Начали разрабатываться такие руды в Сирии, Закавказье, в ряде пунктов Европы: так, филистимляне, один из «народов моря», поселившийся на палестинском побережье ещё в самом конце II тысячелетия до н. э., уже имели железное оружие. В VIII— VII вв. до п. э. железные орудия стали преобладать во всей Передней Азии, во многих частях Европы, в Иране и, возможно, в Индии. Несколько позже устанавливается железный век в Средней Азии (VII—VI вв. до н. о.), в Египте, в Китае (VI—V вв. до н. э.).

Первоначально железо полумили с помощью так называемого сыродутного процесса, т. е. раскаляя руду до 900—1350° в плавильных печах-горнах и вдувая в нее воздух мехами через сопло. На дне печи образовывалась раскаленная пористая металлическая крица, которую нужно было извлекать из печи, пока она горяча, проковывать для удаления частиц шлака и для уплотнения. Кричное железо получалось мягким и по своим механическим качествам уступало меди; преимущество его было только в его гораздо большей доступности и дешевизне, а также в возможности легче чинить железные изделия в силу лучшей ковкости. Однако уже в IX—VII вв. в Европе и на Ближнем Востоке было открыто углеродистое железо, которое можно было подвергать закалке(Закалка стального оружия впервые упоменается в «Одиссее», созданной в VIII в. до н. э. Разумеется, получаемый тогда металл значительно отличался от литой стали нового времени.),— сталь. Для изготовления стали бруски кованого кричного железа укладывались вместе с древесным углем в глиняные ёмкости и длительно нагревались.

Только с массовым введением производства стали можно говорить о победе железного века над бронзовым. Стальные инструменты сделали возможной успешную обработку земель, ранее для нее непригодных, вырубку лесов, в частности под пашню, прокладку оросительных каналов в твердом грунте; они революционизировали ряд ремесел, в частности кузнечное, оружейное, столярное, кораблестроительное. В странах речной ирригации применение стали позволило ввести достаточно сложные водоподъемные сооружения: не только использовавшийся ранее в садоводстве шадуф (устройство типа колодезного журавля для подъема воды из нижележащего водоема на вышележащий грунт с помощью кожаного ведра), по и черд (соединенный в кольцо канат с навешенными на нем кожаными ведрами, который с помощью ворота приводят в движение волы, а иногда и рабы) и сакшо (водоподъемное колесо).

Стальная ось была желательна в обоих случаях.

Сталь позволила создавать прибавочный продукт на обширных новых территориях и тем самым значительно расширить область классового цивилизованного общества.

Введение стали революционизировало также военное дело. Вместо кинжалов, топориков и легких копий пехотное войско было теперь вооружено мощными стальными мечами. Если ассирийские и урартские войска в значительной море пользовались ещё бронзовым оборонительным оружием — шлемами - шишаками, щитами, панцирями, то с середины I тысячелетия до н. э. начинает преобладать стальное оборонительное оружие — шлемы, закрывающие щеки, шею и подбородок, латы, поножи, щиты со стальной обшивкой. Греческий гоплит в стальном вооружении представлял собой грозную вооруженную силу, и уже не могло быть и речи о том, что взятый в плен и обращенный в рабство мужчина, получив в руки лопату или мотыгу, сможет справиться с вооруженным крестьянином или с охраной, поставленной рабовладельцем.

Другое нововведение, революционизировавшее военное дело, принадлежало кочевникам степей нынешней Украины, Северного Кавказа, Поволжья и Казахстана — скифам. Это были маленькие двухпёрые и трехпёрые бронзовые наконечники стрел, обладавшие баллистическими качествами, намного превосходившими качества стрел ранней древности. Значение их связано с историей конного войска.

В III тысячелетии до н. э. неуклюжие шумерские повозки, запряженные онаграми, служили скорее средством передвижения аристократической части войска; как ударная сила, направленная против сплошного строя тяжеловооруженных пехотинцев, они были малоэффективны, а после того как Саргоп Древний ввел рассыпной строй, они и вовсе вышли из боевого употребления. Положение изменилось, когда индоиранцы, хетты и митаннийцы, а также ахейцы, опираясь на сделанные уже на Ближнем Востоке изобретения (введение легкой колесницы на двух колесах со спицами), смогли создать легкое конно-колесничное войско; оно придало ударной части армии большую подвижность (при условии достаточно ровной местности) и возможность с налета расстраивать недостаточно стойкие пехотные формирования. Тогда же стала применяться и верховая езда — ранее всего для сопровождения стад при перекочевке (например, с зимних низинных на летние горные пастбища), затем уже в военном деле — главным образом для разведки и для посылки донесений; всадник сидел на лошади не только без стремян, но и без седла, на чепраке. Лишь в IX — VIII вв. до н. э. ассирийцы ввели у себя постоянные конные отряды.

Слабостью колесниц была их непрочность, лишь отчасти устраненная в I тысячелетии до н. э. тем, что колеса были снабжены стальными ободьями; кроме того, несколько убитых или раненых коней могли расстроить весь боевой порядок колесничих. Слабостью конницы была уязвимость всадника. Основным оружием конника великих держав начала I тысячелетия до н. э. было метательное копье (дротик). Поскольку конник не мог опираться па стремена (их еще не существовало), постольку он не мог колоть пикой; стрельба из лука была очень затруднена необходимостью одной рукой держать поводья лошади; конникам удавалось стрелять только в определенные моменты, когда можно было отпустить поводья; если скорострельность лучника-пехотинца была 6 — 7 выстрелов в минуту и стрелять он мог до исчерпания своего колчана непрерывно 5 — 10 минут, а с перерывами — и до часа, то коннику это было недоступно. Не мог он по тем же причинам и защищать себя надежным щитом, поэтому в ассирийской армии конники обычно ездили по двое: щитоносец и дротикометатель, по число дротиков на одного воина было гораздо меньшим, чем число стрел в колчане. В других случаях конник носил постоянно па левой руке выше локтя маленький круглый щит, который был совершенно недостаточен для предохранения от стрел и копий противника.

Изобретение скифами нового вида стрел в VIII в. до н. э. и достижение ими высокой выучки конского состава совершенно изменили положение вещей. Скифская тактика основывалась на создании массового легкого конного войска практически без обоза: все снабжение — очевидно, включая и запасы бронзы для отливки наконечников стрел — обеспечивалось за счет грабежа, новые наконечники стрел вместо израсходованных отливались кузнецами в маленьких переносных формах, а сами кузнецы, видимо, входили в состав конного отряда. Такое войско было необычайно подвижно, а при большей дальнобойности и пробивной силе стрел могло постоянно держаться па безопасном расстоянии от противника. Стрельба велась в основном не через голову коней, а назад по ходу скачки; кони, летящие табуном в сторону от опасности, почти не нуждались в поводьях и могли управляться одними шенкелями; таким образом, обстрел велся на скаку — когда конный отряд мчался мимо противника и в сторону от него,— но при всем том был убийственным.

