В.Л.: Меня зовут Войтех Лавичка, я чешский репортер. В Белый Дом я пришел поздно вечером и ночевал там вместе с другими журналистами в отдельной комнате, в полной темноте. Около 7.30 нас разбудили выстрелы. Я спустился вниз, осторожно вышел на балкон и увидел три бронетранспортера, которые ехали и обстреливали здание Белого Дома.

Мы вернулись обратно в здание. Стрельба продолжалась. Когда около 10.00 мы шли по коридору, который простреливался снайперами, одна из пуль ранила нашу коллегу, журналистку из "Интерфакса". Ее ранило в ногу. Мы ее стащили в медпункт, где ее перевязали. Она провела с нами весь день и вышла потом с нами вместе.

Где-то до двенадцати я с другими журналистами ходил по разным этажам. Затем нас прогнали с пятого этажа, когда мы хотели подняться выше. Нам сказали, что там быть нельзя, поэтому мы спустились ниже. Где-то в это же время радио в здании объявило, что депутаты собираются в зале заседаний, который находится за парадной лестницей. Мы туда тоже спустились. Там было огромное количество народу. Там были депутаты и частично туда же спустился народ, который был в здании и который был не занят обороной здания. Там были уборщицы, обслуживающий персонал, буфетчицы и просто масса народу. На мой взгляд, много сотен человек - семьсот, может быть, тысяча. Это гражданские люди, которые никакого отношения к обороне не имели и стянулись в это помещение, потому что там был народ и можно было получить какую-то информацию.

Я время от времени ходил по зданию, хотя здание простреливалось. Коридоры заканчивались большими окнами, куда постоянно залетали шальные пули и стреляли снайперы. Там было небезопасно. В одной из комнат было устроено что-то вроде храма, где стояла икона, где был священник и туда приходили люди помолиться.

Было несколько медпунктов. На этажах я сам видел три медпункта, сделанных прямо в оффисах, на столах их перевязывали, давали капельницы и т.д. Я говорил с одним санитаром, который говорил, что самый большой медпункт (или больница) находится на первом этаже, что там есть несколько десятков мертвых и несколько десятков раненых.

Где-то начиная с часа дня по зданию ходили депутаты и говорили, что они связывались с правительством, с разными инстанциями и пытались договориться, чтобы выпустить из здания народ. Я лично говорил с Иной Андроновым, который сказал, что есть договоренность, что остановится стрельба с обоих сторон и выйдут все эти люди. Олег Румянцев тоже говорил, что он связывался с разными чиновниками, это было довольно сложно, но в конце-концов он вышел на премьер-министра, который ему тоже обещал, что народ будет выведен. Где-то в два часа в коридоре появился Руслан Хасбулатов, который поговорил с людьми, посидел там некоторое время на подоконнике. Он был серьезно озабоченный. У него не было депрессивного состояния, но он был озабоченный, серьезно. Все понимали, что дело серьезное, что дальше уже некуда, и что с этим безоружным народом надо что-то делать.

Где-то в два часа объявили, что есть договоренность с группой "Альфа", что они обеспечат прекращение огня на своей стороне и организуют коридор, куда люди могут выйти. Народ начал сосредоточиваться на парадной лестнице со стороны набережной. Там было несколько сот человек - женщины с сумками, дети были, даже очень маленького возраста. Говорили даже, что есть двухлетний ребенок, но его не видел. Видел пятилетних, шестилетних. Говорили, что женщинам, которые там работали, негде было оставить детей и они привели их туда. Я видел там слепого, который ходил с палочкой. Была огромная масса людей военного возраста, которые были не вооружены.

Я говорил, например с ОМОНовцами, которые охраняли мост, когда их разбили третьего октября. Когда третьего октября толпа двинулась с Октябрьской площади к Министерству иностранных дел, они стояли в заслоне. Они говорили интересные вещи - что у них отобрали оружие, что они были очень уставшими, потому что несколько дней подряд они дежурили. И когда на них двинулась толпа, они получили команду уходить. В момент столкновения с толпой они были не готовы, ожидая, что их вот-вот уведут, и были разбиты очень легко. Им не давали никаких распоряжений, потом сказали идти в мэрию. Но когда мэрия тоже попала под атаку, они оказались вроде бы как в плену. То есть они пришли в Белый Дом по команде своих руководителей. Группа человек пятьдесят - без оружия, без защитного снаряжения. Мы не знаем, что нам тут делать, - говорили они - мы тут сидим, потому что просто некуда деваться.

