Около 5-ти часов вечера 4-го октября, в сопровождении "Альфы" мы покидали Белый Дом. Выходя из разбитых дверей первого подъезда, мы длинной цепочкой спускались по лестнице к ожидавшим нас автобусам. С обеих сторон стояли цепи спецназа. Стояли спокойно, никого не трогая, даже довольно добродушно советовали опустить руки тем, кто их поднял.

Внизу, около автобусов, быстро и довольно поверхностно всех обыскивали. Никаких эксцессов не было и здесь. В ПАЗик нас влезло 38 человек, водитель с автоматом и двое сопровождающих из "Альфы".

Уезжая мы смотрели на горящее здание. Как ни странно, но находясь внутри, мы не знали о пожаре, и теперь смотрели на столбы дыма и огня, в которых еще оставались наши товарищи. Никто не сказал ни слова, пока не доехали до Краснопресненской. Там автобус остановил ОМОН, находящийся на внешнем кольце оцепления.

Пока охрана договаривалась о разрешении на проезд, какой-то пьяный мент бросился к автобусу, и с восторгом помешанного завопил: "А, защитнички! Вашу мать!... Сейчас всех перебью" Задрав автомат вверх, он выпускал одну за другой длинные очереди над самой крышей автобуса, пока не опустошил магазин. Наконец автобус пропустили, он повернул к метро Баррикадная и мы уже удивлялись, допустив на секунду мысль, что нас и вправду отпустят.

Но нет, вход на Баррикадную был закрыт, а автобус свернул к находящемуся рядом 11 отделению милиции. К этому времени там уже стояло два таких же автобуса с пленными. Мест для нас в отделении явно не находилось. Простояв около получаса нас повезли дальше, и поколесив по городу привезли в 61 отделение милиции. Там нас уже ждали.

Все отделение вывалило на улицу для торжественной встречи, выходили из автобуса буквально сквозь строй. Наградив каждого десятком пинков и подзатыльников, прямо на улице всех обыскали, на этот раз заставили снять даже шнурки. Завели внутрь, тех, кто поместился, загнали за загородку в дежурной чaсти, а остальных оставили на лестнице.

Рядом с нами безотлучно стояли автоматчики в бронежилетах и "намордниках" (так мы называли ментовские вязаные шапочки, закрывавшие все лицо, и оставлявшие открытыми только глаза) За загородкой пришлось стоять, как в автобусе в час "пик". Переписали все фамилии, затем, всех по очереди, сфотографировали. Сначала обращались довольно жестко, на лестнице кого-то крепко били (кажется нашли патрон в кармане)

Через 2-3 часа отношение к нам понемногу начало меняться. По нашему поведению было видно, чтона уголовников, погромщиков и убийц мы как-то не тянем. Дошло до того, что охранник, в "наморднике" сам принес нам воды в пластмассовой бутылке, когда у него попросили разрешения попить. Они уже открыто обсуждали между собой, что скоро нас выпустят, но, вероятно команды на это не было, вместо этого, 20 человек, включая меня, посадили в "воронок" и перевезли в 26-е отделение милиции (находится в Лялином переулке, около Курского вокзала)

Во дворе отделения "радостная" процедура встречи повторилась во всех подробностях, с радостным ревом:"А, защитнички х....! Жидовские морды! Признавайтесь, кто сколько ментов положил?", всех избили и гуськом погнали в дежурку. Обыскав и надавав пинков, у нас отобрали ремни и шнурки и загнали в КПЗ, двух женщин поместили отдельно, как с ними поступили в дальнейшем я не знаю.

Площадь нашей камеры была примерно 6 кв.метров, почти вся она была занята деревянными нарами. Кое как мы разместились на этих нарах, и попытались было заснуть, ведь большинство из нас не спало уже почти двое суток (ночью с 3-го на 4-е было явно не до сна), но не тут-то было. Дверь камеры распахнулась, и изрядно пьяный мент заревел на все отделение: "Встать! Кто здесь спит?!!! Всем стоять!!!"

Подняв все 18 человек, он выдернул и вывел одного. Минут через пять процедура повторилась, первого вернули в камеру и вывели следующего. Это продолжалось всю ночь. Каждого из нас по очереди сводили сфотографироваться (повторно), сдать отпечатки пальцев и допросили. В сумме получилось, что за ночь нас подняли 54 раза.

Постоянно в наш адрес раздавались угрозы, обещания, что все мы выйдем отсюда инвалидами, всем опустят почки и т.д. Не делалось исключений ни для находившегося с нами иранского журналиста, ни для депутата - ельциниста, случайно попавшего в БД во время штурма. Этот депутат (фамилию я к сожалению не помню) был направлен в БД генералом Огородниковым, для переговоров о разоружении, о чем предъявил соответствующую бумагу.

Били его и издевались наравне со всеми. Не ожидавший такого обращения он сидел на нарах, трясся и повторял:"Это фашизм!". Сидевший рядом с ним крепкий мужик в камуфляже, похлопывая его по плечу, ласково советовал:"Ты давай, смотри, запоминай, образовывайся." Бросалась в глаза чрезвычайная "храбрость" всей перепившейся ментуры, всю ночь они просидели в бронежилетах, держа АКСУ на коленях, и на каждый шорох у двери орали:"Стой! Стрелять буду!"

Какого-то пьяного мужичка, случайно забредшего к ним во двор, они схватили, и избивая со всей дури, допытывались, что он делал у них во дворе.

К утру они наконец-то всех допросили, вероятно и сами устали от тяжелой работы, подсадили к нам в камеру уголовника и заперли дверь. Уголовник поначалу пытался бузить, спровоцировать скандал, но ему очень дружно и доходчиво объяснили, что он неправ. Слова до него дошли сразу, обошлось без других мер воздействия.

Гораздо труднее было выдержать недостаток воздуха. 19 человек на 6 кв. метров, без окон и с запертой железной дверью, все таки слишком много. А тут еще и на улице погода была не из прохладных. От испарений и дыхания по стенам потекла вода, пот заливал ли ручьями, в глазах все плыло, каждый вдох казался последним.

Парень, сидевший рядом со мной, сполз по стене и находился в какой-то прострации. Далеко не всегда он отзывался, когда к нему обращались. Явно было видно, что еще двое или трое долго не выдержат. Один из них лежал, держась за сердце. Мы пытались достучаться до охраны, говорили им, что дышать нечем, сосем помираем, просили открыть ненадолго, проветрить. В ответ слышался радостный гогот, мат, и "Терпите, суки!".

Ближе к полудню, кто-то из нас догадался попросить сходить оправиться. К общему удивлению это сочли уважительной причиной и всех нас по очереди сводили в туалет. Один из милиционеров, посмотрев на нас, позволил даже двоим явно больным посидеть на стульях в дежурке, около двери камеры.

Пожалуй это было единственное человеческое проявление. За весь день нас ни разу не кормили, для некоторых это были уже третьи сутки без пищи. Вся эта процедура заняла около получаса, потом дверь снова закрыли наглухо, и все повторилось сначала. Добавляло мучений понимание того, что близкие не знают ничего о нашей судьбе и вероятно ищут нас всех по моргам и больницам. Несмотря на все просьбы, милиция даже не удосужилась обзвонить родственников, и сообщить, где мы находимся. Часам к пяти через закрытую дверь донесся разговор, кто-то из прокуратуры давал распоряжение всех отпустить, говоря, что:"К этим претензий нет.".

Нас действительно стали отпускать. Первым вызвали мальчишку, лет восемнадцати. Били его вчетвером минут пятнадцать, он был в камуфляже, и это довело палачей до остервенения. Сначала сквозь дверь доносились гулкие удары, ему на голову надели шлем, и били по нему дубинками, делая "колокол", прием из арсенала армейской "дедовщины", потом били по телу.

По звукам и отрывочным репликам можно было понять, как это протекало: сначала ногами по икрам и под коленную чашечку, для расслабления, потом в пах, по почкам, по корпусу, дубинками по бокам и спине. Когда сбили с ног, начали топтать ногами, пинать. До сих пор не могу забыть "животный" крик этого мальчишки:"Не убивайте меня!", а в ответ радостный гогот и матерная брань, потом снова удары.

Наконец его подняли и приказали: "Иди в туалет. Отмойся.". Нам было понятно от чего отмываться, каждый ждал своей очереди. Но даже и для того парня это было еще не все, вытащив его из туалета, его избили еще раз, и только после этого вытолкнули на улицу.

Второго и третьего "отпускаемого" били несколько меньше, вероятно просто устали, сорвав злость на первом, но все же довольно крепко. Четвертым вывели меня. На месте дежурного развалясь за столом, сидел майор, меня подвели к нему. Взяв со стола протокол допроса, он издевательски-угрожающе спросил:"Ну что, защитничек! Тебя уже били или еще нет?" Я очень спокойно ответил:"Ну дали раза три". "Только-то! Ну мы это сейчас исправим! Ты ведь ... твою мать, пишешь, что с 22-го там сидел!"

Также спокойно, не повышая голоса, я ответил:"Воля ваша. Я могу только повторить, что не только никакого оружия не имел, но и вообще никого пальцем не тронул." Почему-то этот ответ настолько озадачил майора, что он даже не нашелся что мне ответить, весь побагровел, набрал полный рот воздуха и чуть помедлив, заорал:"Вон отсюда!!!"