Скифские стрелы внедрились в вооружение всех армий Ближнего и Среднего Востока в течение VII—V вв. до н. э. Конечно, в условиях оседлых государств скифская исключительно конная тактика была неприменима, однако улучшение баллистических качеств стрелкового оружия еще более усилило мощь войска древних государств. Постоянно совершенствовались и луки. Третьим военным нововведением было создание инженерной и осадной техники (понтонные мосты, укрепленные постоянные лагеря в полевых условиях, подкопы-сапы, осадные насыпи, различные виды таранов, устройства для метания камней и просмоленной горящей пакли).

В этот же период создается регулярный военно-морской флот. Мореходными ладьями обладали уже в III и II тысячелетиях до н. э. индийцы, шумеры, египтяне, финикийцы, критяне, греки и др., однако парусное вооружение их судов состояло из одного прямого грота, и поэтому маневренность, особенно при встречном ветре, была плоха; гребцы либо совсем отсутствовали, либо размещались в один ряд, и одновременно они исполняли обязанность воинов. После периода морских боев, которыми ознаменовалось движение «народов моря» в конце II тысячелетия до н. э., получило сильное развитие гребное судоходство (в том числе с привлечением рабской силы), были введены палубы, подводный таран, более совершенные укрытия для кормчего и воинов на палубе; грузоподъемность судов увеличилась в несколько раз. С этим связано широкое развитие не только морского транспорта и колонизации берегов Средиземного моря, но и развитие пиратства и морской войны.

Вопросы увеличения прибавочного продукта и обеспечения расширенного воспроизводства.

Возникновение цивилизаций, как известно из предыдущих лекций, было связано с резким скачком в развитии производительных сил: производство достигло такого уровня, когда стал создаваться прибавочный продукт, необходимый для содержания и обслуживания господствующего класса, а также и всей соответствующей надстройки общества, т. е. его государственной организации и культурных установлений. Однажды возникнув, эти надстроечные институты стремятся к расширению и развитию, для чего необходимо все большее количество прибавочного продукта. Однако внутри каждого отдельного общества рост прибавочного продукта после первых блестящих успехов цивилизации сильно замедляется или даже останавливается. Происходит это потому, что производительность труда, прежде всего в важнейшей отрасли экономики — сельском хозяйстве, многократно возросшая с освоением орошаемого земледелия и основных технических средств ремесла (гончарный круг, ткацкий станок, выплавка меди и железа, изготовление бронзы и стали, водоподъемные машины, алмазное сверло и многое другое). в дальнейшем почти не растет, а иногда даже и снижается. Так, в месопотамском сельском хозяйстве из-за истощения и засоления почвы в результате нерационального орошения (при котором естественные соли из воды с каждым туром орошения во все возрастающем количестве выпадают в почву) более ценные культуры (пшеница) вытесняются менее ценными (ячмень). Рост нормы эксплуатации также упирается в свои естественные пределы: для беспрерывного ее увеличения при данном уровне развитии производительных сил производительность труда повышается недостаточно сильно: даже известное усовершенствование ручных орудий,о котором выше шла речь, не могло принести к решительному (скажем, на порядок) увеличению производительности все того же ручного труда. Между тем, к сожалению для хозяина, и производителю приходилось оставлять некий минимум абсолютно необходимых средств существования, и при этом тем больший, чем дальше форма эксплуатации работника от формы полного, классического рабства.

Наконец, и последний резерв увеличения абсолютной величины прибавочного продукта — естественный прирост населения — тоже иссякает. В начале эпохи цивилизации этот прирост действительно был велик по сравнению с первобытной эпохой, и мы наблюдали процесс экстенсивного расселения людей, увеличения числа населенных пунктов. Однако выживаемость детей, повидимому, остановилась где-то около средней цифры 2 — 3 ребенка на одну женщину, т. е. примерно соответствовала норме, едва достаточной для поддержания данной численности населения. Такому положению способствовала, во-первых, так называемая «городская революция», приведшая к крайней скученности населения городов, что при полном отсутствии общественной гигиены приводило к частым опустошающим эпидемиям и к эндемической высокой детской смертности; но эпидемии и детская смертность не могли не затрагивать также и сельское население. Фактором, стабилизирующим уровень народонаселения, были, во-вторых, периодические неурожаи и сопровождающий их голод (следует заметить, что тта II тысячелетие до н. э., по-видимому, выпал длительный засушливый период в истории климата Земли).

Государствам приходилось искать дополнительные источники прибавочного продукта извне.

До начала I тысячелетия до н. э. существовали государства только трех типов: это были либо мелкие номовые государства, или города-государства (как, например, в Шумере, в Верхней Месопотамии, в Сирии и Финикии, в Греции), либо неустойчивые конгломераты таких государств, где более слабые платили центральному, наиболее сильному, определенную дань и оказывали ему по требованию военную помощь (таковы были Хеттская, Митаннийская, Среднеассирийская державы, азиатские владения Египта Нового царства), либо, наконец, это были относительно крупные царства, объединявшие территорию бассейна целой значительной речной долины (Египет и лишь временами Нижняя Месопотамия и Элам). Такого рода государства продолжали существовать и в I тысячелетии до н. э. на периферии древнего мира. (Далее ряд лекций, относящихся ко второму периоду древности, будет все ещё посвящен обществам раннего типа.) Однако более характерными для этого времени, которое мы назовем вторым этапом древности или периодом подъема древней (так называемой рабовладельческой) формации, были новые государственные образования — «мировые державы», или империи.

Именно их создание было обусловлено поисками новых источников прибавочного продукта вне собственной страны, за счет ограбления других стран.

Военное ограбление соседей путем вооруженных набегов со взиманием даней и угоном пленных для обращения их в рабов или илотов не являлось новостью; этим занимались все государства с тех пор как возникло классовое общество; однако исход такого рода войн слишком зависел от переменчивой военной удачи, а длительные успехи набегов в одном направлении приводили лить к опустошению соседних стран и к иссяканию источников добычи (таким образом была, например, практически уничтожена ханаанейская цивилизация Палестины — не только нашествиями новых племен, но, еще до того, опустошительным владычеством фараонского Египта и данями ему).

