Если суверенитет является основной темой политической повестки дня, то, при отсутствии внешней силовой угрозы, это свидетельствует о внутренней неуверенности общества, его неспособности адекватно реагировать на вызовы новой эпохи. К счастью для многих из нас, неуверенность в себе коллективного организма имеет способность самоизлечиваться (или наоборот – «неожиданно» возникать вновь по мере смены поколений). Следовательно, мы не должны и не имеем права считать комплекс неполноценности само собой разумеющимся фактором, характерным для русской истории. Тем не менее, существует опасность, что новое политическое поколение не будет слишком задумываться о «методах излечения», т.е., проще говоря – проявит неуместную агрессию, объективно необходимую для «выздоровления». А, как и любое лекарство, передозировка может убить пациента.

Очевидно, нет смысла объяснять самим себе, что национализм, великодержавный снобизм, религиозно-государственные проекты не представляют собой лучшей альтернативы пафосному обличению «страны рабов». Будем надеяться, что комплекс «поражения» уходит в небытие, но вот что наступит вместо него?

Комплекс неполноценности – потерянный дух Империи.

Вряд ли стоит реконструировать тот весьма комичный фарс, который сейчас называют распадом великой Империи. Распалась ли Империя? Территория все же – только одна из плоскостей имперского проекта.

В 70-80-е годы прошлого века модернизационные усилия Москвы в среднеазиатских республиках, Закавказье, Прибалтике (бывшей тогда социалистической витриной) носили столь беспрецедентно масштабный характер, даже без учета аналогичных усилий в «странах победившего социализма» и оборонных проектов. Эти программы оказались чрезмерно тяжелыми для и без того не богатой экономики. Фантастические по своим интеллектуальным и финансовым затратам программы «мирно соседствовали» с перекосами и недостатками в бытовой жизни многих граждан второй супердержавы. Политическая ловушка «имперских» деятелей позднего СССР заключалась в том, что вкладывание в развитие окраин носило исключительно дотационный характер. Это стало серьезной предпосылкой к обретению какого-то подобия национальных экономик и государственных институтов в западных и южных окраины СССР, подготовкой к новому «цивилизационному» скачку – обретению собственной псевдогосударственности. Причем, в отличие от Британской Империи, новоиспеченные государства не стремились в единую семью советской цивилизации, они просто хотели контролировать свой кусок хозяйственной системы. Уровень жизни в Душанбе образца 80-х был принципиально выше той же Твери, или, например, Подольска, что в 19 км от Москвы. Презрение к нищему существованию, окрашенного к тому же безумными лозунгами времен промышленной революции про единение пролетариата, трансформировалось в презрение к «сердцу» Империи с ее «ненужной, тупой» армией и к «глупому братству народов». Империя вступала в период модернизации помимо воли и сознания консервативной правящей элиты и граждан страны.

Первоначальный период модернизации получил ряд пиарных трактовок в обществе – вот их весьма скромный перечень: «поражение в холодной войне», «крушение социалистической системы», «развал государства», «победа демократии», «освобождение от коммунистов», «возвращение капитализма» и т.д.

Как пораженческие, так и «освободительные» характеристики на самом деле имели мало общего с реальной действительностью, так как, собственно, не было никакой проигранной войны. Если придерживаться исторической справедливости, то суверенные государства всегда сожительствуют друг с другом либо в состоянии холодной, либо горячей войны, если этого нет – то, значит, они делегируют часть своего суверенитета наднациональным структурам.

Пораженческая лексика замещала презрение к собственной убогой жизни, неадекватному государству, существующим гражданским отношениям, соседствующим с достаточно впечатляющими достижениями страны. «Убогой», конечно, по сравнению с надуманным образом «процветающего Запада». Внешний «холодный враг» для одних служил оправданием убогости, для других – ненужным жупелом, навязанным коммунистической пропагандой.