Взяв свою куртку, я попросил вернуть мне ремень, который отобрали при обыске. Ответ был следующий:"Какой тебе на ... ремень. У.....й пока цел. Менты провожали меня взглядами, полными сожаления. Как же, добыча ускользала прямо из рук. Выйдя на улицу, я уже считал, что все наконец закончилось, но не тут-то было. Еще сидя в камере, мы договорились с товарищами, что расходиться будем только группами, чтобы знать, если кого не отпустят, и помочь если очень уж сильно изобьют.

Отойдя от отделения метров на 50, я остановился, и стал ждать остальных. С интервалом минут в 5-10 вышли еще двое, оба они были основательно избиты. Под глазами синяки, багровые следы от дубинок поперек тела. Пока мы делились впечатлениями, из отделения выглянул один из ментов и увидел, что мы стоим невдалеке.

Тут же они высыпали целой толпой. Один, в бронежилете и с автоматом, остался чуть сзади, а остальные подошли к нам, предварительно приказав:"Стоять!", и устоили избиение прямо на улице. Для начала двинули по зубам, потом спросили:"Ты почему еще не дома?", а дальше по известному сценарию: ногами, дубинками.

Получив этот урок, мы отошли еще метров на 150, и встали за углом булочной. Постепенно к нам присоединялись наши товарищи. Когда нас было уже человек восемь, увидели, что один из милиционеров, идет по улице в нашу сторону. Увидев нас, он на почтительном расстоянии резко повернул на перпендикулярную улицу, приближаться явно не посмел. Посмеявшись над "храбростью" "Героев новой России" а ля Ерин, мы начали небольшими группами расходиться по домам.

Рассказ очевидца (записала Надежда Бондаренко)

"...Вместе со мной шли еще какие-то незнакомые мне парень и девушка. Мы уходили дворами и наткнулись на группу вооруженных людей в черных масках. Сначала я подумал, что это и есть пресловутые "боевики". Нам велели поднять руки за голову и отвели в переулок, за стоявшие там грузовики. Рядом с этими грузовиками стояли еще люди в военной форме. Тут я услышал в отношении себя такой диалог:

- А с этим что делать? - Дай ему по шее и отпусти.

После этого меня начали избивать. Нет, мне не просто "дали по шее" люди в военной форме, меня избивали долго и упорно, я падал, меня пинали ногами, поднимали за шиворот, снова били... Я опять вставал, пытался уйти, ведь я же слышал, что меня предлагалось "отпустить"... Но меня догнали, и со словами "ты не в ту сторону пошел", стали избивать снова. Потом, когда я уже не мог встать, находился в полубессознательном состоянии, меня кинули в автобус. Кроме меня, туда накидали еще очень много народу. Кидали как попало, люди лежали на мне, я чувствовал, как их тела давят на меня сверху, но пошевелиться не мог. И мне еще повезло, что я оказался в самом низу, потому что людей, оказавшихся сверху, продолжали избивать и в пути...

Нас привезли к какому-то отделению милиции. Номер его я точно назвать не могу. Меня и еще одного парня, находившегося уже в совершенно бессознательном состоянии, кинули на асфальт возле входа в отделение.

Мы там лежали долго. Наконец, про нас кто-то вспомнил. Чтобы проверить, живы мы или нет, об нас гасили сигареты. Парню, лежавшему рядом со мной, сожгли сигаретой ухо, потому что он упорно не подавал признаков жизни. Потом оказалось, что он все-таки жив, только отбиты все внутренние органы.

Когда мне ткнули сигаретой в лицо, я открыл глаза и увидел перед собой человека в форме с автоматом на шее. Глядя на меня, он равнодушно произнес: "Может, пристрелить его и выбросить?" Я нашел в себе силы приподняться и ответить: "Пристрели, или затащи меня в помещение и не мучай, я уже два часа лежу на голом асфальте". Меня взяли за ноги и волоком затащили в помещение. Тащили, как труп, я головой пересчитал там все ступени. ...Потом, когда все-таки приехала "Скорая", меня пытались таким же образом вытащить из помещения в машину, но тут уже медики воспротивились и заставили работников МВД взять меня как положено - за руки и за ноги.

В больнице сказали, что без медицинской помощи мне оставалось жить полтора часа. Селезенку мне удалили. Что со мной будет дальше - не знаю. В больницу ко мне приходил представитель прокуратуры, требовал с меня подписку, что я не имею претензий к органам. И мне пришлось такую подписку дать, потому что я хочу жить. Взамен они обещали больше меня не трогать.

Пока я лежал в больнице, меня и правда не трогали, но потом, когда я выписался и вернулся домой, "органы" своего слова не сдержали... Сейчас меня вызывают зачем-то в прокуратуру, а в случае моей неявки грозятся завести на меня какое-то уголовное дело. Если бы я был уверен, что уголовное дело на меня, действительно, заведут, что я смогу нанять адвоката и защищаться от предъявленных мне обвинений, то я бы туда пошел. Но я уже понял, что законов в России больше нет, что я могу просто исчезнуть бесследно, так как никакого преступления не совершал, судить меня не за что, а живые свидетели не нужны. Поэтому я скрываюсь.

Но я решил: если у людей, которые предадут огласке мою историю, будут неприятности, если "демократы" попытаются обвинить их в клевете, я все-таки приду на суд и буду свидетельствовать истину, чего бы мне это ни стоило."

Из рассказа геолога Константина Скрипко (продолжение)

(Магнитофонная запись)

К: Когда нас вывели в сторону Краснопресненской набережной на ступеньки, было еще светло. Отделили мужчин от женщин. Мне это было непонятно, мы разделились, но от одной к другой группе ходили, "альфовцы" не препятствовали общаться.

Сказали, что прийдут автобусы. Автобусы будто бы первую группу увезли к метро, сейчас они вернутся. Время шло, их не было. Мы спрашиваем, где же автобусы? Отвечают, автобусы блокированы демократически настроенной толпой. Не прийдут.

Прошло полтора часа, уже стемнело. Тут, как по команде, началась массированная стрельба со всех сторон. От Хаммеровского центра стреляли, от мэрии тоже стреляли. Зашевелились БТР и стали стрелять то ли друг в друга, то ли в Белый дом, в общем активно стреляли, народ на ступеньках заметался. То кинутся к одной стороне, где гранитный бордюр, то к другой стороне прижмутся.

Потом я обратил внимание на то, что мы мечемся, а "альфовцы" спокойно стоят во весь рост. Они знали, что это инсценировка, шумовое оформление, которое должно давить на психику.

Решили уходить мелкими группами пешком. Я хорошо знаю район, взялся вести группу, и мы пошли по Краснопресненской набережной. Хотели выйти к Хаммеровскому центру. Прошли первый дом до середины. Это был разгромленный магазин, дверь в сторону набережной выломана, все товары разграблены и вытащены. Висели плечики, стояли вешалки, но ничего не было. Выскакивают омоновцы с автоматами - заходи в этот подъезд!

Олег Румянцев шел в нашей группе, но на несколько шагов сзади, их уже били. Его, как депутата, опознали. Омоновец стал кричать: "Ах ты жиденок!" Схватил его за уши, стал бить носом об коленку.

В общем, над ними уже издевались, а мы успели выскочить во двор и выйти на улицу Николаева. Над ней - сплошная сеть трассирующих пуль. Прижались к стенке, идем к Рочдельской.

Угловое здание - школа, во дворе лежат на земле омоновцы с автоматами и накрыты корытами аллюминиевых щитов. Лежат, не стреляют, в касках. Прошли, прижимаясь к стенке, и тут мимо нас омоновцы гонят молодых ребятишек, студенческого возраста, руки за головами. Бьют их ногами и прикладами, нам стало ясно: мы попали в ловушку. Попробовали назад, те, что лежат, говорят: "Ну - ка, идите обратно!"

Мы решили спокойно предъявить наши сумки, пройти через них ... Но нас посадили на корточки и сразу тут же начали бить ногами и прикладами. Они были выпивши, здоровые ребята, плечистые, крепкие. Чтобы себя завести, кричали: "Коммуняки! Вас тут всех убивать нужно!"

И вот тут я решил показать, что здесь не одни коммунисты. Стал на колени, перекрестился и запел молитву, которую мы около нашего креста регулярно исполняли: "Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое!"

Думал, молитва может их успокоить. Но омоновцы буквально озверели, один как взвоет: "А ты, оказывается, коричневый!" Я читал молитву: "Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое Твое воскресение славим!" Они стали прыгать на мне, затем скомандовали: "Встать, руки за голову!"

Я левую руку поднял, а правая уже не слушается. Я ее взял левой рукой, подтащил, и тут же ребром ладони получил по затылку. Очень им понравилась моя, привезенная женой из Монголии шапка.Душманская,, как они ее назвали. Трижды сбивали они эту шапку с моей головы. Так она у них и осталась.

Нас сложили на коленях, лицом вниз, около павильончика, где торгуют смазочными маслами, импортными: прямо у выхода с улицы Николаева и напротив школы.

Потом появились автобусы,пришло время грузиться. Нас стали сортировать: депутатов в один автобус, нас - в другой. Мне так не повезло: я оказался внизу, на меня навалили других, и тяжесть тел меня постепенно раздавливала, тем более, что омоновцы топтались по ребрам, сломали их, рука тоже ... На всех поворотах, на всех остановках, когда автобус дергался, было очень больно. Лежу и думаю: только не потерять сознание, я должен выжить, чтобы рассказать об этом людям. И все равно я задохнулся и потерял сознание.

Слышу, говорят: "Он кажется, теплый." Двое ребят меня вытащили из автобуса под руки, ноги волочились. Стал дышать и пришел в себя. Завели в отделение милиции и поставили всех к стенке лицом.