Увеличение прибавочного продукта за счет внешних ресурсов было в принципе достижимо и другим путем — за счет увеличения численности рабочей силы. Добиться этого можно было, либо захватив новую территорию для эксплуатации (с тем чтобы ликвидировать господствующий класс на этой территории, если он был: при необходимости делиться с ним захват попой территории не привел бы к увеличению прибавочного продукта; именно так поступили дорийцы в Спарте и в некоторых других областях Эгейского региона), либо захватив и угнав на свою территорию рабочую силу (этот способ был широко распространен во II тысячелетии до н. э.; особенно ясно это мы могли видеть на примере хеттов).Но и депортация населения ставила перед господствующим классом очень трудные проблемы. С одной стороны, средства насилия до конца II тысячелетия до н. э. не были достаточно мощными, чтобы обеспечить наиболее высокую — т. е. рабскую в прямом смысле — норму эксплуатации, а увеличение количества рабочей силы без увеличения нормы эксплуатации не решало проблему, стоявшую перед господствующим классом, сколько-нибудь радикальным образом. С другой стороны, использование труда депортированных в условиях хищнической эксплуатации земли не решало и проблемы производительности сельскохозяйственного труда.

Был, наконец, третий способ ограбления соседних стран — с помощью неэквивалентной торговли. В торговле, правда, прибавочный продукт, как известно, не создается, но зато через торговлю он перераспределяется. В ранней же древности, как правило, постоянно и равномерно функционировавшего международного рынка не существовало; и купцы, привозившие в страну товары, в которых она крайне нуждалась, но самостоятельно не производила, могли получать совершенно баснословные монопольные прибыли. Речь здесь идет как о предметах роскоши (малоазиатском серебре, нубийском и индийском золоте, афганском лазурите, ливанском, т. е. финикийском, кедре, финикийских тканях, крашенных пурпуром), так и о предметах необходимости (медь, олово, железо, текстильные изделия - часть последних, впрочем, также относилась к предметам роскоши(Например, так называемый виссон — тончайшая, прозрачная льняная ткань, изготовлявшаяся главным образом в Египте.)). Торговая прибыль имела для известных частей господствующего класса еще и то преимущество, что усиливала имущественное расслоение у них в стране и могла превращаться в ростовщический капитал. Вместе с тем при все возрастающей степени разделения труда между ремесленниками и сельскими хозяевами, а также между сельскими хозяевами, специализирующимися на разных культурах, эти хозяева все же слабо вовлекались в товарное производство (т. е. в производство на продажу) из-за отсутствия денежных средств; но ведь не всегда было возможно вести только прямой, непосредственный обмен: сандалии на рыбу, рыбу па финики и т. п. А при низкой степени вовлеченности большинства отдельных хозяйств в товарный обмен и при сезонном характере сельскохозяйственного производства без кредита многие хозяйства никак не могли бы приобретать необходимые им и не производимые их хозяйством инструменты, утварь, продукты, а в плохой год — и семена. Кредит же в этих условиях «естественно» превращался в ростовщичество, а ростовщичество разоряло все народное хозяйство в целом.

Помимо того, что частная международная торговля содействовала развитию ростовщичества, а стало быть, в конечном счете упадку экономики, она сама по себе еще не решала вопроса об использовании прибавочного продукта извне для нужд государственной, культовой и тому подобных надстроек. Поэтому государство издревле стремилось прибрать международную торговлю к рукам. Осуществить это можно было разными способами. Во-первых, делались попытки вести торговлю через государственный аппарат; тат; поступали государства первого и, вероятно, второго путей развития (в частности, нижнемееопотамские государства) в III и нередко во II тысячелетиях до н. э. Подобно тому, как государство стремилось внутри страны — или, во всяком случае, внутри государственного сектора — заменить торговый обмен централизованным распределением, так и международный обмен предполагалось превратить в часть той же системы централизованного распределения. Этот способ оказался в конце концов невыгодным: за пределами страны контроль за торговыми агентами был практически невозможен и дело сводилось к их частной наживе, а контроль внутри страны был неэффективен ввиду крайней бюрократичности аппарата.

Во-вторых, можно было предоставить международную торговлю частным лицам или большесемейным объединениям (как это делали в Ашшуре и в Малой Азии), а роль государства свести к сбору пошлины царями. Это значило, что успех или неуспех международной торговли всецело будет зависеть от благоразумия или жадности царьков, через чьи земли проходили купеческие караваны. По так как кризис в том и состоял, что государства рассматривали получаемый ими прибавочный продукт как недостаточный, то ясно, что рано или поздно побеждала жадность. Когда купцов начинали чересчур грабить, они попросту прекращали торговлю (тем самым приводя экономику торгующих государств к серьезному упадку) или же меняли направление торговых путей — в обход наиболее сильных царств; так, например, вместе с ростом масштаба государственных сухопутных объединений растет значение морской торговли в Средиземноморье.

Наиболее сильные и хорошо вооруженные царства не снисходили до взимания пошлин с торговцев. Они предпочитали захватывать и громить города — центры развитого ремесла и перевалочные пункты торговли с богатыми складами товаров. Царские сокровищницы мгновенно пополнялись, зато на будущее замирали целые отрасли произиодства, зарастали колючками торговые тропы.

Других способов увеличения массы прибавочного продукта за счет внешних ресурсов придумано не было: либо прямое военное ограбление соседних стран, либо перекачивание из них рабочей силы, либо паразитирование на международной торговле. Разумеется, в мировом масштабе никакого увеличения прибавочного продукта это не давало и прогресса производительных сил так не получалось: в лучшем случае речь шла о перераспределении тех же самых производимых благ.

Создание империй было неосознанной попыткой совместить все эти три способа выкачивания прибавочного продукта с периферии. Однако при их возникновении вступили в действие и некоторые другие экономические процессы, поэтому существование империи оказалось неотделимым от дальнейшего существования древнего общества.