Реализация имперского проекта в рамках СССР зашла в тупик. Советская модель выполнила свою великую историческую миссию – т.е. предотвратила уничтожение Империи в двух беспрецедентно тяжелых войнах (ее первая часть, 1914-1918 гг., показала смертельно опасную несостоятельность существовавшей тогда модели) и восстановила практически полностью уничтоженную материальную базу в рекордные сроки (менее 15 лет). Однако с 50-х, со сменой верховного руководства она перестала дальше соответствовать самой философии Империи и стала стремительно деградировать.

Длительная «пораженческая обработка» вызвала развал патерналистской системы и полный хаос не только на идеологическом, но даже на бытовом уровне. Непривычный для общественного сознания новый телеязык убеждал «бывший совок» в существовании другой, постреволюционной страны, в том, что есть какая-то неведомая и бурная политическая жизнь, которая, безусловно, является благом для них же, а жизнь плохая есть результат «бессмысленной, тупой истории» от крепостного права до позднего Андропова. Сегодняшняя картинка государственных СМИ вызывает у многих угрюмые воспоминания, но объективности ради следует периодически заново просматривать новости 90-х.

Понимание того, что ресурсы, коммуникационные маршруты, фундаментальные системы жизнеобеспечения страны не зависят от наших идеологических метаний и представлений о демократии и свободе, но при этом жизненно необходимы, пришло позже. Десять лет полного хаоса, схожего с тем, что пережили мы, для большинства суверенитетов были бы губительны, но историческое свойство Российской Империи заключается в том, что шоковая терапия лучше всего мобилизует ее здоровые силы. Шоком может быть революция, война, смута, но шок помогает излечивать психологические затруднения, в том числе – их общественные формы.

Евразия в силу своего колоссального разнообразия (культурного, цивилизационного, религиозного) не потерпит никакого другого управления, кроме как Империи. Начав строить национальные государства, мы быстро вновь деградируем до кривичей и вятичей, а потом все они опять подчинятся новому центру Империи, даже если появятся какие-то искусственные границы, а сам центр будет находиться в другой части света. В середине 90-х закончился первый этап гражданской войны на Кавказе, поводом к которой послужил так называемый чеченский национальный проект. Де-факто, территория Чечни стала самостоятельной в политическом плане, добившись этого с оружием в руках. Долго ли они удержали свой суверенитет? Где они, романтики чеченской государственности, и почему вместо них псевдосуверенитетом ЧРИ в полном объеме распоряжались арабы?

Империя дает гражданину хотя бы саму возможность получить доступ к ресурсам, богатству, власти в полном объеме и вне зависимости от этнокультурного происхождения. Это – единственная модель в столь разнообразной среде. Все эти «русские единства», дагестанские джамааты, white power-ы, дальневосточные «суверенитеты» – все это резко сокращает границы проявления властной воли, это удел тех, кто решил отказаться от реального суверенитета в пользу идентичности. Если в Европе такие фокусы возможны, то Евразия таких ошибок не прощает. Хозяйственно-ресурсная система объективно устроена так, что, если вы решились поиграть в национальную идентичность, вас отсюда попросят. Империя не отрицает национальность, но она задает правила игры, одинаковые для всех. Вы можете быть Lukoil-ом, предлагая свою корпоративную культуру управления, которая имеет свои национальные особенности, но органично вписывается в общую систему, а можете начать играть в химеры с новым халифатом, продвигать в суверенную область саудитов, подрывая тем самым экономику тому же Lukoil-у или иным национально-корпоративным образованиям.

Нельзя сказать, что 15 лет полностью прояснили общественное сознание, и все же – хозяйственная логика Евразии, пусть и не столь технологичная, как североамериканская, но привыкшая к большим масштабам, породила новый тип хозяйственных специалистов. Если новое управленческое поколение из своей повседневной практики возродит и модернизирует ценностную базу Империи, то можно будет сказать, что 15 лет шоковой терапии по значению своему были равноценными тем 15 годам, за которые предыдущие поколения восстановили полностью уничтоженный войной хозяйственный комплекс. Уже появляются карты, на которых представлены сферы активного влияния российских корпораций. Можно только отметить, что границы такого влияния удивительным образом совпадают с границами Империи 1913 года… независимо от национальных стереотипов и гуманитарных откровений.