Ребята предупреждают: "Стой, не падай, упадешь - будут бить". Мысль эта нас сопровождала. Когда я еще собирался войти в автобус, подошел к тому, что лежал от меня справа, и говорю: "Вставай, парень, вставай, друг, а то тебя здесь забьют". Омоновцы запротестовали: "Не трогай его". Я все же попытался его поднять, а он оказывается уже холодный. А лежал он в такой же позе, как мы: на коленях и руки за голову. Неизвестно, отчего он скончался. Застрелили, сердце не выдержало ... Но в этой позе он так и лежал - мертвый.

Омоновцы продолжали над нами издеваться и в отделении милиции. Я не утверждаю, что милиционеры, сотрудники отделения, участвовали в избиении. Правда, я не мог их видеть: как только оборачиваешься, тут же получаешь удар по голове. Но они все тут находились, включая начальника, подполковника.

Это 2-е отделение, на Полянке, напротив книжного магазина "Молодая гвардия". Разговорчик у них там такой: "Как стоишь?! Ноги шире!" Разводишь ноги - тут удар в пах. "Руки за голову!" Поднимаешь руки-- удар по ребрам сбоку. Кулаками. Если поворачиваешься, бьет по затылку, носом - об стенку, из носа капает кровь. Тех, кто сопротивлялся больше, тех больше и били.

Интервью с Александром Страховым: (интервьюер - Андрей Колганов, Магнитофонная запись)

"Мы пошли, собирая людей, затем вместе со всеми уже вышли, первую группу уже вывели и отправили на автобусах. Со второй группой были и депутаты. Мы выходили через центральный вход, нам сказали, чтобы мы шли по одному. Я шел первый, со мной шли те же девочка и парень, мы вышли на центральную лестницу. На нижних ступеньках нас остановили, там стояла "Альфа", нам сказали, что сейчас подойдут автобусы и на этих автобусах отправят до ближайшего метро. Длилось это довольно долго. Мы благодарили десантников, которые действительно выстроились в коридор, благодарили их за то, что они повернули пушки, не стреляли, что они действительно предпринимали действия к тому, чтобы прекратить этот расстрел. Это не с чьих то слов, это я видел сам.

На нижних ступенях мы остановились, туда пустили довольно большое количество репортеров, в том числе и с телекамерами, фотоаппаратами. Прямо напротив, на той стороне набережной, огромное количество, просто море было людей. Там же были танки. Еще больше людей стало на крышах домов. Нам вспомнилось наше прежнее впечатление, что устроили этакий театр, с ложами и балконами.

Я забыл сказать еще об одном эпизоде. Когда мы выходили для переговоров, вдруг стали стрелять с моста по людям, которых там было огромное количество. Они бросались на землю, вставали, бежали, опять стреляли... Это было на мосту. Это было где-то в районе половины пятого, когда стали стрелять по этой толпе. Уже не знаю, в чьих сторонников.

А.К.: А кто стрелял?

А.С.: Войска, я так понимаю. С моста и стреляли. Всегда очень просто отследить откуда стреляют. Стреляют точно с противоположной стороны, нежели куда бежит человек. Там было и слышно, и видно, и было это явно.

Долгое время мы ожидали на нижних ступенях центральной лестницы, пока приедут обещанные автобусы, которые должны были вывезти нас оттуда. Где-то минут сорок - час мы там стояли. Никто там никого не арестовывал, ни депутатов, ни гражданских. Подходил я к руководителям "Альфы" и просил, чтобы вывезли на автобусах, которых там стояло шесть или семь штук, ПАЗики "Альфы", на которых они видимо и приехали. Они отказались это сделать, сказали что это автобусы "Альфы" и они на них никого никуда не повезут, а вот придут те, и вот на тех мы вывезем.

Тут стало темнеть, солнце стало заходить, до темноты оставалось минут пятнадцать-двадцать. День был очень солнечный, мы это видели внутри в темном коридоре, по тому, как пробивалось солнце под дверями. И вдруг опять открыли огонь и стали стрелять. Люди бросились по бокам этой лестницы, за боковые гранитные стенки, укрываться за ними. Стреляли опять со стороны Горбатого мостика. Опять началась активная стрельба.

Пока мы стояли, оглядывались на здание. Часы остановились в 10 час. 03 мин. Этажа четыре, если считать сверху, было охвачено пожаром. И поскольку ветер дул справа, огонь постоянно переносился в следующие и следующие помещения по этим этажам. Оттуда падали стекла, видно было, что там жуткий пожар и его раздувало все больше и больше. Пожар шел уже давно. Первый пожар на шестом этаже удалось потушить, но этот разгорался все больше и больше. В этот момент, минут через пятнадцать после заката, резко спустилась темнота. Учитывая все то, что происходило до этого, уповать на то, что стрелять не будут, не будут стрелять уже прицельно под покровом темноты, было бы абсурдным. Люди бросились по набережной влево, если смотреть на центральный вход - в сторону Центра Международной торговли.

У первого же дома, стоящего влево от Дома Советов, через витрину магазина и через сам этот магазин, то ли ОМОНовцы, то ли десантники, пропустили нас внутрь двора. Там велась беспорядочная стрельба, там же был арестован Бабурин, один из депутатов. Почему я это подчеркнул - потому, что пока мы стояли на лестнице, никого не арестовывали, ни гражданских, ни депутатов, никого. А Бабурина арестовали там, во дворе. Крикнули "Руки за голову!", дали очередь поверх головы и забрали. Людей было много, они стали разбегаться...

А.К.: Много - это примерно сколько?

А.С.: Сотни, по крайней мере сотни три, это уж точно. Кстати, вот этот, назвавшийся представителем профсоюзов ЗиЛ мужчина, ушел под ручку с тремя женщинами в направлении этого же дома задолго до этого, тогда, когда все стояли на лестнице. До этого он все с громкоговорителем бегал и говорил, что вот сейчас прибудут автобусы, но сам затем удалился отдельно с тремя женщинами.

Во дворе люди рассыпались по подъездам, и мы забежали в один из подъездов. Я все время держал эту девочку и парня буквально за руки, и говорил ей, что я не хочу, чтобы твоя мать тебя потеряла в шестнадцать лет. Я одел на нее снятую с убитого каску, она так в этой каске и на переговоры ходила, в ней же была и во дворе. В подъезде сидели мы довольно долго, пытались сначала проситься в квартиры. Ни в одной квартире никто двери не открывал. Понятно, что идти во дворы, под пули, где стреляли без предупреждения, никто, естественно, не хотел. Несколько ребят поднимались на чердак, сказали, что там сидят снайперы, то есть они видели вооруженных людей на чердаке. После этого мы сидели в подъезде на нижних этажах, желая переждать.

Приблизительно через час стали группами по четыре, по пять, по шесть человек выходить из подъезда с тем, чтобы как-то оттуда прорываться. В моей группе было шесть человек, со мной опять была эта девочка, парень, еще мужчина, была пара пожилых супругов, лет по 65, наверное, очень интеллигентного вида, с корзинкой (видимо, что-то брали с собой). Мужчина сильно хромал и когда мы выскочили из подъезда, нам было ясно, что уходить надо разными путями. Мы видели, куда пошла предыдущая группа.Мы пошли в арку вдоль стены дома, вдоль одной арки в следующую, ведущую на улицу, параллельную набережной. Там нарвались на вооруженных десантников, там стрельба была, мы спрятались за колоннами. Там же, за этими колоннами, наткнулись на убитого мужчину, лежащего в луже крови.

Девочка испугалась очень, сначала не могла понять, говорит - кто это, почему он там лежит?... Он что, убит?...

Старики нам сказали - ребята, прорывайтесь сами. Мы старики, нам, наверное легче будет выйти, не должны, вроде бы по нам стрелять.(Хотя, как впоследствии оказалось, не факт). Мы через другую арку дворами пробирались и в какой-то момент выскочили на угол одного из зданий на открытое место и там у подъезда был очень яркий свет. Услышали крик "Стой! Стреляю!". Мы закричали, что не стреляйте, мы гражданские, без оружия, и заскочили в ближайший подъезд. Поднялись наверх, сначала сидели на лестнице.

Понимая, что будут облавы, видя, что и как делается во дворах, мы понимали, что оставаться там бессмыслено, надо что-то придумывать, идти дальше прорываться. Мы даже не пытались обращаться в квартиры, надеялись, что пустят хотя бы девочку, но и ее ни в одну квартиру не пустили, ни в одной квартире не открыли в дверь. Она становилась перед глазком, говорила, что мне шестнадцать лет, поймите,мне страшно, на улицах стреляют, на улицах убивают, я даже в комнаты заходить не буду, посижу в прихожей. Ни одна дверь не открылась...

Потом, после долгих переговоров дали, правда, попить - вынесли банку с водой. Еще час-другой спустя нам удалось уговорить мужчину, жившего в этой квартире, чтобы он вышел вместе с нами и со своей собакой, с документами, что он здешний житель. Мы вышли из подъезда. Опять окрик: "Стоять! Стреляю! С собакой - на месте, первый - ко мне!" Я первый пошел, к стене прижали, раздвинули ноги, обыскали, тоже самое сделали со всеми. После этого мы попросили, что нам бы к метро пройти, объяснили, что мы были тут, в подъезде, кругом стреляют, и просили их проводить.

На улице, параллельной набережной, стояли десятки БТРов, огромное количество солдат. Это было уже в районе 11 часов вечера. Мы выбрали такую тактику: просили, чтобы одни военные доводили нас до следующего поста, потому что нам было страшно. Мне не стыдно в этом признаться, мне действительно было страшно - потому, что я видел трупы, видел, что там было, что стреляют по дворам и попасть под эти пули совершенно не хотелось.