Следует учесть характер регионального разделения труда в древности и соответственно некоторые существенные черты международного обмена. Если с точки зрения древнего господствующего класса речь шла об увеличении прибавочного продукта, то с точки зрения общества в целом речь должна была идти об обеспечении расширенного воспроизводства, без которого никакой прогресс производительных сил невозможен. Расширенное же воспроизводство требует определенного соотношения между подразделениями общественного производства — первым (производство средств производства) и вторым (производство предметов потребления). Все области, охваченные древними цивилизациями, и смежные с ними можно рассматривать с точки зрения их роли в общественном разделении труда и принадлежности к первому или второму подразделению. Л именно основные земледельческие страны (они же чаще всего производители текстиля) с точки зрения общественного разделения труда принадлежали ко второму подразделению (предметов потребления), в то время как области, производящие сырье, особенно рудное, а также скотоводческие районы принадлежали к первому подразделению (средства производства). На первый взгляд кажется странным, что скотоводческие районы мы считаем районами производства средств производства, а не предметов потребления; и действительно, с точки зрения самих скотоводов, скот есть прежде всего средство пропитания. Но нужно подходить к этому вопросу не с точки арония скотоводов, а с точки зрения хозяйства всого древнего общества в целом, общества в основном земледельческого. И тогда оказывается, что поставки в земледельческие области мяса и других предметов потребления, изготовленных из животной продукции, не являются жизненно необходимыми для расширенного воспроизводства, не говоря уже о том, что в оседлых странах древнего мира животные продукты никогда не относились к необходимым средствам существования. Во всех некочевых центрах этого времени основное питание трудящегося населения — как рабов, так и нерабов — составляли зерновые продукты — хлеб и пиво с небольшим добавлением растительного масла, лука и чеснока. Потребности этой части населения в шерсти, а также льне и хлопке (например, в Индии) вполне могли удовлетворяться за счет внутренних ресурсов каждой страны.

Скотоводческие же районы снабжали древнее общество в целом в основном тягловым и вьючным скотом и ремесленным сырьем — кожами, т. е. действительно продукцией первого подразделения (средства производства).

В горных областях условия для развития сельского хозяйства были хуже, чем в областях цивилизаций речных долин. Но их специализация в области рудной промышленности имела, между прочим, то преимущество, что в ней расширенное воспроизводство (в противоположность скотоводству и земледелию) не зависит ни от необходимости периодических дополнительных капиталовложений (например, в посевное зерно), ни от доступности или недоступности тяглового скота и пастбищ или фуража для него. В то время как любое сельскохозяйственное производство сопровождается сезонными перерывами в производственном цикле, а неблагоприятный климатические условия могут даже вовсе прервать или значительно нарушить ряд циклов, в горпой промышленности сезонность не играет никакой роли, и единственные необходимые затраты заключаются в периодической смеие рабочей силы и самых примитивных орудий труда.

Для правильного функционирования общественного расширенного воспроизводства в масштабе целых регионов древних цивилизаций области первого и области второго подразделения должны быть надежно объединены. В наше время естественно было бы искать объединения в налаженном международном обмене. Но на рубеже II и I тысячелетий до н. э. этому мешали непреодолимые препятствия. Источники сырья в горных районах перестали к этому времени быть легкодоступными по той причине, что вся территория между ними и основными потребляющими районами (такими, как Египет и Нижняя Месопотамия) была освоена достаточно могущественными государственными образованиями, а это, как мы указывали, служило существенным препятствием для нормального развития международной торговли. В то же время развитие районов производства минерального сырья и леса и отчасти скотоводства (например, горного коневодства) привело к тому, что они не представляли более такого контраста по сравнению с Египтом и Месопотамией, как это было раньше, и вполне могли обеспечивать самих себя большей частью пищевой и текстильной продукции; по-видимому, сырье, ранее задешево вывозившееся, могло теперь перерабатываться на место собственной ремесленной промышленностью. Такое положение подрывало основы производства в высокоразвитых странах второго подразделения, и, действительно, мы наблюдаем глубокий экономический и культурный упадок в Египте и Нижней Месопотамии XII—X вв. до н. э.

Выходом из положения могло быть не просто объединение трех способов ограбления соседей {путем простого разорения, путем захвата рабочей силы и путем захвата торговых центров и контроля над торговлей), но обязательное насильственное объединение в надлежащем соотношении областей первого и второго подразделений общественного производства (средств производства и предметов потребления). Империи, которые, начиная с Новоассирийской (IX—VII вв. до н. э.), сменяют одна другую на территории древнего мира, должны были решать именно эту задачу.

Древние «мировые» державы.

Империи, или так называемые мировые державы, принципиально отличались от крупных государственных объединений, размеры которых определялись лишь экономико-политическими нуждами унификации речпого бассейна (Египет, Нижняя Месопотамия) или которые представляли собой конгломерат автономных политических единиц (азиатские владения Египта времени Нового царства, Хеттская, Митанпийская, Среднеассирийская, возможно, Ахейская держава). Разница заключалась, во-первых, в том, что протяженность имперской территории была гораздо большей и не ограничивалась какой-либо одной, хотя бы и крупной, областью, части которой естественно тяготели друг к другу в силу тесных экономических, географических или племенных связей.

Напротив, империи обязательно объединяли территории, неоднородные по своей экономике и экономическим нуждам, по своим географическим условиям, по этническому составу населения и культурным традициям.

Эти неоднородные территории объединялись насильственно с целью обеспечить для более развитых стран второго подразделения принудительный обмен со странами первого подразделения, которые в этом обмене либо вовсе не нуждались, либо нуждались в нем не в такой мере и, уж во всяком случае, не в таких формах. Во-вторых, разница заключалась в том, что прежние крупные государственные объединения хотя и стремились сажать в подчиненных областях своих ставленников, царских родичей и т. п., но в основном не нарушали традиционной структуры управления подчиненных стран; напротив, империи подразделялись на единообразные административные единицы (области, сатрапии, провинции), все государство в целом управлялось из единого центра, а автономные единицы если и сохранялись в пределах империи, то имели совершенно второстепенное значение; империя стремилась низвести их па уровень своих обычных территориальных административных подразделений. При этом нередко граждане государства-завоевателя имели больше прав и экономических возможностей, чем подданные империи в завоеванных областях.

Само собой разумеется, что попытки завоевать соседние страны, расширить свои владения, увеличить число рабочей силы в стране, извлечь выгоду из международной торговли тат; или иначе делали все государства интересующего нас периода. Однако но всякое государство могло создать империю. Поскольку создание империй было прежде всего в интересах высокоразвитых сельскохозяйственных цивилизаций (второго подразделения), можно было бы думать, что именно они и окажутся создателями империй. Но это не так. Создателями империй каждый раз оказывались государства, обладавшие наилучшими армиями (скорее с точки зрения их вооружения и обучения, чем численности, потому что первые успехи всегда давали необходимое новое пополнение в армию победителей); немаловажным было и стратегическое положение государства и его армии. Так, Ассирия, создавшая первую «мировую» империю, была чрезвычайно выгодно расположена в стратегическом отношении: многие наиболее важные транспортные пути Передней Азии (по Евфрату, по Тигру, поперек Верхней Мссопотамии, через перевалы в сторону Иранского и Армянского нагорий) проходили либо прямо через Ассирию, либо настолько близко, что при прочих равных условиях их легче было захватить Ассирин, чем любому другому государству, равному ей по численности населения и размерам первоначальной территории.