Были там и люди, которые пришли защищать Белый Дом, но у них не было оружия, они там были вроде бы как лишние. Я говорил там с бывшими офицерами, которые говорили, что мы пришли сюда воевать, но нам не дали оружия, нам дали один "Калашников" на двенадцать человек. Мы тут лишние, нам тут нечего делать. Из этого я понял, что оружия там было недостаточно, и речь о том, что его там получали все подряд, мне кажется совсем неправдоподобной. Его получили в первую очередь военные, которые хотели бороться.

Руслан Хасбулатов затем ушел наверх в свой кабинет. Народ там оставался. Со временем приходили разные люди, парламентарии, которые говорили - да, у нас есть договоренность, мы выводим народ. Несколько групп по десять, по двадцать человек выходили. Например, пришел человек, собрал группу из двадцати людей и вывел их через 24 подъезд. С ними вышла одна моя коллега, которая мне рассказывала, что они выходили через обстреливаемое пространство, и даже в момент, когда они выходили, по ним стреляли. То есть они шли под обстрелом, бежали, старались где-нибудь укрываться. В принципе некоторым людям, тем которые помоложе, выйти было возможно, тем, кто может бегать. Но вывести таким образом женщин пожилого возраста, которые не могут бегать, да еще толпой в шестьсот человек сразу... Ну еще три человека могут пробежать, а вот сто, двести уже не пройдут.

Все ждали, когда придет "Альфа", когда будет сделан коридор и когда можно будет более-менее безопасно выйти. Но как пойдет небольшая группа, опять поднималась стрельба. То есть народ туда ринется, а начинается стрельба и опять все бегут обратно. Были такие моменты, что вот мы идем, - нет, не идем, опять идем - опять не идем...

Возникла там, на мой взгляд, довольно опасная ситуация в три часа дня. На некоторое время остановилась перестрелка и внизу в вестибюле появились какие-то странные люди. Действительно, кругом стреляют, и вдруг приходят молодые люди - пиджак, белая рубашка, галстук, с чемоданчиком. Они приходили непонятно откуда - кто их пропустил? Охрана, которая стояла наверху, она уже не занимала первый этаж, кричала на них - уходите, что вы здесь делаете! - Ну, мы пришли посмотреть.

Странно и то, что кроме этих мужчин были там еще и в спортивных куртках. Они очень напоминали таких ребят, которые обыкновенно охраняют палатки. Молодые люди, накачанные, причем у некоторых подмышками чего-там вздувалось. Иногда внизу были слышны выстрелы из пистолета. Непонятно - кто стреляет, в кого, почему, куда.

Все это было очень опасно. Это выглядело как разведка, которая пришла посмотреть, как там настроение, что там делается, а в любой момент может придти за ними ударный отряд, или они сами могут забросать гранатами, обстрелять внезапно. Это было опасно потому, что здесь толпились безоружные люди, и если бы поднялась стрельба, они бы побежали, попали бы под шальные пули и была бы просто бойня.

В это же время в здание прорвались люди снаружи, которым удалось придти извне, и они говорили такие вещи, что там ждет толпа ельцинистов, которые каждого, кто выходит, бьют, обыскивают и т.д. Выходить было как-то не очень безопасно - выйдешь, попадешь в эту толпу, которая непонятно что будет делать.

Кроме того, ходили слухи, что ельцинисты, собравшиеся по призыву Гайдара, собираются сделать поход невооруженной толпы на Белый Дом, и если из Белого Дома раздастся хоть один выстрел, это будет достаточно для того, чтобы весь Белый Дом спокойно расстрелять. И это тоже было чревато началом бойни, потому что если бы кто-то выстрелил, возникла бы такая ситуация, что уже не разберешься."

Рабочий С.З.

