Социальная НФ была фундаментом, на котором в 1980-х держалось все здание фантастики. Может быть, читающая публика переела ее; может быть, социальная НФ просто отступила под натиском рынка; может быть, ей никак не могли простить полного футурологического провала: ведь 1991-й год не был предсказан ни в малой мере… — а может быть, она принадлежала к той части культуры, которая предназначалась для расплющивания под прессом… Сложный вопрос, что здесь преобладало, но факт остается фактом: в первой половине — середине 1990-х этот вид фантастической литературы и тиражами, и по количеству изданных книжек устремился к нулевой отметке. А "социалка" все-таки выходившая, крайне редко, посвящена была будущему России, не говоря уже о будущем всего мира. Так или иначе, футурологический элемент вплоть до 1998—2000 гг. звучал приглушенно.

Собственно, политическая элита, возглавившая тогда Россию, и не оставляла за страной права на сколько-нибудь значимое будущее. Задворки полноценной либеральной цивилизации, способные в лучшем случае прокормить несколько десятков кланов, обсевших "дойные места", — вот роль для ключевой державы постсоветского пространства.

Катастрофа 1998-го, война в Чечне, последние годы правления полубезумного запойного старца по очереди задели очень важные струны в коллективном бессознательном российского социума. "Полуюга" — модель либерального будущего, "скромного, но стабильного места" придонной полупериферии в организме мировой цивилизации, начала стремительно терять ценность. И вновь появился смысл всерьез рассматривать иные варианты.

"Хардкор" нашей фантастики в середине 1990-х оторвался от массовой, т.е., главным образом, литературы боевиков и медленно дрейфовал к мэйнстриму. Фантастика постепенно брала на себя роль, ранее принадлежавшую реалистическому ядру основного потока литературы. Но в означенное время происходит сбой, и вектор движения меняется. Несколько лет назад я назвал один из симптомов этой перемены "синдромом дискеты", с некоторым скепсисом отнесясь к появлению в художественной ткани фантастических произведений искусственно вставленных туда публицистических и даже аналитических пассажей (эссе, "разработок" на дискетках, доставшихся главному герою и т.п.). Но потом выяснилось: явление гораздо более масштабно. В двух словах, наша фантастика рывком вернула себе функцию литературы идей. Причем от роли нового реализма она также не отказалась. На пространстве 250–400 "свежих" романов, а также 1000–1500 повестей и рассказов, выходящих ежегодно, хватит места и для более изощренной полифункциональности…

Наперекор уже почти устоявшемуся концепту "да мы такая же литература, как и все остальное" возрождается мощная социально-политическая составляющая фантастики. Оказывается, многие литераторы хотели бы "кое-что изменить в стране".

Это естественно. Во-первых, футурологический элемент для НФ — что-то вроде части организма. Печень, например, может быть поменьше и побольше, но совсем без нее обойтись нельзя… И, во-вторых, НФ-футурология со времен сообщества Джона Кэмпбелла превращается (и к настоящему времени на 90% превратилась) в борьбу между несколькими версиями будущего, которые поддерживаются разными общественными силами. "Советский вариант" получил пробоину и пошел на дно. Долгое время в России ничто его не заменяло, пустошь, водная гладь была на этом месте. Но потом нечто начало всходить на пустоши. Самой плодотворной в этом отношении оказалась "вакцина глобализации". Спор между глобализаторами и антиглобалистами ведется давно. По большой части — на уровне социологической литературы и большой политики. Но для нашей фантастике эта дискуссия оказалась родной, только вот родственников российские писатели отыскали по обе стороны баррикад. Перенос величайшей потасовки нашего времени в литературную плоскость очень "взбодрил" фантастику: появилась та "печка", от которой можно танцевать. Сторонником глобализации выступил ветеран НФ, Владимир Михайлов, расписав ее прелести в романе "Тело угрозы". Но после 90-х западничество, навязшее в зубах, мало кого привлекает. Поэтому антиглобалистов — как стихийных, так и сознательных — в российской фантастике хватает. Это и Михаил Тырин с романом "Желтая линия", и "Моя война" Виктора Косенкова, и "Ланселот XXI" Михаила Харитонова, да и мой роман "Убить миротворца".