Империя как огромная машина для ограбления множества соседних народов не могла быть устойчивым образованном, ибо, что бы ни думали на эту тому цари и их идеологи, дело, как мы уже видели, было не в том, чтобы увеличить массу прибавочного продукта в завоевывающем государство за счет перераспределения его между бывшим господствующим классом завоеванных стран и господствующим классом завоевывающей страны: это не обеспечивало расширенного воспроизводства и развития производительных сил. Но мере роста государственного механизма и потребностей господствующего класса завоевывающего государства увеличивались общие потери, которые завоеватели наносили древнему обществу в целом. Грабительская политика империи вступала в противоречие с потребностями нормального разделения труда между охваченными его областями; торговые пути вскоре же переносились за пределы империи (так, центром средиземноморской торговли вместо прибрежных Библа и Сидона стал сначала островной Тир, а затем греческие города и Карфаген, отрезанные громадным морским пространством от пределов восточных империй).

Чем больше вырастала империя, тем менее она оказывалась стабильной, по вслед за падением одной империи сейчас же возникала другая. Это объясняется тем, что принудительная организация обмена между областями первого и второго подразделений общественного производства оставалась для древнего общества жизненной необходимостью до самого конца его существования. Относительно скоро выяснилось, что для империи — помимо армии и общеимперской администрации, способных организовать принудительный обмен в пределах огромного государства, но игравших в смысле развития производства если не совершенно негативную, то по крайней мере двусмысленную роль,— необходим был ещё иной механизм. Этот механизм должен был обеспечивать реальное функционирование расширенного рабовладельческого воспроизводства и при этом быть гарантированным от произвольного царского вмешательства. Механизм этот вырабатывался весьма постепенно, встречая па первых порах решительное противодействие со стороны царской армии и администрации, которые видели в его возникновении подрыв монопольного единства империи; тем не менее он возникал и развивался, при этом во вполне определенном направлении во всех империях древнего мира. Этим механизмом явилась система внутренне независимых, самоуправляющихся городов. Если земледельческая территория за пределами городов в результате имперских завоеваний вся целиком вошла, как правило, в состав государственного сектора, а ее население постепенно низводилось до уровня класса подневольных людей рабского тина, то самоуправляющиеся города, существование которых, как выяснилось, было жизненно необходимо для самих империй, представляли теперь обшинно-частный сектор, получивший, в странах всех путей развития древнего общества большее экономическое и политическое значение, чем когда-либо раньте. Эти города тем более расцветали, что в обширных пределах империи, как правило, ничто по мешало торговому обмену между областями обоих подразделений общественного производства.

Правители империй проводили целенаправленную политику создания городов не просто как торгово-ремесленных или военных центров, по и как коллективов граждан, обладавших известным, самоуправлением, хотя и под контролем центральной власти.

Только граждане таких городов были полноправными свободными людьми в рамках данного государства. Союз царской власти и городов был в целом выгоден обеим сторонам, во всяком случае до тех пор, пока это самоуправление обеспечивало реальные привилегии гражданам, и в частности возможность присваивать долю прибавочного продукта, производимого сельскими жителями.

Параллельно с увеличением числа самоуправляющихся коллективов в мировых державах шёл процесс роста центрального аппарата управления. Существование такого аппарата было необходимо, однако чрезмерное его усиление, увеличение числа чиновников могло привести и приводило (например, в Китае в конце империи Цинь. в Египте во II —I вв. до н. э.) к тому, что он превращался в самодовлеющую силу, поглощал основной прибавочный продукт, производимый трудящимися, что, в свою очередь, приводило к хозяйственному упадку и обострению социальной борьбы.

Таким образом, в самой структуре управления мировых держав были заключены противоречивые тенденции, что также порождало их неустойчивость (наиболее устойчивой мировой державой оказалась Римская империя, которой удавалось на протяжении ряда веков успешно сочетать ограниченное местное самоуправление с централизованным бюрократическим аппаратом).

Пути развития Древнего общества. Полис и возникновение античного пути развития.

Описанный процесс постепенно охватил все классовые цивилизации древнего мира независимо от пути развития; л нем сыграли свою роль и общества первого пути (сосуществование двух секторов при преобладании государственного — Вавилония и Элам), и общества второго пути (полное преобладание государственного сектора — Египет); аналогичный процесс — правда, несколько позже, уже за пределами рассматриваемого сейчас периода,— происходил и в Индии и в Китае, обществах, классификация которых по их характерным путям развития еще не произведена, а также в странах третьего пути развития. Разница между отдельными путями развития в этот момент в значительной мере теряет свою резкость, так как особые государственные хозяйства, как таковые, почти повсюду прекратили свое существование, и типичными везде оказываются сравнительно небольшие частные, в том число частные рабовладельческие, хозяйства, как па государственной, так и на общинно-частной земле. Различие между секторами сказывается лишь в том, что государство гораздо легче могло вмешиваться в экономическую деятельность хозяйственных единиц, расположенных на царской земле, вплоть до полного их подчинения и низведения владельцев земли до уровня лиц, лишенных всякой собственности на средства производства и эксплуатируемых внеэкономическим путем, т. е. государство могло обратить их из представителей среднего в представителей низшего, эксплуатируемого класса. И это несмотря даже на то обстоятельство, что сельские хозяева и на государственной земле с исчезновением собственно государственных хозяйств непременно рано или поздно организуются в общины, потому что сельское хозяйство не может в древности существовать без той или ивой формы кооперации.

Но сами эти общины, возникающие на государственной земле, становятся средством эксплуатации царских людей.

Однако если в описанный выше процесс вовлекаются общества всех трех (или более) путей развития древнего общества, то центральную роль обычно играют общества третьего пути развития, т. е. те, где издревле установилось некоторое равновесие между государственным и общинно-частным секторами. Это. по всей вероятности, объясняется тем, что в таких обществах был большой контингент полноправных граждан-общинников, которые по понятным причинам всегда давали самых лучших солдат.