(Собственноручные показания)

Где - то в 2 часа ночи на легковом автомобиле к нашей заставе подъехал один из сочувствующих: "Ребята, в Останкино ваших добивают. А в центре города на улице Горького городят баррикады, демократы собираются, получив оружие, утром двинуться сюда. А у вас тут ..." ( Что у нас тут, я уже догадался, но не мог, не хотел в это поверить, и не мог, не имел права никому об этом сказать. Скажешь - ты трус и паникер. Не скажешь - и утром на твоих глазах товарищей будут убивать. Что делать? ) Хотелось самому убедиться в истинности полученной информации. Хозяин легковушки согласился отвезти меня и к Останкино, и на улицу Горького. Я передал командование группой товарищу, а сам сел в машину, и мы поехали.

То, что я увидел в Останкино превзошло самые худшие предположения: наших действительно добивали. Вокруг здания телецентра носились БТРы и палили во все стороны без разбора. Один из них только что пронесся в сторону центра города и очередью свалил троих. Над ними хлопочут врачи из "Скорой". ( Это левый передний угол пруда, если от него смотреть на телецентр ). Делать здесь больше нечего, к утру все будет кончено.

На улицу Горького! Там уже много народу. Демократы, мать их! С моим внешним видом и не выйти из машины. Сразу ведь видно кто я. Телогрейка в извести, недельная щетина на щеках, красные от бессонницы глаза, запах дыма. Прошу водителя: "Я посижу в машине, а ты походи вокруг, постарайся прикинуть, сколько их и что у них есть." Уходит. Возвращается через 15 - 20 минут: "Их примерно тысяч 5 - 6 ( Солидно! ) Оружие - пистолеты - у многих. И говорят о том, что им утром обязательно выдадут автоматы." Из мегафонов крики: "Бей красную гадину!" И одобрительные вопли лавочников. Люди к ним подходят и подходят. У каждого телефона - автомата очередь по 5 - 8 человек. Шакалы собираются в стаю. Все ясно.

Возвращаемся на Горбатый мост. Благодарю водителя (жаль что не запомнил номер его автомобиля ) и иду к костру. Картина удручает. Почти все прорвавшиеся к нам днем уже разошлись. На постах небольшими кучками "блокадники" и "старики". Из этих не ушел никто. Что нового? Рассказываю. Хмурятся. Советуют: "Иди в штаб". Иду. И в третий раз натыкаюсь на стену. "Не паникуй. Наше оружие - стойкость". Время 4 ч 00 м. Плюнул и пошел спать в бункер, попросив разбудить меня через два часа.

Будят, как и обещали, в 6 ч 00 м. Быстро выбираюсь из бункера. Успеваю проглотить кусок вареного мяса. Сходить туалет. И вернуться на мост. В этот момент ( ~ 6 ч 45 м ) со стороны набережной сильная стрельба. Все как один поворачиваемся туда. Вдоль парапета к зданию ВС мчатся БТРы. Их много. Крики: "Зажигай костры!" Они еле горят, уже утро, а зажечь фитили в бутылках с бензином можно только от костра - у нас и спичек - то уже не осталось.

Пока мечемся, от набережной по направлению к нам идут один легкий танк и 3 БТРа. Водитель танка - в походном положении, голова - над броней. Растерянность: наш - не наш? Перед соседней с нами баррикадой водитель ныряет вниз, закрывает люк и идет на таран. Враг! В него и в следующий за ним БТР метатели успевают бросить по 2 - 3 бутылки. Ни одна не долетает. Следующих, пытающихся встать, уже сбивают пули. И броневики прорываются во двор Дома Советов к трибуне.

Перед баррикадами были заграждения из железобетонных брусьев, но вечером их разобрали, чтобы пропустить автомобили, идущие к Останкино, да так и остался проезд неприкрытым. Теперь все. Оборона рассечена на мелкие изолированные группы, бессильные против бронетехники. Крики рядом: "Командира убили!" поворачиваю голову. Командир первого казачьего батальона Александр Александрович Проказов, висит без сознания на руках у ребят побелевшим лицом вниз. Слышу: "В ногу и в спину". ( Потом оказалось: только в ногу, к счастью, даже кость не задело ).