Выбрали тактику такую, что выходить специально на освещенные места, чтобы было видно, кто идет. Впереди мы ходили с этой девочкой вдвоем, чтобы было видно, что мы идем открыто, что мы гражданские, мы без оружия. В конце концов нам удалось пройти это огромное количество постов, многие из которых были в самых темных закоулках, рядом с многочисленными БМП. В начале 12-го мы вышли к метро "Улица 1905 года". Там улицы как вымерли. Людей практически не было - считанные единицы. Увидев, что эта станция закрыта, мы буквально бегом побежали на "Беговую" и попали в метро где-то в половине 12-го."

Из беседы с Ребриковым В.А., депутатом России.

"Оппозиция", спецвыпуск)

А.Б.: Владимир Андреевич, Вы пережили два путча, как бы изнутри Белого дома ( в августе и октябре ). В чем состоит их отличие?

В.Р.: В августе - это была буффанация, спектакль, в серьезность которого не верили сами исполнители. В октябре - была агония загнанного в угол коррумпированного клана чиновников и стоящих за ними "мафиозно - денежных" структур, которые четко знали, если будет не по их, то с них спросят. Поэтому они стояли насмерть.

А.Б.: Как вы оцениваете действия руководства Верховного совета и тех, кто защищал Белый Дом?

В.Р.: Руководства как такового не было. Была самоорганизация. Оно пыталось жить в обычном режиме в необычных условиях. Но власть нуждалась в поводе. Хотя бы потому, что было трудно найти в армии и в МВД таких подонков, готовых пойти на Верховный Совет без всякого повода. И они в течение всех этих дней систематически провоцировали. Был запланированный спектакль провоцирования: легкие прорывы цепочек оцепления, создававшие иллюзию, что все можно, несколько провокационных выстрелов, которые кинули эту массу на мэрию, и ее легкий захват. Потом последовал расстрел в Останкино, когда все стало на свои места: нет, империю лжи мы вам не отдадим.

Руцкой после одного из турпоходов от Белого Дома до Баррикадной услышал от митингующих: "Александр Владимирович, надо брать Останкино!" Руцкой отвечает: "Да, пожалуй, надо нам туда сходить". Это был первый заход. И после захвата мэрии из разгоряченной толпы неизвестно кто начал кричать: "На Останкино!" И Руцкой, в полной информационной изоляции, рассчитывая, что вся страна за него стоит: "Да, надо идти и сказать народу правду". Но ведь люди, придя туда, около 30 минут стояли и обсуждали возможность получения эфира, после чего получили пули. И разве сопоставимо высказывание, брошенное в экстремальной ситуации, при отсутствии информации и расстрел безоружных людей? Это же цинизм высшей пробы!

А.Б.: Вы вели переговоры с милицией. Каково у Вас впечатление от этих переговоров?

В.Р.: Я милицию немножко знаю изнутри. Туда набираются специальные люди, люди дисциплины. Конечно, мать родную они не убьют, но и препятствовать ее убиению тоже не будут. И они стояли как роботы, не думая о законе. Я объяснял ситуацию, уговаривал не допускать, вооруженных конфликтов. Ни милиция, не дзержинцы крови не хотели. Ее хотели те, кто организовал эту блокаду. Как режиссура августовского спектакля, так и октябрьские события свидетельствуют о том, что здесь чувствуется валютный почерк эмиссаров "цивилизованных стран".

Я был связным между Белым домом и Краснопресненским райсоветом. Пользовался милицейской ксивой, чтобы проходить, проносить материалы, в частности, в Конституционный суд. Когда я был на Октябрьской площади от Ерина в отношении меня поступила команда - в плен не брать ( значит, они загодя знали, что ожидается! ), Ребрикова - на поражение. Эту информацию моей жене передали несколько сотрудников, знавших мой телефон. Она, не имея возможности мне это передать ( меня сутки дома не было), слегла, пила валокордин и поседела ( сейчас волосы красит в рыжий цвет ). В ночь с 3 на 4 - моя последняя акция - по распоряжению Руцкого и по записке Краснова мне было поручено отвезти к баррикадам у Моссовета Брагинского и арестованных милиционеров. Закончил эту акцию в полчетвертого ночи, заехал домой, поел, потом снова поехал к Верховному Совету...

А.Б.: Уже зная, что такой приказ Ерина есть?!

В.Р.: Да. Жена шумела, конечно, не пущу. Я старался быть на таких местах, где меня видели. Приехал. Уже вовсю шла стрельба. Пробраться было невозможно. Приехал в Конституционный суд. Там было 27 субъектов Федерации, стали делать попытки остановить расстрел. Черномырдину звонили Зорькин, Илюмжинов, Аушев, но он отвечал, что все, кто хотел уйти, ушли, там остались одни бандиты. Прекращать огня не будем. Удалось договориться с командующим, который сказал: "Проход я вам обеспечу, но безопасность не гарантирую". И пять-шесть человек с белыми флагами поехали туда. Стрельба не прекращалась. Мы пошли в сопровождении двух солдат, примерно на полдороге под мостом стояли 300 - 400 человек ( многие в подпитии ). Это были люди, пришедшие с баррикад у Моссовета. Увидев нас с белым флагом, они кинулись нас бить. Я попросил полковника Фекличева, которого там встретил, прекратить избиение, что он и сделал. И мы прошли в Верховный Совет. Аушев и Илюмжинов пошли на переговоры с Руцким и Хасбулатовым, а я занялся организацией коридора, чтобы выводить женщин и мужчин, выносить раненых и убитых. Причем, стрельба не прекращалась, и стреляли снаружи, потому что мрамор отлетал от наружной стены. Изнутри же выстрелов мы не ощущали. Причем, попадания пуль даже на 6 - 7 этаже шло сверху ( у плинтусов, на полу были выбоины ). То есть стреляли из соседних домов - или из здания мэрии, или с Калининского, или из американского посольства. И это ложь, что там были наши снайперы! Зачем же они тогда расстреливали Верховный Совет?! Илюмжинов с Аушевым уехали на машинах, мы отстали, потом все - таки прошли в Конституционный суд. К сожалению, не удалось обеспечить безопасность всем выходящим. Многих загоняли в соседние дворы, и там их варварски избивали. Но мы этого тогда не знали.

Рассказ народного депутата России Вячеслава Ивановича Котельникова записал Валерий Мурзаков.

("Омское время", N 40, октябрь 1993)

Рано утром всех разбудила стрельба. На большой скорости подошли три БТРа, из этих самых БТРов были убиты первые 12 человек в палаточном городке. Вот с чего началось.

"Белый дом" огня не открывал. Появилось огромное количество убитых и раненых. В вестибюле, там где вешалка, их стали складывать. Врачи оказывали первую помощь. Они были все добровольцами, врачей из лечебных учреждений к нам не допускали. Задача, надо думать, состояла в том, чтобы здесь как можно меньше осталось в живых. Живой человек - это свидетель.

Количество жертв быстро росло. В здании буквально негде было укрыться, сплошные окна и коридоры. Всем депутатам, обслуживающему персоналу, корреспондентам, женщинам, детям было объявлено, чтобы они собрались в зале Национальностей, относительно безопасном месте. Этот зал находится под башней, которую обстреливали из танков и которая обгорела.

Когда вернулся в зал Национальностей, как раз пришел Руцкой в крайнем возбуждении. Ему удалось сделать радиоперехват. Там какая - то часть подходит. Командир колонны связывается по рации со своим начальником: "Я номер такой - то, не могу продвигаться, люди ложаться под танки".

А ему приказывают с другого конца. "Дави их, твою мать!". Он отвечает: "Я уже не могу, все гусеницы уже в крови!" - "Я тебя расстреляю, дави".

Когда бой заканчивался, у некоторых автоматов по 3 - 4 раза заменялся хозяин. Первый хозяин уже давно погиб... Раненые продолжали отстреливаться. Я запомнил, как один кричал:"Ну покажите мне, как меняется этот магазин?" Он стрелял, пока в магазине были патроны. Он даже не знал, как обращаться с автоматом, а его причисляют к бандитам и боевикам.

Сначала, когда с каким-нибудь заданием пробегал по зданию, ужасало количество крови, трупов, разорванных тел. Оторванные руки, головы. Попадает снаряд, часть человека сюда, часть - туда... А потом привыкаешь. У тебя есть задание, надо его выполнить...

С той стороны били профессионалы, очень много было снайперов. Особенно безжалостно отстреливали фотокорреспондентов и кинооператоров. Сейчас это приписывают нам, но мы наоборот, были очень заинтересованы в правдивой информации. А им надо было скрыть следы преступления.

Видя, что в атаку никто не идет, Руцкой приказал огонь прекратить. Неожиданно и с той стороны прекратилась стрельба. В чем дело? Подошли к окнам, посмотрели внимательно и что-то внутри дрогнуло. Они подвезли мародеров. Отвели бронетехнику и в этот промежуток привезли этих шакалов. С кольями, металлическими прутьями. Стоят со стороны главного входа молча, угрюмо.

И в этот момент случилось то, что, мне кажется может случиться только у нас в России. Уже получив приказ ликвидировать нас, группа "Альфа" приняла собственное решение. К нам пришел командир "Альфы", положил перед входом оружие, прошел в зал и сказал:

- Придумана самая гнуснейшая операция, которую только можно придумать в этой ситуации. Вас решили отдать на откуп лавочникам и мародерам. Вы отлично понимаете, что потом можно будет сказать, что возмущенные москвичи разорвали депутатов. Ни свидетелей, никого, а потом все пожар покроет. Заодно мародеры кое-чем поживятся. Поэтому мы приняли решение разогнать эту сволочь, сделать коридор, подогнать автобусы и увезти вас. По крайней мере отсюда.