Существенные различия между первоначальными тремя путями развития на втором этапе истории древнего общества в пределах империй в значительной мере стираются еще и по следующим причинам. Сам ход имперских завоеваний, при которых неизбежно уничтожаются местные, традиционные органы управления, как государственные, так и общинные, и заменяются единообразной имперской администрацией, приводит к тому, что большинство земель в пределах империи переходит в собственность государства. Люди же, сидевшие па этих землях, независимо от того, были ли они общинниками или царскими людьми, становятся людьми государственными и подневольными. Тем не менее в той пли иной форме, в той или иной степени повсюду сохраняются очаги самоуправляющихся общинных организаций — в виде городов, храмов, автономных племен и т. п. Таким образом, все общества в пределах империй становятся похожими на ранние общества первого пути (например, нижнемссопотамские), с тем отличием, что ранее город был центром государственного сектора, а в деревне сохранялся и общиннo-частный сектор, а теперь, напротив, общинно-частный сектор чаще всего существует в городах, а в деревне почти безраздельно господствует государственный сектор. Сами формы государственности — монархии во главе с обожествляемым деспотом — нередко ведут свое происхождение из Вавилонии, из Египта и т. п.

Из этого процесса создания империй (который нельзя назвать специфически «восточным», потому что в нем в конце концов принял участие и европейский Запад) на некоторое время выпадает один регион древнего мира, а именно побережья Средиземного моря, и прежде всего греческие города, как на европейском материке, так и на берегах Малой Азии и на островах. Здесь — и притом впервые только на втором этапе развития древнего общества — возникает особый, античный путь развития. Общества, пошедшие по этому пути, на ранней стадии древнего общества принадлежали первоначально к числу обществ третьего пути развития, при котором общинно-частный сектор сосуществовал с государственным.

Однако в результате ряда исторических событии и явлений, о которых мы уже знаем (см. «Ранняя древность», лекции 15, 16), здесь, при падении микенской цивилизации и в ходе последующих разрушительных войн и миграций, в большинстве случаев был в некоторых более отсталых государстиах, например в Спарте, наоборот, образовался, как в Египте, только государственный сектор-правда, без государственного хозяйства и с частным пользованном государственными илотами, но это, как мы видели, характерно и для Египта начиная со Среднего царства и отчасти для Хеттской и других передпеазиатских держав II тысячелетия до н. э.). Произошло нечто сходное с тем, что было в Нижней Месопотамии при падении III династии Ура или в долине Инда при гибели протоиндской цивилизации. Что касается долины Инда, то мы не знаем в точности, что там случилось; когда на нее вновь падает свет истории во второй половине I тысячелетия до н. э., она уже подверглась воздействию совсем особой и шедшей своей собственной дорогой ведической цивилизации долины Ганга. Что же касается Нижней Месопотамии, то и там, как и в Греции, гибель государственных хозяйств привела к бурному развитию частного сектора и частного рабовладения; по в условиях, где речная ирригация делала возможной и необходимой централизацию в масштабе всего бассейна нижнего Евфрата, государственный сектор и связанная с ним деспотическая царская власть в конце концов при Рим-Сине и Хаммурапи вновь возобладали.

В Греции обстоятельства сложились по-иному. Здесь новые государства стали возникать именно как города-государства, и только.

Государственному хозяйству тут было возрождаться незачем: в эпоху развитого бронзового и железного века оно не могло иметь никакой общественно полезной функции, и этим греческий город-государство отличался от нового государства Передней Азии(См. о функциях государственного хозяйства на заре цивилизации «Ранняя древность», лекция 1.). Новые города-государства складывались практически в рамках только общинно-частного сектора, и ими вполне успешно управляли общинные органы самоуправления — народное собрание, совет и некоторые выборные должностные лица. Нельзя сказать, чтобы государственного сектора совсем не существовало — в него входили рудники, неразделенные пастбища и запасный земельный фонд, но не было никаких причин, препятствовавших управлять этими имуществами посредством тех же органов городского общинного самоуправления. Такие города-государства обозначаются греческим словом «полис». Здесь возник особый тип древней собственности — полисная собственность; суть ее заключалась в том, что осуществлять право собственности па землю могли только полноправные члены города-общины; помимо права на свою частную землю, рабов и другие средства производства граждане полиса имели также право участвовать в самоуправлении и во всех доходах полиса. В социально-психологическом плане чрезвычайно важно, что ни в одной прежней общине других типов чувство солидарности ее членов не было так сильно, как в полисе; полиспая солидарность была одновременно и правом и обязанностью граждан, вплоть до того, что они в массовом порядке, не па словах, а на деле (как о том свидетельствуют сохранившиеся до нас исторические известия), ставили интересы полиса выше личных или узкосемсйных; повинность зажиточных граждан в пользу полиса (литургия) выступала как почетная обязанность, которую знатные и богатые люди могли принимать на свой счет. В то же время нуждающиеся члены полиса имели право рассчитывать на помощь со стороны коллектива своих сограждан. В «восточных» общинах (или общинах ранней древности) обедневшие их члены могли рассчитывать на некоторую, чаще всего небескорыстную помощь своих однообщинников; если они разорялись вовсе, то шли в долговое рабство, в бродячие шайки изгоев-хапиру, а чаще всего в «царские» люди, так как царское хозяйство при своей обширности способно было поглотить почти неограниченное число рабочей силы. В полисах же беднота — так называемый античный пролетариат, или люмпен-пролетариат, — могла жить за счет полиса.

Мощь полисной солидарности и взаимопомощи была столь велика, что греческим полисам в отличие от царя Хаммурапи удалось сломить ростовщический капитал и полностью уничтожить долговое рабство. Ясно, что побороть ростовщичество и принять на себя прокормление бедноты могли лишь достаточно богатые города-государства; кроме богатства они должны были обладать достаточной степенью товарности производства, чтобы не было массовой необходимости в ростовщическом кредите. Попытаемся пояснить, что это значит. Напомним, что в эпоху ранней древности в результате разделения труда между земледельцами и скотоводами, между земледельцами и ремесленниками, наконец, между земледельцами, возделывавшими разные культуры, возникла потребность во внутриобщинном обмене; к тому же рост имущественного расслоения вел к тому, что у индивидуального земледельца могло не хватить зерна до посева. При натуральном характере обмена и сезонном характере производства значительная часть таких обменных сделок совершалась в кредит, а кредит давался под условием роста, т. е. уплаты должником процента сверх запятой суммы. На этой почве и развивалось восточное ростовщичество II тысячелетия до н. э., которое разрушало общественную экономику и тормозило ее развитие. Возможность избежать ростовщического кредита при внутриобщинном обмене появлялась лишь там, где производство работало на рынок и, стало быть, производитель мог в любое время иметь наличные деньги — не обязательно в монетной форме: деньгами мог служить весовой металл (серебро, медь и др.), хлеб, скот и различные другие товары.