Андрей Ефимович Лейбов, предприниматель, инженер, 32 года

Собственноручные показания

В ночь с 3-го на 4-е октября я находился на передовом посту около гостиницы "МИР", на Девятинском переулке. Нам было приказано не пропускать на площадь у Белого Дома пьяных, людей с оружием и со спиртными напитками. Ночью стало известно о расстреле в Останкино, и напряжение стало нарастать.

Умом мы понимали, что возможен штурм, но поверить в это не могли. Надеялись, что войска не примут в этом участия, но опасались "лавочников" собравшихся на Тверской и вооруженных отрядов криминальных структур. Послали разведку к Моссовету, выставили дозоры на Садовом кольце и во дворах вокруг мэрии и стали ждать.

Разведка, вернувшаяся с Тверской доложила, что опасаться нападения от собравшейся там толпы не приходится. Люди подкрепляются спиртным из окружающих киосков, строят баррикады, в общем "народное гулянье" а-ля 91-й год. Через некоторое время вернулись наблюдатели с Садового кольца, сообщив, что на кольце накапливается бронетехника.

Несколько раз проскальзывали слухи, что сейчас нам раздадут оружие, но каждый раз это оказывалось уткой, так ничего и не дали. Не роздали его и баррикадникам на площади. Впоследствии было немало россказней о тысячах вооруженных боевиков, но все это грубая, заведомая ложь.

К примеру говорили о 200 ельциноидах, якобы получивших автоматы в Белом Доме и ушедших с ними к Моссовету. Самый короткий путь к Моссовету лежит через Девятинский или Конюшковский переулки. Я могу ручаться, что ни по одному из них ночью не проходила сколько нибудь заметная вооруженная группа. Никто из моих знакомых не только не получал оружие, но даже не видел его выдачи.

Несмотря на чрезвычайное положение через наш пост шло довольно много людей. Немало пришло сочувствующих, желающих помочь, были и любопытные, и ельцинисты, пришедшие позлобствовать и предрекавшие нам скорый конец. Любопытных мы старались завернуть обратно, объясняя, что в любой момент может начаться штурм. Также старались завернуть женщин и детей, которых, как ни странно тоже было достаточно.

Странно вели себя американцы, охранявшие посольство. Двое из них подошли к нашему парню, отошедшему чуть вперед и оказавшемуся у самых ворот посольства, молча сняли с него противогаз и ушли внутрь. Скандал мы естественно поднимать не стали, только доложили комбату.

К половине шестого утра люди начали успокаиваться, считая, что ночь кончилась, и днем штурмовать не посмеют. Многие потянулись к метро, чтобы успеть на работу. Количество защитников заметно снизилось.

В 6.15 раздались очереди тяжелых пулеметов. Выглянув из-за парапета гостиницы мы увидели колонну БТРов, на большой скорости проходящих через пролом в хлипкой баррикаде на набережной. На асфальте горел огонь, вероятно от брошеных бутылок с бензином, но сами БТРы невредимыми уходили вдоль фасада Белого Дома и вели непрерывный огонь. Подобрав свои вещи, мы начали отходить к баррикадам, но в тот момент, когда мы вышли на площадь, со стороны набережной появилась вторая колонна, впереди шла БМП, за ней БТРы.

Около угла американского посольства была открыта большая вентиляционная решетка, глубина ямы под ней была метра полтора, люди спрыгнули внутрь и спрятались там. В то же время неясно было, что же делать дальше, а БТРы уже поворачивали на баррикаду, стоявшую между Горбатым мостом и Белым Домом.

Я выскочил из своего импровизированного окопа и, подхватив палку, побежал к комбату за приказаниями. Я бежал через площадь, когда колонна таранила баррикаду и сходу открыла огонь из автоматов и башенных пулеметов. Пригибаясь я добежал до линии баррикад, и перебравшись за нее бросился на Горбатый мост.

Первое, что я увидел, выскочив на мост, это хвост колонны, уходящей к улице Рочдельской и старика с орденами, лежащего в луже крови.

Подскочив к нему, задал идиотский вопрос:"Вы ранены?". Ответ был на удивление спокойным. Не повышая голоса он подтвердил:"Да... В ногу. И в руку тоже. Разрывная наверно."