Установили порядок выхода: первыми идут женщины, дети, персонал, корреспонденты, потом аппарат, потом депутаты и самыми последними Руцкой и Хасбулатов.

Когда все вышли, двинулись и мы. Последняя группа была примерно полторы тысячи человек. Только мы вышли на лестницу, из мэрии и из другой точки по нам стали бить из крупнокалиберного пулемета.

Из нашей группы примерно 12 человек упало. Прямо передо мной женщине пуля попала в грудь. Она мне до сих пор каждую ночь снится. Я вижу: У нее спина как - то всколыхнулась, и вдруг начал набухать красный пузырь. Он лопнул, и я заметил, что в разные стороны полетели позвонки. Она медленно начала падать. Мы стали прятаться за парапеты, а командир "Альфы" сказал:

- Мы вступаем в бой с этими алкашами, идиотами и дегенератами. Наша задача - подавить огневые точки.

Что они и сделали. Затем командир "Альфы" говорит:

- Бегите к жилым домам, все остальные пути перекрыты.

Мы ринулись туда группами. Подбегаем к большому старому дому, а впереди ОМОН. И мы, не договариваясь, рассыпались по группам человек по 10 и стали пробиваться. Бежали всей группой прямо на одного, он не выдерживал, мы его сбивали и бежали дальше.

Вбежали во двор, огромный старый двор, квадратом. Внутри хозяйственные постройки, деревья. В моей группе было примерно 15 человек. Депутатов было двое, кто остальные, я толком и не знаю. Мы через подсобку разбитого магазина вбежали во двор, а там уже ОМОН.

Омоновцы ринулись за нами. Начали вести прицельный огонь. Со мной уже было человек 8. Бежим в самый дальний подъезд, лавируем между машинами, деревьями. Почему в дальний? Я на бегу услышал, что из первого раздается плач и рев. Кто забегал в 1-й подъезд, подвергался экзекуции. Там была база ОМОНа.

Когда мы добежали до последнего подъезда, нас осталось только трое. Я оглянулся, стрельба идет. Кто-то ползет, кто-то корчится, а омоновцы бегут за нами. Я кричу: "Мужики, куда деваться, мы же в мешке находимся?" - нажимаю кнопку лифта, заскакиваем в кабину, поднимаемся.

Только мы поднялись на последний этаж, забежали омоновцы. То ли что - то задержало их, то ли добивали кого-то по пути.

Побежали на чердак, двери там, на наше счастье взломаны. Упали среди хлама за какую-то трубу и замерли. Слышим, они поднялись пешком, матерятся на чем свет стоит.

Трое забежали на чердак и стреляли из дверей очередями, видно, до сих пор, пока у всех патроны не кончились. Потом один говорит: "У тебя все?" - "Все." По рации сообщает, что здесь ни одной сволочи живой не осталось. И они ушли.

Когда уже дверь хлопнула внизу, Николай, я не знал его фамилии, говорит: "Ребята, меня ранило". Нас спасло то, что он не вскрикнул. Пуля, к счастью, кость на ноге не зацепила, мы его кое - как перевязали, перетянули сосуды, и ему стало легче. А тут какая-то сволочь вылезла на балкон и всю ночь кричала омоновцам, где кто прячется. Понимаете! У меня было такое желание найти эту сволочь и сбросить с балкона, но он спустился вниз, показал омоновцам, где прячется человек, которого он увидел сверху. Потом - бах, бах, бах...

Мы решили лежать. Объявлен комендантский час, все оцеплено ОМОНом, и практически мы находились в их лагере. Всю ночь там шла стрельба.

Когда уже рассвело, с полшестого до полвосьмого мы приводили себя в порядок. Надо было ехать по городу, а в таком виде, в котором мы были, никуда не доберешься.

Начали потихоньку спускаться. Я когда дверь приоткрыл, чуть не потерял сознание. Весь двор был усеян трупами, не очень часто, вроде в шахматном порядке, И что меня так шарахнуло, я сразу не понял.

Трупы все в каких-то необычных положениях, кто сидит, кто на боку, у кого нога, у кого рука поднята и все сине-желтые. Думаю, что же необычного в этой страшной картине? А они все раздетые, все голые. Здесь всю ночь занимались мародерством.

Свидетельские показания Румянцева Олега Германовича:

"МЫ МЕТИЛИ В КОММУНИЗМ, А ПОПАЛИ В РОССИЮ" Отрывки изкниги Станислава Говорухина "Великая криминальная революция"

("Новая ежедневная газета", 12 ноября 1993)

"...Мы долго стояли у главного входа, под гербом. У входа дежурили два маленьких автобуса, но нас туда не сажали. Ребята из "Альфы" что-то выясняли, поглядывая на нас. Один из офицеров сказал: "Жаль ребят, я бы их лучше отвез".

Раздалась команда: "Пошли вперед!" Мы двинулись направо, в сторону ближайшего дома.

Теперь я знаю, зачем им нужна была легенда о снайперах из Белого дома. Чтобы оправдать мясорубку, которую они устроили во дворах и подъездах.

Мы подошли к дому, альфовцы отстали от нас. Из подъезда выскочил омоновец (или милиционер) с автоматом и заорал: "Ложись, сука!" Меня втолкнули в подъезд. Пьяная харя схватила меня за бороду: "Иди сюда, жидовская морда!" Трижды меня ударили лицом об колено. Потом меня обшмонали, денег не было, забрали маленькое радио "Сони". Несколько раз ударили по корпусу, по почкам. Подъезд был сквозной, меня вытолкнули к выходу. Какой-то офицер (по-моему, это был офицер) шепнул мне: "Во дворе стреляют, бегите вон к тому подъезду!" Мы побежали к этому подъезду...

Вбегаем... в подъезд, а там та же картина, тот же ад, только другой круг. Омоновцы бьют двух, почему-то раздетых до пояса, мальчишек. Совсем мальчишки, лет по семнадцать, не больше - защитники Белого дома. Одного так ударили автоматом по ребрам, что хруст костей был слышен.

Меня хватают и бьют несколько раз по яйцам.

Я потом неделю кровью мочился, а в это время Починок [бывший народный депутат России, отказавшийся от своего поста, когда Ельцин объявил о различных материальных и должностных льготах тем, кто отречется от Верховного Совета. Получил должность зам. министра финансов и возглавил комиссию, занимающуюся трудоустройством и выплатой компенсаций тем из бывших депутатов, кто был признан достаточно лояльным к режиму] объявил прессе, что я к нему за материальной помощью обратился...

Прикладами нас вытолкали на улицу, во двор. Во дворе действительно стреляли. Непонятно, в кого, но слышны одиночные выстрелы...

Передо мной возник омоновец. Передернул затвор. Представь ситуацию: пьяный человек с автоматом, глаза, в которых нет ничего человеческого, у ног его, чуть сбоку, лежит чей-то труп. "Все, сука, прощайся с жизнью!" - сказал он, подходя ко мне. Два раза плюнул мне в лицо, заорал: "Поворачивайся!" Я повернулся к ниму спиной. "На колени!" И - очередь над головой.

Я лежал, не было сил встать. Видел краем глаза: из "моего" подъезда вышел депутат Шашвиашвили; его сбили с ног и стали пинать сапогами. Вышел депутат Фахрутдинов. Как будто с заседания - с портфелем, в галстуке. К нему подскочили омоновцы. Фахрутдинов важно: "Я - депутат независимой республики Татарстан!" - "Ах, ты татарва!..." И со всей силой прикладом в голову... (Фахрутдинов сейчас в больнице, в очень тяжелом состоянии).

Пока били Фахрутдинова, я встал. И побежал - будь, что будет. Вбежал в подъезд, стал звонить во все квартиры подряд. Никто не пускает. В квартирах - люди; слышен лай собак, но никто не пускает...

Я: "Пустите! Нас перестреляют, я - депутат Румянцев!" А мне: "И х... с тобой!" "Так вам и надо" "У меня дети..."

Я перебежал в другой подъезд. Там, на ступеньках, сидели Сажи Умалатова, избитый Шашвиашвили, депутат Саенко и еще какая-то женщина пожилая. Сидим. Входит молодчик. Коротко стриженный, в кроссовках. Пахнет от него водкой и кровью. Посмотрел на нас и ушел.

"Ребята, это наводчик!" - "Уходим".

Мы разделились. Я пошел с этой пожилой женщиной, взяв ее под руку... И вдруг я вижу - в глубине двора стоит банда. Такие же, как тот парень, наводчик, - стриженые, в кроссовках...

- Вот тут я физически почувствовал - это смерть. Раздался голос из темноты: "Стой! Иди сюда, падла!" Смешок. И опять голос: "Ползи!"

Мы, не сговариваясь, бросились в кусты. Выстрел. Влетели в подъезд, вбежали на второй этаж, позвонили в первую дверь. Она сразу открылась. На пороге - женщина. "Я - депутат Румянцев". - "Мы вас знаем. Входите".

Однокомнатная квартира, семья из трех человек. У них я и отлеживался несколько дней..."