Таким образом, предпосылкой прекращения ростовщической практики( Речь идет, конечно, о кредите в сельском хозяйстве и свободном ремесле; в торговле кредит, разумеется, сохранялся п принимал довольно развитые и сложные формы.) было наличие товарного рынка(Надо сказать, впрочем, что и в странах Ближнего Востока I тысячелетня до н. э. ростовщичество, хотя и не совсем исчезло, однако играло весьма ограниченную роль по сравнению с прежним временим. Это и там отчасти объяснялось ростом товарности: производства, особенно в городах; отчасти же, возможно, н защитой царских людей от долговой кабалы, осуществлявшейся государственной властью в своих интересах; администрация при надобности могла совершать различные выдачи им в расчете на получение значительной части продукта их труда. Вопрос этот пока недостаточно исследован.). И действительно, греческие города-государства в отличие от государств ранней древности уже располагали обширным международным рынком как для своих собственных, так и для транзитных товаров. Такими рынками были империи и царства Малой и Передней Азии и Северной Африки, а также так называемая варварская периферия, т. е. племеда, окружавшие Средиземное и Черное моря. Уже достигнув железного века, они в силу начавшегося мощного роста производительных сил стояли на пороге классового общества и производили избыток продукта для международного обмена.

То обстоятельство, что хозяйства полисных граждан носили в значительной мере товарный характер (работали па рынок), обусловливало их специфичность. В эпоху ранней древности, как мы знаем, общинники были вынуждены держаться болыпесемейными объединениями, так что отчленившаяся индивидуальная семья либо погибала, либо снопа вырастала в большесемейную организацию.

В полисе индивидуальное хозяйство, работая на рынок, могли быть вполне жизнеспособным, а если же все-таки разорялось, то могло рассчитывать на государственную поддержку (государство в условиях полиса непосредственно совпадало с территориальной общиной или слитным комплексом таких общин). Это положение имело огромные социально-психологические последствия, оказавшие влияние на более чем сотню поколений. Коллективизм полиса, его гражданская солидарность, как оказалось, превосходно уживались с индивидуализмом, с высокой ценностью личности. Именно это сочетание позволило на той неразвитой базе, какую лишь недавно являло собой мировоззрение и мироощущение греков на раннем этапе классового общества, т. е. на базе мифологического мировоззрения, за исторически короткий срок выработать критическую философскую и научную мысль, авторское искусство и литературу, философскую этику и технику строго логического мышления. В конце рассматриваемого периода стоит удивительная фигура Аристотеля, одного из величайших мыслителей всех времен; даже средневековое превращение некоторых его гипотез в догму не могло уничтожить его огромного влияния па всю пауку человечества вплоть до сего дня, тт прежде всего на научную логику. Все это сосуществовало с весьма архаичными общинными культами и религиозной мифологией.

В условиях полиса вырабатывались и совершенно своеобразные государственные формы. И в ранней древности известны были кое-где республиканские формы управления, в которых главы государств (или группы лиц, игравшие эту роль) были подотчетны коллективным органам управления и могли быть ими назначены или низложены. По там — отчасти под влиянием объективных условий, отчасти под прямым идеологическим воздействием, шедшим из экономически передовых стран, имевших тогда деспотическую форму государственного устройства,— республики редко выживали достаточно долго, чтобы оказать существенное воздействие па историю человечества. Напротив, в мире полисов — в древних обществах античного пути развития — республиканские формы государственного управления были явлением типичным. Различие полисных «конституций» заключалось лишь в том, все ли граждане полиса допускались к той или иной степени участия в государственном управлении, или же право участия в нем было ограниченно.

Вначале в новообразующихся полисах задавали тон главы наиболее почитаемых, знатных родов — аристократия; но вскоре после падения господства ростовщичества ведущая роль переходит к народному собранию, где были представлены все граждане полиса; нередко такого характера демократии временно выдвигали единоличных, неограниченных правителей, как правило, из рядов того или иного знатного рода, к которому почему-нибудь народ благоволил. Но чаще всего подлинно активное участие в политических делах было в республике ограничено имущественным цензом, что естественно для общества, в котором, деньги начали играть столь большую роль.

Подобно тому как в странах, лежащих к востоку от Греции, государственное устройство экономически передовых стран (деспотия) перенималось остальными, так и Б регионе Средиземноморья республиканские формы государственного управления перенимались и там, где не было тон предыстории, которая обусловила создание ведущих греческих полисов. Они распространились даже па государства с совсем иным политико-экономическим, строем, например па Спарту(«Цари» в Спарте были подотчетны другим государственным органам; следовательно, ее государственный строй не был монархическим.), экономически значительно более напоминавшую Египет, чем соседний Коринф или Афины.

Как ни важен был полис для всего дальнейшего развития человечества, однако в описанном нами виде он просуществовал недолго: возможности развития в замкнутых пределах городов-государств были ограниченны, как и возможности частного международного обмена, и к тому же в случае самостоятельных полисов их самостоятельно хозяйствующие граждане по могли быть достаточно защищены теми незначительными военными силами, какими располагало полисное государство.'Так же как в империях дальнейшее развитие оказалось невозможным без совмещения их с системой зависимых, но самоуправляющихся городов, способных обеспечить расширенное воспроизводство, так и самоуправляющиеся, но независимые полисы не могли далее развиваться без помощи такой империи, которая, охватив их, создавала бы для них надежность международного торгового обмена.

Рабство и свобода. Рабы и царские люди.