Огляделся по сторонам. Вокруг еще прижимались к земле ополченцы, за парапетом моста укрылось несколько человек. Крикнул им: "Товарищи, здесь раненый!". Оглохнув от выстрелов, они не сразу поняли меня, ответили:"Да есть раненые, под мост отнесли. Комбата тоже ранило." Я подхватил под мышки своего старика и потащил его по брусчатке. Еще двое пригибаясь перебежали к нам, и втроем мы спустили раненого под мост, где работал наш медик со своими добровольными помощниками.

Неясно было, как поведут себя БТРы, представлялось возможным, что колонна будет кружить вокруг здания продолжая начатый расстрел, что пойдет еще одна волна атакующих. Еще можно было уйти, Белый Дом не был еще полностью окружен.

В этот момент передо мной встало лицо Наташи Петуховой, убитой накануне в Останкино. Уйти я уже не мог. Подхватив дубинку и три бутылки с бензином я перелетел через Горбатый мост и залег в ложбине перед проездом, где уже образовалась цепь из десятка ополченцев с бутылками. Ждали мы напрасно, БТРы развернулись в дальнем углу площади, встали на позицию со стороны Рочдельской улицы и снова открыли огонь, поливая площадь и здание неприцельными очередями.

Постепенно огонь становился все плотнее. Через несколько минут посыльный передал приказ:"Всем отходить в 20-й подъезд.". Собравшись группой мы коротким броском перебежали к зданию. В тот момент, когда мы входили внутрь, по громкой трансляции передавался приказ:" Внимание! Должны подойти вертолеты! По вертолетам не стрелять!" После этого я не слышал ничего, свидетельствующего о каком-то общем руководстве.

В холле распоряжались два или три автоматчика. Не было даже разговоров о раздаче оружия, нам посоветовали сесть на пол и не мешать. В медпункт, располагавшийся рядом, пронесли 4 или 5 раненых. Далеко не все смогли попасть в Белый Дом, значительная часть баррикадников была отсечена огнем и так и не смогла добраться до здания.

Настоящий героизм проявил водитель ЗИЛ-131, который под огнем проехал к 20-му подъезду, и поставил свою машину в мертвой зоне. В машину погрузили нескольких раненых, прикрепили к стеклу фанерный щит с намалеванным красным крестом и отослали в госпиталь. Как потом рассказывали, по дороге их обстреляли автоматчики, но все-же им удалось доехать без потерь.

Огонь усилился, вероятно снаружи подходили новые подразделения, и вступали "в дело". Где-то через полчаса безоружным приказали спускаться в подвал. Спустились, и растворились в огромных подвалах Белого Дома.

Света почти не было, лишь изредка горели аварийные лампы. Около одной из таких ламп я заметил мужчину, перезаряжающего АК-74. Разговорились. Оказалось, что он из ополченцев, и автомат с патронами он одолжил у солдата из числа атакующих. Он поднырнул ему под ствол в тот самый момент, когда у того кончился магазин.

Обсудив ситуацию с ним и еще одним парнем, мы решили, что подвал очень смахивает на ловушку, а наверху мы может и сможем чем-нибудь помочь. Поднялись по боковой лестнице аж на 6-й этаж (самый верхний этаж пристройки), никого не встретив по дороге. Вот тебе и оборона...

Вероятно вооруженных людей не хватало даже на то, чтобы следить за периметром. Зато на 6-м мы увидели "огромные силы" - 6 или 7 вооруженных людей, и десяток безоружных, под присмотром которых находилось чуть ли не полэтажа. За все те часы, которые я провел рядом с ними, никто из них не то что не выстрелил, даже автомат не поднял. Не стреляли несмотря на то, что в 100 метрах от них, на Рочдельской, стояли БМП и 6 БТРов, а вокруг них не скрываясь ходили вооруженные люди.

Почему не стреляли - не знаю, возможно жалели, а может и просто патроны берегли. Во всяком случае нападающие не были обременены моралью. Где-то в 11-12 часов огонь с их стороны прекратился, и из переулка в нашу сторону вышел парламентер в салатовом камуфляже, в бронежилете и с белым флагом. Он шел медленно, часто останавливался, явно побаивался, крутил над головой белую тряпку. А когда мы всей толпой подошли к окнам посмотреть на "живого парламентера", по этим окнам ударили из башенных пулеметов.