Анатолий Набатов, художник

РАССТРЕЛЯННЫЕ ЛЮДИ, РАССТРЕЛЯННЫЕ КАРТИНЫ

Свидетельство очевидца

("Правда", 21 декабря 1993)

"По поводу автобусов, которые якобы были поданы покидающим "Белый дом", это полная ложь. Правда, когда я вышел, сказали, что было два автобуса. Одних увезли пить кофе, других в Лефортово. Нас скопилось около полутора тысяч человек на пандусе перед посольским подъездом. Мы стояли долго. "Альфа" нас охраняла от назойливых милиционеров, которые норовили поиздеваться. Искали у нас только оружие.

После затишья снова началась стрельба. Методично обстреливали сначала верхние этажи, потом очереди спускались все ниже и ниже, пока не начали поливать первый. Тогда "Альфа" взяла на себя ответственность и вывела всю толпу к жилым домам рядом с "Белым домом". Они, "альфовцы", и сами не знали, что происходит. Им ведь обещали автобусы, а они - нам. Они поняли, что их самих подставили. В общем, вывели нас к домам и отпустили на волю божию. Но кошмар продолжался и тут.

Вся наша толпа, рассредоточившись на группы или поодиночке, стала просачиваться к станции метро "Улица 1905 года". Мы не знали тогда, что она закрыта. А впереди множество патрулей, пьяного вдрызг ОМОНа, убежденного, что перед ним - "коммуняки".

Сначала послышались одиночные выстрелы и очереди, потом все чаще и чаще. Выстрел - вскрик - тишина. Стреляли даже по теням. Мы пробирались вдоль стен и кустов. Встал с группой у одной стены, прислушиваясь. Здесь я узнал Ю.М.Воронина - заместителя Хасбулатова. Я еще подивился, как его выпустили. Там же были Лидия Шиповалова и еще ряд депутатов. Впереди кого-то избивали. Пробежала женщина с криком: "Там убивают всех молодых!" Выстрелы все ближе, ближе. Я ткнулся в один подъезд - закрыто, в другой - слава богу, открыто. Вдогонку - выстрелы.

К сожалению, не могу назвать людей, спасших меня, - к чему им неприятности? Удивительно, что еще находились люди, в такое время открывающие двери. А таких, как я, в этой квартире было уже шестеро."

Рабочий С.З.

(Собственноpучные показания)

На мосту на другом берегу набережной - тяжелые танки, а перед лестницей - легкие и БТР. Много. Крыши домов на том берегу и набережная усеяны демократами. До них - метров 400. Если бы в доме ВС были пресловутые снайперы, не болтались бы вы там сволочи!

Первых из нас "Альфа" сажает в автобусы ( людей в военной и милицейской форме - в отдельный ). Обещают отвезти до метро. Автобусы уходят и не возвращаются. А в каменных джунглях вокруг "Трехгорки" - обвальная стрельба. С последнего этажа мэрии кто-то бьет туда трассирующими. Но пули идут высоко над нами.

Стоим на лестнице уже часа два. Темнеет. Время уже примерно 18 ч 30 м. Женщин отделили от нас для того, чтобы без давки посадить в отдельный автобус.

Мимо меня быстро проходит один из "Альфы" со словами:

- Мы их отпустим, а они соберут толпу и вернутся.

Я обращаюсь к нему:

- Эти не вернутся. Посмотри на них. Они уже еле стоят на ногах. Отпусти их!

Поколебавшись, он машет рукой:

- Идите пешком!

И мы трогаемся в дорогу. Если бы знать, что для многих она станет последней!

Только поворачиваем за угол - стрельба! Толпой шарахаемся к набережной. Быстро идем вдоль нее. Огибаем дом, из которого стреляли, входим во двор. Истерический крик молоденького пьяного милиционера:

- Стой! Стрелять буду! Ко мне!" Будем обыскивать!

Я первый, медленно, под наведенным на меня стволом, иду к нему, несколько человек меня обгоняют. Нас заводят в подъезд. Вдоль стены и перил две шеренги пьяных "милиционеров". Мат, угрозы.

Идущий впереди меня человек внезапно исчезает. Истерический крик и автоматная очередь в 8 - 9 выстрелов, глухая даже в подъезде (в упор, мелькнуло у меня). Что у него нашли? Да ведь его и не успели обыскать! Все это мгновенно. Я с криком:"Убивают!", приседаю и вываливаюсь, не разворачиваясь, на улицу, вынося почти на себе двоих или троих человек.

Разбегаемся. Сзади, с боков, со всех сторон стрельба очередями. Мечемся группами в поисках укрытий. Крики, вопли, кто-то падает, в стороне "милиционеры" кого-то сбивают с ног, бьют прикладами и ногами по голове. Высокий крик резко обрывается.

Вбегаем в первый попавшийся подъезд. Нас человек 30. Сначала садимся на ступеньки. Потом я и еще трое (теперь я даже не опознаю их, так как толком даже не видел их лиц) пытаемся подняться выше. Стрельба длинными очередями снаружи не затихает. И крики тоже. Кончат с ними, возьмутся за нас.

В подтверждение этого, с улицы, вперемешку с матом:

- Не прячьтесь! Всех найдем и передавим! И в подвалах, и на чердаках!

Спасибо, благодетели! Мы и без вас это знаем. Люди встают и начинают стучаться в двери:"Пустите!" Никто не открывает. Только одна пожилая женщина впускает двух своих ровесниц и захлопывает дверь:

- Не могу больше никого. Сказали - всем, кто кого-нибудь пустит, крышка.

Мы добираемся до камеры над лифтом. Входим. В двери нет замка. Внутренняя ручка еле держится, а наружная прибита насмерть - не оторвешь. Да и запираться глупо - выломают ведь все равно.

Дверь опечатана, также как и дверь на крышу. Туда не лезем, на крыше наверняка все простреливается. Запираемся на ножку от стула! В камере силовой шкаф и привод лифта без кожуха. Не попасть бы в тросы, когда лифт двигается! Осторожно усаживаемся на пол и единственную короткую скамейку. Даже ноги не вытянуть толком.

А внизу идет охота за черепами. Видимо решили не оставлять свидетелей. Стихает все где-то к двум часам ночи. Последний одиночный выстрел (кого-то добили) в три часа. У одного из нас электрический фонарь, закрыв ладонью стекло, и оставив между пальцами щель, изредка смотрим на часы. Начинаем шепотом переговариваться, но каждое слово звучит как гром. Мы вторые сутки на ногах. Хочется пить, есть, курить, спать, выть по-волчьи от безысходности. Ведь сказали, что найдут. Когда начнут искать?

Часов в пять, в дверь снаружи кто-то осторожно скребется:

- Ребята, мне нужно запустить лифт!

Механик!

- А мы его и не отключали, он работает!

- Ну тогда сидите тихо, они еще не ушли!

Уходит. Не донес, не выдал, а ведь мог бы.

Сидим до 8 часов. Дальше уже невмоготу. Будь что будет, надо выходить. Или-или. Один из нас говорит, что останется еще. Втроем выходим и начинаем медленно спускаться по лестнице.

Проходя мимо окна 6-го этажа, первый выглядывает в окно, прижимаясь к стене.

- Ребята! Они уходят с одеялами и с оружием! Значит это не смена!! Совсем уходят!!! Подождем!

Ждем еще минут 10, сидя на ступеньках, потом медленно спускаемся вниз. Открываю входную дверь и лицом к лицу сталкиваюсь с двумя пожилыми женщинами. Они останавливаются в ужасе увидев меня. Я не удивляюсь, хотя и неделю не видел себя в зеркало. 13-часовое сидение наверху не прибавило мне фотогеничности.

- Милые, не бойтесь и не шумите. Мы оттуда, у нас нет оружия, мы уходим. Только скажите, есть ли там оцепление?

- Нет, только что сняли и разрешили ходить. А народу то побили здесь!

И она плачет. Прощаемся и уходим. На улице - никого. За угол - никого! До самого метро "Улица 1905 года" - никого! Вваливаемся (именно вваливаемся) в метро. Наконец-то! До дома - как в бреду, ничего не помню. Вхожу в свою квартиру, подхожу к зеркалу. Да-а-а! Так можно и медведя напугать! Сажусь на пол и долго сижу, не в силах пошевелиться.

Евгений Гильбо,

5 октября 1993 года

Ты сегодня умрешь,

ты сегодня умрешь до заката,

И польются проклятья

От убийц тебе вслед.

Это мы виноваты

В вашей смерти, ребята,

Это наших ошибок

Отцветает букет.

Это мы в карнавале

И угаре амбиций

Забывали Россию,

Упускали страну.

Это мы посадили

В Кремль на царство убийцу,

Слишком поздно прозрели:

Он начал войну.

Это мы, демократы,

безрассудное племя

Закрывали глаза

потому что боялись борьбы.

Это мы упускали

Драгоценное время,

Примиряясь надеждой,

Что избегнем судьбы.

Это мы не хотели

Верить в то, что так ясно,

Это мы отрицали

Приближенье войны.

Соглашались, что цели

У бандитов прекрасны.

Только мафии пальцы

Смыкались на горле страны...

Мы им отдали знамя

И людское доверье,

Мы им отдали имя,

Мы им отдали власть.

Мы их лишь поощряли

Hашим непротивленьем,

Мы как будто просили

Эту сволочь напасть.

Для проспавших Россию,

Hаступает расплата

Hаше время уйти

Hе исполнив свой долг.

И теперь наступает

Ваше время, ребята,

Сделать так, чтоб добить он

Россию не смог.

Скоро мафия сбросит

Hашу старую тогу,

Шелуху наших лозунгов,

Звонких слов и речей.

Мы уже проложили

Фашизму в Россию дорогу,

Этот зверь уже алчет

Ее кровь и детей.