Античный полис создавался в начале железного века. Вооружение античного воина было несравненно более мощным, чем, скажем, воина шумерского или же египетского времени Древнего либо даже Нового царства. Море, окружавшее греческие острова и полуострова, делало бегство с них если не вовсе невозможным, то очень затруднительным. Государственных обширных хозяйств, где наблюдать за рабом нелегко, здесь не существовало. Поэтому и подневольные люди рабского типа, не являвшиеся собственно рабами, встречались здесь редко и только в самых отсталых общинах. Например, в Спарте илоты были собственностью государства, хотя распределялись между отдельными спартиатами для их обслуживания и прокормления, как это делалось и в Египте Среднего и Нового царства; но Спарта долгое время преднамеренно отстранялась от участия в товарном обмене. В большинстве же полисов частные хозяева вполне могли иметь значительное количество собственно рабов. Ничто здесь в принципе не мешало созданию частного и в то же время крупного рабовладельческого хозяйства. Рабы в нем были уже не патриархальными рабами, а рабами классическими: они нe всегда участвовали вместе с хозяевами в едином производственном процессе и не входили с ними в одну семью. Для хозяев они были предметами, живыми орудиями труда, и хозяева имели право ими пользоваться и распоряжаться или даже их уничтожать, т. е. поступать с ними так же, как со скотом, утварью или орудиями производства. Именно в античном обществе раб был наиболее рабом, а свободный — наиболее свободным. В ранней древности (например, у хеттов) иногда встречалось понятие «свободный от чего-нибудь» (например, от повинности), «освобожденный от чего-нибудь» (например, от долгового рабстна), но пе было общего понятия «свободы»; рабу в собственном смысле фактически противостояла длинная лестница подневольных рабского типа, царских людей, общинников, вельмож и т. д; существовали отношения господства и подчиненности: состоявшие в этих отношениях в любом случае называли друг друга «господином» и «рабом»; с нашей точки зрения, это мог быть государь и подданный, или царь и придворный служащий, или владелец и его раб — терминология оставалась той же самой; существовало, далее, почти повсюду (кроме Египта) противопоставление «сына общины» и «царского раба» (или «царского человека»); все эти социально-психологические противопоставления маскировали действительное классовое деление общества, о котором говорилось в вводной лекции первого тома.

Лишь в греческих полисах появляется понятие «свободы» (элевтерия) как состояния отсутствия господства кого бы то ни было над данным человеком — понятие, завещанное греческим полисом всему человечеству. Всякое наличие над человеком господства было дулосюнэ — рабством. Греческий полисный «свободный» — прямой преемник «сына общины» ранней древности; но тот еще не чувствовал, что над ним нет никакого господства, и не называл себя свободным. Гражданин полиса пе только чувствовал себя свободным, по и считал всякого, кто имеет над собой какое бы то ни было господство, рабом — дулос. Поэтому вне греческого мира, в восточных империях, с его точки зрения, царило поголовное рабство, а попасть под царскую власть было для «свободного» равносильно обращению и рабство. Всякий, кто живет под царской властью,— раб по своей природе; всякий варвар (т.е. по-гречески попросту чужеземец) — раб по своей природе, говорит даже Аристотель, и с точки зрения полисного определения свободы он прав. Разумеется, и в греческих полисах не всякий был свободен: сама свобода граждан полиса была основана на эксплуатации рабов, но ведь при отсутствии долговой кабалы единственным источником рабства была покупка или вооруженный захват человека за рубежом, а чужестранец для полисного гражданина именно и был «рабом по природе», так что не о чем было беспокоиться.

Существовали, конечно, в греческих полисах и лица,не являвшиеся ни гражданами данного полиса, ни рабами. Это были приезжие и случайные переселенцы, главным образом из других греческих же полисов. Как бы долго они ни прожили в этом полнее (иногда многие поколения), они не приобретали в нем гражданских прав и нрава собственности на землю. Но поскольку они в принципе были гражданами какого-то полиса, то не были «рабами по природе». Если же попадался приезжий, происходивший из «варварской», чужеземной страны, то он, чтобы пе оказаться лишенным всех прав и обращенным в рабство, должен был быть ксеном, т. е. «гостем» какого-нибудь гражданина («гостями») могли быть между собой граждане разных полисов).

И в восточных империях (пока только восточных — империи на Западе возникнут в конце второго периода) число рабов в это время значительно умножилось и место патриархальных заняли «классические» рабы. Однако здесь состав эксплуатируемого класса был не столь однородно-рабским, как в греческих полисах. В результате завоеваний царский земельный фонд стал необъятным, и даже при новых, более эффективных средствах насилия не было никакого смысла выделять большую часть армии на то, чтобы держать все население в собственно рабском состоянии.

Оно оставалось «царскими людьми», т. е. подневольными людьми рабского типа, и не более того. (С точки зрения свободных греков, это, конечно, все равно было рабство.) Существование огромного множества царских людей пе могло не влиять и на характер отношений между рабовладельцами и «собственно» рабами: ясно, что земледельческое хозяйство, обрабатываемое классическими рабами, в данных условиях было бы менее производительно, чем обрабатываемое царскими людьми, например на земле, арендованной у государства частным хозяином: в большом хозяйстве царские люди требовали меньшего надзора и работали с большей охотой. При этом, если в ранной древности царского или храмового работника в отличие от раба нужно было снабжать пайком (или наделом) на него самого и па его семью, то теперь об этом никто не заботился: крестьянин имел то, что имел, платил собственнику земли и средств производства — царю и работал на своего непосредственного хозяина, а сколько сверх того оставалось на него с семьей — это уж была его собственная забота.

Рабы здесь находили поэтому иное применение, чем в античном мире того же времени: основная фигура здесь — раб на оброке, занимающийся ремеслом, мелкой, а иногда и не мелкой торговлей, арендующий: землю и т. п.; чем больше он зарабатывает, тем выгоднее хозяину: весь пекулий (имущество) раба — собственность рабовладельца; чем больше пекулий, тем больше доход рабовладельца; чем больше доход с раба, тем дороже можно продать самого раба(К концу второго периода эксплуатация оброчпых рабов распространилась и в странах античного пути разлития (о причинах этого будет сказано подробнее в соответствующей лекции).). Поэтому товарное производство, каким сейчас становится городское ремесло,— а отчасти и сельское хозяйство на территориях, принадлежащих городам,— это рабское производство в полном смысле этого слова.

Если для античного полиса характерна идеализация свободы, то для восточной империи характерна идеализация своего господина: обожествление государя, начало которому было положено в Египте, в Шумере и Аккаде, пронизывает теперь всю идеологию: традиционные мифологические персонажи общинных культов сводятся в сложный пантеон, до этот пантеон — не более как проекция земной деспотии на небо; в искусстве единственным героем остается царь. Так люди обожествляют собственное унижение, и лишь кое-где — в предгорьях Гималаев, на границе между оседлыми землями Ирана и полупустынями Средней Азии, в Палестине — идет борьба за внесение этики в общепринятую идеологию. При всем отличии между «Востоком» и «Западом», отличии, которое возникает только теперь, только на втором этапе древности, нельзя забывать основополагающих фактов: во-первых, что и восточные и западные общества этого времени были одинаково построены на принципе существования рабства и, во-вторых, что античный путь развития со всем его своеобразием по сравнению с остальным миром и важностью для истории человечества — это лишь одно из позднейших ответвлений от тех путей развития раннеклассового общества в целом, которые сложились уже на первом, раннем этане древности.