Меня отшвырнуло от разлетевшегося в крошево стекла, трассеры калибра 14.5 мм прошли в 30-ти сантиметрах над головой. Мы прижались к полу, глядя на горящий малиновым пламенем подвесной потолок. Парламентер больше не появлялся, а наше окно взял на прицел снайпер.

Наконец появились долгожданные вертушки с боевыми подвесками и огонь со стороны противника сразу же почти прекратился. Офицер отвел всех в коридор, мы встали в дверных проемах и стали ждать залпа НУРСами. Вертолеты полетали вокруг и ушли в сторону. Вероятно пилоты не решились стрелять в центре города, или сочли невозможным подавить то количество войск, которое находилось вокруг Дома Советов.

Так повторилось несколько раз, подходили разные группы вертолетов, и покружившись в воздухе уходили в сторону. Становилось ясно, что нас бросили одних. Уже слышалась стрельба внутри здания, сообщили что штурмовые группы проникли в 20-й подъезд. Рассказывали, что наиболее тяжелое положение со стороны мэрии, там этажи выметались пулеметным огнем буквально подчистую. Журналисты из находившегося рядом корпункта сообщали по радиотелефону об услышанных подробностях в свои редакции.

Около полудня офицер, командовавший вооруженным отрядом приказал всем безоружным уходить подальше от штурмующих - в верхние этажи "стакана". Вероятно он даже подумать не мог, что именно эти этажи будут расстреливать из танковых пушек. Мы поднялись на 12-й этаж и попали в какую-то столовую. По дороге к нам присоединилось еще довольно много людей и зал столовой оказался заполнен примерно наполовину, многие сидели за столами, другие укрылись на кухне и в подсобных помещениях.

Вероятно там было порядка двухсот человек. Пробыв в столовой около получаса я спустился вниз, инстинктивно не желая оставаться в закрытой коробке, и надеясь, что смогу там чем нибудь помочь. Через некоторое время начался танковый обстрел. Я не знаю что случилось с людьми, находившимися в той столовой, но все этажи выше 13-го выгорели дотла.

Спускаясь вниз, я дошел до 3-го этажа, и попал прямо к залу Совета Национальностей, где продолжался Съезд Народных Депутатов. В холле и на балконе фойе было очень много безоружных людей, женщины, старики. В сторонке сидели несколько десятков солдат ОМСДОНа, перешедших на нашу сторону 3-го октября. Двое из них были ранены и лежали на носилках.

На лестничных площадках, на балконе, за парапетом, в коридорах залегли готовые к бою солдаты в камуфляже и бронежилетах. Видно было, что это профессиональные военные, готовые стоять насмерть, несмотря на видимую безвыходность ситуации.

Между вторым и третьим этажом, на лестничном пролете, находился Макашов. Было заметно, что солдаты относятся к нему с большим уважением, называют Альберт Михайлович. Его твердость и спокойное самоотречение солдат цементировало всех людей вокруг. Спокойствие не нарушалось даже тогда, когда здание буквально подпрыгивало от взрывов танковых снарядов, когда с лестниц доносился сплошной рев автоматов. Дважды организовывали группы безоружных для вывода их из здания через дальние подъезды пристройки, организованно ушли безоружные солдаты - дзержинцы, но очень многие уходить отказались, решив остаться до конца.

Стоя в фойе я услышал разговор двух автоматчиков, один из них жаловался, что у него всего два рожка, а остальные патроны россыпью. Предложил ему свои услуги, сел в двух метрах позади него с коробкой патронов и приготовился набивать пустые рожки.

Команда о сдаче застала нас всех врасплох, сдаваться никто не собирался и даже не думал об этом. Макашов грозно спросил у посыльного, чей это приказ. "Ачалова." ответил посыльный. "Пусть Ачалов сам выйдет и повторит свой приказ."