Наверное, изо всей антиглобалистской фантастики самая мощная прогностическая струя присутствует в романе Кирилла Бенедиктова "Война за "Асгард" (Удостоен пяти (!) литературных премий, в том числе "Меча Бастиона"). А самым популярным антиглобалистом современной России стал "еврокитайский гуманист" Хольм ван Зайчик. И то, что в виде художественного текста могло оказаться недопонятым широкой аудиторией, полу-Зайчик Вячеслав Рыбаков открытом текстом выдал в романе-эссе "На будущий год в Москве". Наконец, прекрасную повесть с говорящим названием "Золотой миллиард" опубликовал Геннадий Прашкевич. Авторская позиция выражена в ней замысловато: не "за" и не "против", а над схваткой, впрочем, с риском пострадать от обеих сторон… Впрочем, России в повести Прашкевича к моменту начала действия уже не существует. Как и всех других государств.

За истекшие 5–7 лет выяснилось, что основные тренды прогностики, реализованные фантастами, раскладываются по нескольким базовым векторам, а в стороне от магистральных потоков стоит крайне незначительное количество текстов. Здесь мне хотелось бы поговорить не об исключениях, а именно о "магистралях". О том, что делает погоду. О том, что действительно способно повлиять на интеллектуальную атмосферу в обществе или даже на коллективное сознание больших масс.

Множество фантастических произведений, обладающих футурологическим слоем, можно разделить на две противоборствующих модели. Их можно условно обозначить "Часть мира" и "Один из миров".

По правилам "игры", засвеченным открыто, публицистично, первая модель представляет собой либо очевидное признание: да, глобализация, производимая по нью-йоркской или по женевской модели, — естественный путь развития, необходимый России и всему миру, к нему-то в конечном итоге и сведется судьба нашей страны ("Тело угрозы" Владимира Михайлова). Значительно мягче и популярнее принципиально иной вариант: де-факто в тексте показано, как Россия будущего вросла в единый мир, хотя русские сохранили оригинальный национальный характер и довольно четкую самоидентификацию (некоторые произведения Олега Дивова, в том числе "У Билли есть штуковина"). Промежуточное положение занимает роман Вадима Панова "Московский клуб". Здесь предложен оригинальный, не вписывающийся в стандартные сценарии вариант глобализации: суть ее выражается в том, что государства сохранили свою роль, и существует меж ними суверенная, небогатая, варварская Россия, но доминируют в финансовом и технологическом отношении корпорации, свернувшие крупные мегаполисы в закрытые для правительств "анклавы". Правда, оканчивается все тем, что "тузы" из московского "анклава" ввязываются в масштабное противоборство, конечным итогом которого может стать ликвидация "анклавов" и возрождение великой России. Таким образом, Панов строит сценарий глобализации следующим образом: надо ее принять, воспользоваться ее сильными сторонами, чтобы затем было побольше серьезных рычагов для выхода из чужой игры.

Но сценариев, допускающих для России возможность включения в глобализационный процесс, очень мало. Гораздо многочисленнее тексты, представляющие вторую модель. С разной степенью радикализма Россия показана в них как самостоятельный мир, отдельная цивилизация, ничуть не испытывающая потребности к "слиянию", "врастанию", "поглощению". И навязать подобный сценарий можно разве что с помощью силы. Соответственно, возникла довольно обширная литература, наполненная духом сопротивления предполагаемым оккупантам: США, НАТО, Евросоюзу. С ними ведется вооруженная борьба во всех мыслимых и немыслимых формах — ядерная война (скрытое табу на нее снял Олег Кулагин в романе "Московский лабиринт"), магическое противоборство, городская герилья… В число подобного рода "сопротивленцев" вошли Юрий Никитин, Дмитрий Янковский, Михаил Харитонов, Олег Кулагин, Андрей Столяров, Эдуард Геворкян. Квинтэссенция идеи "вооруженного сопротивления" представлена в рассказе Ника Перумова "Выпарь железо из крови". В этот же бранч входит роман Виктора Бурцева (Точнее, их перу, поскольку Виктор Бурцев представляет собой творческий дуэт, состоящий из Ю.Бурносова и В.Косенкова) "Пленных не брать". Именно его перу принадлежит наиболее омерзительная картина разорения России "эффективными управленцами", посаженными извне. Мало того, она еще осложняется несчастливыми обстоятельствами войн с "санитарным кордоном" вокруг России: в романе упомянуты боевые действия с Украиной и Грузией, причем тактическое ядерное оружие было применено против России по приказу из Киева.