Вас не только убьют,

Вас замажут коричневой грязью,

Hовый Геббельс с экранов

Будет ядом плеваться вам вслед,

И кровавый властитель

Всей поддержанный мразью,

Будет лгать, что другого

Пути для России уж нет.

Ваша жертва напрасна.

Ваша жертва бессмертна.

С опозданьем на годы,

Hо прозреет страна.

Все равно долго власти

Hе удержит измена,

Черной краской врагу

Hе замазать уже имена.

И тогда вы придете,

Освященные пролитой кровью

Для того, чтоб Россию

Принять и поднять.

Кто под пули за Родину встал,

Движим страстной любовью.

Тот уже не сумеет

Ее ни забыть, ни продать.

И расплатой за глупость

Hаших лозунгов звонких

Перед взором навеки

Пусть мальчишка стоит,

Что погиб в девятнадцать

Под снарядом подонков,

Что продали Россию

За льготный кредит.

Мы уже недостойны

Hи жалости, ни снисхожденья.

Мы достойны презренья,

Уходя в пустоту.

И полоски на знамени -

Это наши ступени

Голубые надежды...

Кровь...

Белая дверь в немоту...

Мать Саши Абpашина, звеpски убитого ельцинистами 4 октябpя 1993 года

("Правда", 19 марта 1994,записал Иван Болтовский)

"Слезы застилают глаза. Я уже плачу пятый месяц, совершенно не могу спать. Мой сын Абрашин Алексей Анатольевич был зверски убит четвертого октября прошлого года ... Я не могу выкинуть его из головы ни на секунду! Просто схожу с ума, что никогда не услышу родной голос. Он называл меня только мамочка ... В него стреляли много раз из автомата и пистолета в упор и добили штыком в горло. Тряслась над ним, ни одной царапинки не было. Вырастила на растерзание! Я не могу работать, часто думаю уйти из жизни. Помогите понять, кто виновен в убийстве сотен людей?" Это строки из письма Татьяны Яковлевны - мамы Алексея.

- Третьего октября Алексей услышал призыв Гайдара. Раз зовут, надо идти. Он и пошел. С Ириной - это его девушка. Поздно ночью они оказались у Дома Советов. Увидев раненых, которые поступали и поступали из "Останкино", сын - а он закончил четыре курса мединститута - взялся оказывать помощь. Утром, собираясь домой, Ира умоляла Лешу поехать с ней, но он наотрез отказался. Как? Бросить раненых?! Алексей всегда всем помогал. Когда в 1987 году Леша и Сергей, мои сыновья - близняшки, учились на третьем курсе, они попали на практику в Термез, в военный госпиталь. Даже ночью летали на "черном тюльпане" в Афганистан, забирали раненых. Это не разрешалось, но они договаривались с пилотами. Рассказывали потом: "Мамочка, сколько мы спасли парней!" Вернулись измученные, худющие. С розами!

Нашли его в морге 67 - й московской больницы. Документы, все забрали. Хорошо, санитар запомнил, в чем Леша был одет: черные джинсы, зеленая куртка, футболка с вышитой рыбкой - его знак Зодиака. Сергей говорил, что опешил, когда вошел в морг. Сколько там было трупов! Молодые лица! Все из Дома Советов.

Ладони стеры до кости. Видно, полз. Мальчик был очень крепкий, и его никак не могли убить омоновцы. Что творили! От выстрелов на одежде остались следы пороха, так близко они были.

Борис Глебов

БОМЖ С КРЕМЛЕВСКИМ ПРОПУСКОМ

("Общая газета", 29 октября-4октября 1993)

"16 октября в дверь квартиры, где проживает Владимир Клебанов, позвонили. На вопрос: "Кто там?" - ответили классически: "Откройте, вам телеграмма".

Владимир Александрович подумал, что пришло очередное приглашение от президента Ельцина на заседание Конституционного совещания. Последнюю телеграмму от Бориса Николаевича Клебанову приносили 23 сентября.

Но это было отнюдь не приглашение в Кремль. В квартиру ворвались трое курсантов Орловского высшего училища МВД РФ, вооруженные автоматами, в касках и бронежилетах. Автоматчиков сопровождали два офицера милиции: капитан Михаил Дубинин и лейтенант Вячеслав Кудинов.

(Биографическая справка: Клебанов Владимир Александрович - организатор первого независимого профсоюза шахтеров в СССР. Профсоюз был создан в 60-е годы в Донбассе. В сентябре 1968 года сразу после ареста и осуждения Клебанова профсоюз разогнали... Отсидел в общей сложности около 20 лет. За освобождение Владимира Александровича выступали Маргарет Тэтчер, Рональд Рейган, Франсуа Миттеран и председатель АФТ-КПП Керкленд. На Западе Клебанова именуют "русским Валенсой".

Выйдя из заключения в 1987 году и добившись реабилитации, Владимир Александрович вновь принялся за свое - организовал независимый рабочий профсоюз, в рядах которого состоит сегодня не менее 130 тысяч членов. В июне 1993 года Клебанова пригласили для участия в Конституционном совещании.)

Сотрудники МВД, вломившиеся к Клебанову 16 октября, отвезли профсоюзного лидера не в Кремль, а в 58-е отделение милиции. В "околотке" Владимиру Александровичу наконец объяснили причину ареста. Ему было предъявлено обвинение в незаконном проживании в Москве, за что полагается депортация к месту постоянного жительства.

Наказание суровое, особенно, если учесть, что места постоянного жительства у Клебанова нет, ибо родился он в Борисове (Белоруссия), осужден в Донецке (Украина), а освобожден из-под стражи в Ташкенте (Узбекистан). Соответственно нет у Владимира Александровича и никакой прописки в паспорте.

...Когда Клебанов обратил внимание работников милиции, что он - участник Конституционного совещания и предъявил удостоверение за N 0649 и пропуск в Кремль, ему объяснили, что удостоверение недействительно, потому как по указу Ельцина все законы в России не действуют, а Конституционное совещание упразднено Указом N 1400, и депутаты парламента разогнаны - "все они были жиды". "Вы с ними из одной компании, вас бы надо депортировать в Тель-Авив".

После этого Клебанова стали жестоко избивать. А вдоволь "поразмявшись", милиционеры кинули Владимира Александровича в КПЗ, где уже находилось не менее 20 человек и где невозможно было даже присесть.

Ночью 16 октября Клебанова под усиленным конвоем автоматчиков повезли в Бабушкинский медвытрезвитель (ул. Искры, 17), один из корпусов которого был полностью отведен под задержанных во время чрезвычайного положения в Москве.

В вытрезвителе его сфотографировали в профиль и анфас. Затем начали возить по московским "спецраспределителям", пытаясь "устроить", как ему сказали, надолго, но потом вновь вернулись с ним в Бабушкинский вытрезвитель. Его поместили в камеру, где находились все, кто хоть как-то внешне напоминал граждан "кавказской" национальности (в камере сидели даже граждане Афганистана и Индии, задержанные, видимо, за смуглый цвет кожи).

Эпопея Клебанова завершилась тем, что сотрудники вытрезвителя выставили его из заведения. Было это в 21.00 17 октября. Перед освобождением Клебанову намекнули, что расставание будет недолгим, и ему пора вспомнить о тюремной камере, которая по нему давно скучает..."

Юрий Борисов, кинорежиссер

КАРТИНКИ С ПУТЧА

("Солидарность", N 23, 1993)

"Угол Рочдельской и Николаева. В будке таксофона насчитал одиннадцать пулевых отверстий. Аккуратненькие такие дырочки. Одна прямо в аппарате, чуть ниже диска. Специально считал, прикидывая их места на своем теле, ибо вчера на этом месте, собравшись позвонить в редакцию, я чудом успел втереться мордой в асфальт, до того как будку надо мной расстреляли из бронетранспортера. Штукатурка угла дома в решето. Все, что видел тогда - асфальт. Все, что слышал - стрельбу и собственный голос, пульсирующий в висках: "Отче наш"...

Магазины первого этажа разграблены так, будто Мамай прошел. Менеджер итальянского модного салона, небритый и сытолоснящийся грузин, грустно выдохнул, что вчера, с первыми выстрелами толпа зевак рванулась в оконные ниши и, выдавив пуленепробиваемое стекло, битком забила магазин. А когда все ушли, остались только полутораметровые акустические колонки... Остальное унесли на "сувениры". Даже початую пачку стирального порошка из туалета. Тяжело видеть разор и запустение когда-то любовно и со вкусом оформленного магазина...

...Большой "дальнобойный" трейлер прямо передо мной перегораживает дорогу от парапета до газона. Дверцы прицепа распахнулись. Трое парней, вскочив внутрь, стали быстро-быстро, как в ускоренной съемке, скидывать вниз небольшие и, видно, легкие коробки. Снизу толпа молодежи, человек восемьдесят-сто, хватали их по две-три - и с той же скоростью разбегались. Секунды буквально. Понял, что грабят, только дрогнув от неожиданного выстрела. Солдаты, рассекая толпу, свинтили десяток грабителей и ставят их лицом к борту того же грузовика...

...Протолкался к командиру, который, отснявшись в СиЭнЭн, соблаговолил дать интервью менее престижной печатной прессе. Старлей А.К.Шепунов из Владимирского ОМОНа. Крепкий, знающий себе цену русак со стальными глазами и жестким, на удивление чисто выбритым подбородком. Пояснил:

- Это, вероятно, заранее организованная группа. Надеялись на крупную поживу, а в контейнере печенье. Вчера вот тот борт потрошили, - показал он пальцем, перекинув в левую руку укороченный Калашников, на гофрированный 40-футовый морской контейнер с надписью CHOYNC. - Так там было что уносить: ксероксы, факсы, телефоны... Пока сообщили, пока добежали... половину уже унесли. И что самое интересное - под пулями. Грабят много. В основном допризывная молодежь и бомжи."