Еще 5 - 10 минут после этого вокруг царило какое-то замешательство. Никто не знал что делать, выходить или продолжать отбиваться. Наконец начальство до чего-то договорилось, появился сотрудник "Альфы" в черном чешуйчатом бронежилете и в каске с забралом. Очень доброжелательно он объявил:"Ребята, вы ни в чем не виноваты. Политики заварили эту кашу, пусть они ее и расхлебывают. А вы кладите автоматы, у кого есть, вот в эту комнату, и выходите по одному на улицу. Мы осмотрим вас на предмет наличия оружия, отвезем к метро и отпустим."

На вопрос, кто гарантирует, что нас отпустят, он сказал, что переговоры вел Баранников и согласовал все эти вопросы. Сам представиться отказался, заявив, что не имеет права называть свою фамилию, так как работает в органах. Медленно, нехотя солдаты клали оружие на пол и спускались по лестнице к выходу. Пролезая через разбитые стекла парадных дверей мы вышли из Белого Дома и между двух шеренг "альфистов" и десантников, длинной цепочкой спустились по лестнице к уже ожидавшим нас автобусам.

Выступление Кирсана Илюмжинова в Калмыкии

("Советская Калмыкия", 9 октября 1993)

Приехали мы в Кремль. В 15.00 началось совещание субъектов Федерации. И мы прямо из "Белого дома" с Русланом Аушевым какие были - грязные, так как пришлось по земле там кататься, по коридорам этим, - пришли на это совещание. По телевизору вы видели: в президиуме сидел Черномырдин, вокруг него - министры и субъекты Российской Федерации. Совещание только началось, а в это время прямой наводкой били по "Белому дому". Встал Руслан Аушев, спрашивает у меня: "Будешь ты говорить?" Я ответил, что нет, что-то в горле пересохло. Я впервые увидел такую ужасную картину. А Руслан ведь уже был в Афганистане. И он начал говорить, обращаясь к Черномырдину: "Виктор Степанович, там на глазах хорошие депутаты, плохие депутаты, хороший или плохой Верховный Совет, но мы там видели детей, женщин. Там где-то пятьсот или шестьсот трупов. Остановите эту бойню". На что руководители России сказали, что их вообще нужно уничтожить, стереть с лица земли. Потом вскочил Борис Немцов, губернатор Нижнего Новгорода: "Давите, давите, Виктор Степанович, времени нет. Уничтожайте их!" И другие губернаторы регионов начали говорить: надо их уничтожить, всех расстрелять.

Павел, 30 лет, рабочий.

Собственноручные показания

К утру мы уже ждали расстрела. Кроме дубинок и бутылок с бензином у нас ничего не было. Началось это без чего-то семь. Со стороны набережной показались БТРы с десантом на броне и тут же началась стрельба. БЭТЭЭРЫ заехали в тупик с противоположной стороны здания, образованный тремя баррикадами и встали.

Было пока тихо в ответ ни выстрела, со стороны набережной на грузовике подвезли к медпункту наших раненых. Я побежал к спортзалу, ведь нас проинструктировали что там де будут выдавать оружие. Ничего там никто не знал.

Прибегаю обратно, в ковше бассейна КсанКсаныч ест макароны. "Когда оружие будут выдавать?" - спрашиваю, а он посмотрел на меня как-то виновато и ничего не сказал. Через две минуты командир наш вышел на мост на самое простреливаемое со всех сторон место ждать смерти, и она не заставила себя ждать.

Стрелки в застрявших бронетранспортерах явно не умели стрелять. С того момента когда машины остановились прошло минуты три, прежде чем раздались первые выстрелы, пули полетели куда-то вверх.

Вторая очередь разбила плафоны на фонарных столбах. Все кто был на площади тут же залегли, только командир наш стоит. Со стороны "Мира" через соседнюю баррикаду вьехала БМП в нее полетели бутылки с бензином. Две из них попали в нее разбились, но не загорелись. В этот момент поднялась стрельба, и стрелок с бронетранспортера наконец попал в самую простую цель. Командир наш, врач и еще кто-то упали раненые.

Их утащили с моста, перевязали, потом потащили командира к заграждениям. А он без сознания, тело перегибается пополам...

У самого заграждения его положили на траву, тут люди уже, перебравшиеся через завал, передали четверым тащившим командира мужикам щит и помогли им перетащить его через завал. Дальше его уже понесли человек шесть.