Пожалуй, единственным, кто всерьез рассматривает не только (и даже не столько) евроамериканскую угрозу, но и китайскую, является Андрей Столяров. В его рассказе "Мы, народ" сопротивление китайской колонизации России показано тщетным и бессмысленным: на просторах нашей страны, по логике Столярова, уже не осталось ничего, способного полноценно формулировать и отстаивать свои интересы. Народ спился и маргинализировался. Одно сплошное быдло, а кто не быдло, тот сумасшедший… и, следовательно, с китайской экспансией надо смириться, поставить крест на себе и забыть о каких-либо культурно-политических амбициях. Это в современной фантастической литературе худший, горчайший и наименее аргументированный сценарий российского будущего.

Как еще одна форма идейного сопротивления возник либерпанк. Это направление современной отечественной фантастики, в рамках которого либеральная модель цивилизации рассматривается как очевидное зло для России и всего мира. Авторы, практикующие либерпанк, рисуют картины будущего, в котором победил либеральный вариант развития, либеральная идеология. Это мир "угнетающей свободы", где "индивид принесен в жертву идолам Рынка и Закона". Либерпанк — "антиутопия, построенная на описании гипертрофированного Запада и западного образа жизни". В качестве особой вины цветущему и пахнущему либерализму инкриминируется маниакальное стремление стандартизировать человеческую личность. Тот, кто не принадлежит к абсолютной верхушке либерпанк-социума, "…шлифуется до полной потери индивидуальности, оригинальности… Нельзя сходить с "желтой линии", как это показано в одноименном романе Михаила Тырина. Идеал — набор биологических солдатиков с Большим Гуманистическим Комплектом, намертво вваренным в голову". В значительной части произведений, тяготеющих к либерпанку, на втором плане так или иначе просматриваются мистические силы, являющиеся истинным организатором всей этой социальной фанаберии: дьявол или нечто до крайности на него похожее (Процитированы статьи В.Макарова, К.Крылова, Д.Володихина из сборника "Реконкиста. Новая почва" (М.,2005). В сборнике перечислены и все основные авторы либерпанка).

По своей скрытой сути, либерпанк представляет собой свидетельство глубинного, на уровне основ, неприятия англо-американского либерализма русским интеллектуалитетом. Это правила игры, настолько же чужие Русской цивилизации, насколько чужими они являются, допустим, для Китайской цивилизации, основанной на конфуцианской этике. Сам факт последовательного отрицания их, доведенный в либерпанке до уровня системы, говорит прежде всего о том, что в современной России существует макросоциальный субъект отрицания, быстрыми темпами строящий самоидентификацию, где отталкивание от либерализма играет роль одного из ключевых элементов.

К модели "один из миров" относится также имперская фантастика. Она не столько занимается моделированием ситуации "вторжение-война-герилья", сколько создает позитивные паттерны государственного строительства. В фантастике лет пять-семь назад слово "Империя" стало почти синонимом понятий "сверхдержава", "великая держава". Соответственно, государственники, силы консервативно-традиционалистской оппозиции, "бело-красные" стали рассматривать имперское будущее как положительный вариант для России.

С конца 1990-х годов появилось немало проектов России-империи. Наиболее известным из них является Ордусь (версия предельной, но понимаемой в позитивном ключен китаизации страны), разработанная в серии романов "Евразийская симфония" Хольмом ван Зайчиком (Коллективный псевдоним И.Алимова и В.Рыбакова). Обратно в СССР зовет Юрий Поляков (повесть "Демгородок").

Более приемлемые версии принадлежит Вячеславу Рыбакову (роман "Гравилет "Цесаревич""), создавшему нечто вроде гибрида канувшей в Лету Российской империи и СССР. Правда, вопрос конфессиональной базы российской государственности в романе не решен. Этот проект полюбился многим. Еще более приемлемая версия разработана Владимиром Серебряковым и Алексеем Улановым (роман "Из России с любовью"). В нем органично соединяются реалии ряда "Православие, самодержавие, народность" и ряда "Союз нерушимый республик свободных".

Е.Хаецкая, А.Громов и Д.Володихин вывели Россию-сверхдержаву в космос (соответственно повести "Из записок корнета Ливанова", "Корабельный секретарь" и романы "Убить миротворца", "Конкистадор", "Долиной смертной тени"). В проекте Дмитрия Володихина Российская империя — безусловно православная держава, точнее, государственное выражение Православной цивилизации, рядом с которой существует целый ряд менее желанных для автора, но вполне жизнеспособных вариантов устройства будущей России (романы "Убить миротворца", "Конкистадор", повести "Мой приятель Молчун" и "Государева служба").