Империя и ее подданные

У любого суверенитета есть подданные. Это не просто и не только граждане государства в рамках национальных границ. Подданные суверенитета могут быть гражданами других государств – паспорт значения не имеет. Подданство может определяться многими факторами: финансовой зависимостью, идеологической и культурной близостью, историческими факторами. Нет никакого желания обидеть бывших сограждан, но история говорит о том, что у нынешних стран, составляющих так называемое «ближайшее зарубежье», никогда не было своего реализованного суверенного проекта. Закономерным итогом появления национальных границ стала своего рода шизофрения, при которой политическое внешнее управление диктует одну логику, а хозяйственный комплекс – другую. Следует помнить, что чужое внешнее управление в Прибалтике, Грузии, Украине не лишило Россию подданных, проживающих на этих территориях.

Имперский проект реализуется по мере того, как работоспособное население территорий, которые включаются в орбиту его влияния, добровольно (или добровольно-принудительно) принимает подданство Империи. Таков закон истории. Империя может формироваться за счет силы оружия, где подданство навязывается – это слабый проект. Империя может формироваться за счет экономического доминирования, при этом национальные гражданства ее подданными могут быть сохранены, но сама Империя определяет все политические решения. Империя может формироваться на религиозном фундаменте, как правило, в подоплеке в таком случае – политический протест оставшихся за бортом модернизации.

Российская Империя формировалась и оружием (по-другому было нельзя), и взаимными договорами перед лицом чужой силы, и созданием единого хозяйственного, а в конце концов – и культурного пространства. Российская Империя – это проект «единства многообразия». Для большинства ее подданных нет иной возможности получить равный доступ к свободе – которая выражается в способности реализовать свою волю.

Как и любой цивилизационный проект, Российская Империя достаточно хрупка и склонна к самоубийству. Тяга к суициду проявляется в попытках узурпировать власть в Империи группами, одержимыми идеологическими или религиозными стереотипами. В связи с этим проект Либеральной Империи мне представляется исключительно бесперспективным, как и проект Империи Национальной. Идеологически окрашенные (по сути, европейскими гуманитарными учениям) проекты подменяют объективное существование Империи попыткой притянуть ее к своей системе ценностей. В результате по всей территории нереализованные амбиции людей трансформируются в какие-то бессмысленные национальные и псевдо-суверенные проекты, а Империя впадает в период выяснения отношений, в борьбу всех против всех.

В тоже время, советский проект объективно был необходим. Дело не только в том, что он оказался способен мобилизовать страну перед лицом продолжения Большой Войны, он приблизил Империю к ее главной задаче – обеспечить для всех ее подданных равный доступ к ее ресурсам. Сохранив условные кастовые различия, СССР ликвидировал непреодолимые, а также создал гигантскую хозяйственную и транспортную системы, которые все еще сдерживают пространство Империи, уже после крушения советского проекта.

Модернизация Империи требует новых подданных. Ей не нужны идеологии и какие-то «национальные идеи», она сама по себе идея, мечта, только, слава Богу, – не национальная. У Империи есть все – ресурсы, история ошибок, трагедий и побед, уникальный опыт межнационального и межрелигиозного диалога, технологии, инфраструктура. Но у Империи не слишком много подданных. Комплекс неполноценности, пережитый всеми нами в новейшей истории, лишил многих способности разумно оценивать собственное местоположение. Кто-то бросился в объятия самостийных и религиозно-мистических проектов, кто-то «в черную» зарабатывал на всем, надеясь убежать туда, где не смогут это отобрать, кто-то принял другое подданство (не гражданство) и в очередной раз возжелал разрушить до основания «тюрьму народов». Сохранение этих тенденций опасно для всех – Евразия не терпит иной формы общественного развития, кроме Империи. Если развитие не является приоритетом, то та же Евразия предоставит обширные территории и достаточно времени для взаимного истребления. Однако Империя пока еще способна помочь своим подданным не пересечь опасную черту. Комплекс неполноценности излечивается готовностью взглянуть в лицо реальности и решить для себя – чьими подданными мы хотим быть. Главное – не ударяться в восторженное жонглирование стереотипами, иначе выбор определят другие.