Свидетельство П.Артеменко, пенсионера

"Мы и время", 48/87 1 ноября,1993, спецвыпуск)

Я отставной майор МВД, работал в кадрах в Главмедуправлении Москвы, а до недавнего времени подрабатывал к пенсии вохровцем в больнице имени Склифосовского. А дочь моя живет от Дома Советов рукой подать, через Москва-реку.

Первое. В московских клиниках знакомых у меня по прежним временам много, и я знаю из первых рук, что тяжелораненых и собственно погибших туда из Дома Советов почти не поступало. Пять московских моргов забиты, да, но все это дало "Останкино" и прилегающие к Дому Советов дворы. Там много народу покосило. А вот знаменитая областная клиника - МОНИКИ - получила даже указание развернуть целый госпиталь для приема раненых из Дома Советов, да, как оказалось, зря... Наш "Склиф" принял около 350 раненых, но большинство - старики, женщины, случайные прохожие, угодившие под очередь, даже дети. То же в 66-й, 33-й (83 раненых), не говоря о переполненной 7-й детской в Тушине. Причем, что характерно, ОМОНом взяты под охрану, кроме "Склифа", еще и 33-я, 67-я, Боткинская.

Второе. На моих глазах с вечера 4 октября и далеко за полдень 5-го здание Дома Советов горело, и никто его не пытался тушить. Очаги внутренних пожаров наблюдались и после.

Третье. Три ночи - с 5-го на 6-е, с 6-го на 7-е, с 7-го на 8-е - моя дочь видела ночью на Москва-реке суда с широким остовом, возможно, баржи и теплоход, в которые из здания Дома Советов военные перегружали что-то, переносили в мешках и на широких полотнищах. Дочь наблюдала все это в театральный бинокль, но выйти из дома и рассмотреть поближе и думать не приходилось: комендантский час, строго.

Сопоставив эти три обстоятельства, я допускаю, что это вывозились останки погибших в расстрелянном здании, неспасенных раненых, которым просто дали догореть в огромном пожаре в верхних этажах.

Павел Кольцов

"МЫ СНИМАЛИ В МОРГЕ БОТКИНСКОЙ БОЛЬНИЦЫ"

("Независимая газета", 10 ноября 1993)

Рассказывает оператор съемочной группы телепрограммы "ЭКС" ("Экран криминальных сообщений") Николай Николаев:

(Программа "ЭКС" с видеоматериалами из морга была снята руководством Российского телевидения с эфира. Позднее часть этих материалов удалось показать в информационной программе НТВ по Санкт-Петербургскому каналу).

"...Морг был переполнен. Трупы лежали вповалку на носилках: валетом, друг на друге. Было много трупов с совершенно обезображенными лицами, на которые были накинуты полотенца...

Неожиданно появился сотрудник прокуратуры, который буквально набросился на нас:"Кто такие? Что за съемки? Ничего не знаю! Давайте выключайте ваши камеры!"

И все-таки нам удалось снять, как подъехавший к моргу закрытый фургон, в котором могут и продукты и что угодно возить - в нем были какие-то деревянные ячеечки, - стали подвозить трупы, упакованные в полиэтиленовые мешки. Те самые мешки, о которых до сих пор говорят. Трупы начали укладывать в фургон. Мы естественно поинтересовались, что это за фургоны и куда они потом поедут. От нас отмахивались. Потом кто-то сказал, что вообще-то в морге 16-18 человек из Белого дома, а эти трупы в полиэтиленовых мешках якобы не имеют никакого отношения к погибшим..."

Евгений Гильбо

МЕШОЧЕК ПЕПЛА

Уже в самом конце октября Починок - назначенный Ельциным председатель комиссии по передаче дел Белого Дома (кому?) - выписал мне пропуск в сгоревшее здание, чтобы я мог подняться в свой кабинет и забрать не успевшие сгореть документы.

Однако, даже при первом взгляде на зияющий провал разбитой снарядом бойницы там, где раньше находилось мое окно (сейчас на месте моего кабинета - холл 14 этажа), мне стало ясно, что забирать мне оттуда нечего.

Я вынес из Белого дома лишь горсточку пепла. Я взял ее в полиэтиленовый пакетик и положил в левый внутренний карман пиджака.

Это не было театральным жестом, наверное точно также собирал пепел Клааса Тиль и всегда носил его с собой, чтобы этот пепел стучал в его сердце. Я рассказываю об этом первый раз теперь, спустя полгода.

Пепел Белого Дома стучит в мое сердце. Это напоминание о том, о чем не следует забывать. Не следует забывать тому, кто хочет оставаться с Россией.

Валерий Рогов

АНГЕЛЫ РЫДАЮТ НАД МОСКВОЙ

"Победители" молчат: не опровергая факты, не подтверждая их

("Правда", 23 декабря 1993)

...Это страшное место как бы загон - задние стены трех административных бараков стадиона "Красная Пресня". Глухое пространство примерно в сорок квадратных метров. Но это - и проход к бассейну, выложенному голубой плиткой. Она полиняла ко дню поминовения.

Расстреливали омоновцы. Убитых отволакивали к бассейну, метров за двадцать, и сбрасывали туда. Об этом говорит женщина, которая всю ночь в безумном испуге пролежала под одной из частных машин, припаркованных напротив бассейна. Женщине лет пятьдесят. Она в куртке пепельного цвета, на голове - черный берет. Лицо, как и куртка, пепельное, изможденное - от бессоънницы, душевных мук. В глазах - неисчезнувший страх.

Две интеллигентные дамы из дома напротив рассказывают, что расстреливать начали в сумерки 4 октября, и эта кровавая вакханалия продолжалась всю ночь. Говорят потрясенно: каковы бы ни были наши взгляды до этого дня и последовавшей ночи, но то, что случилось, чудовищно, и все мы теперь абсолютно беззащитны перед властным произволом.

Кстати, о том, что "плохо спится после штурма", писала газета "Труд" (7.10.93). Многие из тех, кто живет недалеко от Дома Советов, просыпались "от звуков автоматных очередей". В те же дни другие газеты сообщали (в частности, "Независимая газета", 6.10.93), что на стадион "Красная Пресня", который в ста метрах от Дома Советов, согнали до 600 "пленных". "Победители" молчат: ни опровергая факты, ни подтверждая их...

Те из пленных, кто уцелел, рассказывают: для омоновцев привезли на стадион ящики с водкой - "Столичной", в литровых бутылках. Они употребляли ее без ограничений. Пленные оказались как бы безымянными: если у кого и были с собой документы, то их отбирали. Когда отфильтрованных вели к низким административным корпусам, судя по всему, они не подозревали, что их ведут на расстрел...

Расстреливали, как ясно теперь, только рядовых защитников Дома Советов. Тех, чья смерть не возмутит "международную общественность". Осатаневшие победители, конечно же, в первую очередь расстреляли бы несдавшихся депутатов, оппозиционных журналистов, всех, кто способен собрать воедино картину и указать на инфернальный смысл происходящего. Не решились. Однако и депутатов, и журналистов, и всех других непокорных зверски избивали.

Но самое страшное, по-моему, то, что в верхах были такие, которые требовали пойти на все. Были и остаются.

Меня потрясло выступление в Элисте Президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова. Он вместе с Президентом Ингушетии Русланом Аушевым пытался остановить кровавую бойню. В 15.00 4 октября они прорвались в Кремль на совещание субъектов Российской Федерации. Прямо из осажденного, расстреливаемого из танковых орудий "Белого дома". Они призвали к примирению и милосердию. Цитирую дальше по газете "Советская Калмыкия" (9.10.93): "На что руководители России сказали, что их вообще нужно уничтожить, стереть с лица земли. Потом вскочил Борис Немцов, губернатор Нижнего Новгорода:"Давите, давите, Виктор Степанович (Черномырдин, премьер-министр РФ - Авт.), времени нет. Уничтожайте их!" И другие губернаторы регионов начали говорить: надо их уничтожить, всех расстрелять".

...Я закурил, отойдя к железной решетке забора. Очутился рядом с высоким спортивно-молодым мужчиной, которого назвал бы парнем, если бы не девочка лет шести, в белой шубке, очень на него похожая, которую он крепко держал за руку.

Мы некоторое время курили, молча глядя на расстрельную стену напротив с алыми пятнами гвоздик в пулевых отверстиях. А потом, почему-то на "ты", я спросил его:

- Ты не знаешь, кого все-таки здесь расстреливали?

- Знаю, - твердо ответил он, взглянув на меня испытующе. - Я был здесь в ту ночь.

- Ты из защитников?

- Да. Нас взяли на втором этаже Дома Советов. Пригнали на стадион. - И он замолчал.

- Ну... И кого же расстреливали? -

- Расстреливали тех, кто говорил им в лицо: "Сволочи"! Или отказывался держать руки на затылке. Избивали и тащили вот сюда. В общем, - добавил сумрачно, - всех тех, кто им не нравился. У них ведь был приказ на уничтожение.

- Могли и тебя?

- А что я для них - ценность? - В его голосе металлически зазвучала дрожь. - Разве не тот же "совок"? Не "красно-коричневый"? Впрочем, теперь они нас называют проще - чернь. Которую не жалко и уничтожить.

Глухо заключил:

- Уцелел чудом.