Довольно сомнительные варианты предложены Андреем Плехановым (роман "Сверхдержава"), отнесшимся к имперской идее со скепсисом, Святославом Логиновым (роман "Имперские ведьмы"), явным противником Империи, плоским либералом и воинствующим атеистом, а также Павлом Крусановым (роман "Укус ангела"), попытавшимся поддержать имперский проект в мэйнстриме, но крайне неудачно связавшим Российскую империю с нечистой силой. Наконец, ветеран отечественной фантастики Владимир Михайлов в романе "Вариант "И"" всерьез выдвинул два сценария: во-первых, конституционное возвращение монархии в Россию; во-вторых, ее исламизация на законных основаниях. Против первого никто особенно не возражал, второе никто не одобрил. Антиисламский роман Е.Чудиновой "Собор Парижской богоматери" прозвучал очевидной антитезой "зеленой" версии Михайлова.

Проводником идеи Империи как блага в целом ряде романов стал Роман Злотников.

Наособицу стоит роман К.Бенедиктова "Война за "Асгард"". Автор явно не склонен одобрять глобализацию, но не видит у России в нынешнем ее состоянии достаточно ресурсов и достаточно воли, чтобы добиться серьезного положения в мире. Он оставляет за страной право на культурную и, отчасти, политическую автономию, но не позволяет ей стать чем-то большим, нежели сырьевой придаток Евроамериканской цивилизации. Россия середины XXI столетия в его трактовке — не столько полу-юг, сколько недо-Север. Неопределенная общность, в значительной степени потерявшая свое лицо, однако, держащаяся на плаву за счет остатков самобытности. Версия Бенедиктова очень любопытна. Она соответствует одновременно обоим проектам: глобализация победила, и Россия стала частью глобализированного мира; но, поскольку за наиболее самостоятельными в социокультурном отношении мирами сохраняется упомянутая автономия, страна получила призрачный шанс…

Бенедиктов разворачивает концепт "консервативной революции", довольно редкий даже в среде современных русских "культурных националистов". Этот вариант — WASP’овский. Россия и в нем оказывается с боку-припеку. Не Юг, вроде бы, а значит, "окончательному решению" (т.е. сбросу в иное пространство, зачистке) ее население не полежит, но для владык мира русское пространство — отстойник для грязи человеческой, швали последнего разбора.

Сценариев достижения приемлемого состояния в России, — т.е., если не сверхдержавности, то хотя бы понижения уровня криминализации, повышения роли русских в государственном управлении, увеличения общего благосостояния всех граждан, возникновения действительной независимости во внешнеполитических вопросах, — предложено всего четыре.

а) Переворот, осуществленный военным командованием ("Демгородок" Ю.Полякова, "Укус ангела" П.Крусанова, в какой-то степени Р.Злотников). С точки зрения автора этих строк — наиболее реалистичный сценарий и наиболее непредсказуемый по результатам;

б) Создание по инициативе правительства силовой структуры, независимой от корпоративных интересов современного чиновничьего менеджмента (прежде всего, коррумпированного аппарата МВД), и потому способной провести в стране масштабную зачистку мрази (роман О.Дивова "Выбраковка", роман С.Чекмаева "Анафема", роман В.Косенкова "Новый порядок"). Дивов предлагает использовать людей предельно униженных и обиженных существующим социальным режимом. Косенков — бессеребренников, честных и неподкупных. Чекмаев — верующих. Последний сценарий заслуживает серьезного внимания, поскольку С.Чекмаев подвел к административным преобразованиям интерес столь сильной организации, как РПЦ;

в) Сохранять всеми силами культурную самостоятельность, заботиться о пропаганде языка, литературы, истории, веры и постепенно внедряться во все админструктуры страны ради будущего поворота ее к православной версии консервативной революции (Д.Володихин). Системный недостаток — крайняя продолжителньость данного процесса. Это тактика бега на сверхдлинную хронологическую дистанцию;

г) Подчинить страну внешнему иноцивилизационному влиянию, отличному от евроамериканского (А.Столяров, В.Михайлов). Хуже не придумаешь.

Никто не предлагает социальную революцию. И слава Богу.

Некоторые из перечисленных авторов проявляют очевидное знакомство с современными социологическими и политтехнологическими категориями, в том числе специальной литературой и методологическим аппаратом. Это прежде всего Виктор Бурцев, Андрей Столяров, Дмитрий Володихин, Константин Крылов/Харитонов, Кирилл Бенедиктов, Роман Злотников. Некоторые из них получили гранты для углубленной работы в этой сфере. Что ж, подобное положение вещей вполне естественно. Ведь обсуждение будущего страны, региона, мира в фантастической литературе давно превратилось из отвлеченного мудрствования в войну сценариев.