С баррикад люди побежали кто в двадцатый подьезд, кто на выход, многие растерялись и лежали или сидели на траве не зная что делать.

Я понял что здесь уже ничего сделать нельзя. Мы безоружны, из здания на огонь тоже не отвечают, значит и у них там оружия почти нет. А раз так - придется уходить.

Состояние было какое-то странное. Вроде бы и страшно, но действовал я спокойно, без спешки. Выбрался за ограждение, задержался, когда перетаскивали командира через баррикаду. Но там я был не нужен, на щите его несли шестеро.

Когда шел у стены стадиона за спиной поднялась стрельба, завыли подходившие со стороны "Мира" бронетранспортеры. Мы побежали.

У угла забора американского посольства собралось человек тридцать с баррикад, следом за нами подошли люди, несшие командира.

Прибежал еще один из наших, Коля, спрашивает: "Кто это лежит? " Я ему говорю "командир наш". Он прислонился к стене и говорит "Все, никуда отсюда не пойду.". Его пришлось уговаривать, пока не успокоился.

Снова поднялась стрельба, и люди побежали к лестнице. На площадке у высотного здания тоже долго не простояли, и там щелкали пули, сыпалась штукатурка. Вдвоем с Колей дошли до "Пушкинской" и поехали домой.

Следующий раз к Дому Советов я пришел отлько через сорок дней.

Рабочий С.З.

(Собственноpучные показания)

Еще накануне неоднократно составлялись списки людей, желающих взять в руки оружие для защиты депутатов и Дома Советов. Обещали выдать его сразу в случае вооруженного нападения. За кормой последнего БТРа бегу к подъезду N 20. Там мне по расписанию и положен быть. Вбегаю в подъезд одним из последних. Никакого оружия нет. Есть несколько сот безоружных людей. Команда: "Кто без оружия - вниз, в бункер". Я туда не полезу: Оттуда очень скоро придется выходить с поднятыми и заложенными за голову руками. Пригнувшись, беку по лестнице на второй этаж. По окнам в эти минуты еще не стреляли. Мажусь у стены. К окнам подтащены из кабинетов высокие насыпные сейфы. И вот только сейчас по ним зацокали пули. Но пробить их не могут. Бьют снайперы со зданий, господствующих над местностью: с гостиницы "Мир", мэрии и даже с американского посольства. Ливневая стрельба. И разрывными пулями тоже. Защитники отвечают редкими одиночными выстрелами. Берегут патроны. Часам к 11 - команда: "Уходите наверх, кто без оружия. Сейчас они ворвутся. Первый этаж уже приходится оставить." Поднимаемся по внутренним лестницам наверх. Оружия и патронов нет и уже не будет. Но периодически, как последняя надежда, проносятся слухи о якобы идущей помощи извне. Над домом появляются вертолеты. Крики: "Не стреляйте в них. Это наши". Но это чужие. Да и из чего стрелять - то? Это у душманов в Афганистане было любое оружие... А около каждого нашего стреляющего сидит запасной и ждет пока того убьют, чтобы самому получить "ствол".

В кабинете, ранее принадлежавшем Глебу Якунину, я находился с еще несколькими мужчинами и женщинами, такими же безоружными, как и я, в течение примерно часов полутора. Потом около часа был в столовой на 6 - ом этаже. Дом содрогался от ударов тяжелых снарядов. Подошли поесть несколько вооруженных офицеров и среди них один штатский в каске и с автоматом. Вместе с ним я взялся разносить на посты из буфета минеральную воду в бутылках и хлеб. В коридорах темно, а в помещениях, имеющих окна, страшные следы разгрома: выщербленные стены, пробитые потолки, вздыбленный паркет. Пока была вода, пожары тушили, но сейчас здание горит во многих местах. Последние защитники еще остаются на местах. Жуткая картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Пятый этаж. Лестница уходит вниз. Невидимые мне люди на 4 - ом этаже судорожно сооружают на лестнице завал из мягкой мебели - кресел и стульев. Мысль - если его зажгут, все же здесь задохнутся. Но сказать нельзя, да и ничего это уже не изменит. А на лестничной площадке за углом стоят рядом двое в морской форме - капитан II ранга и лейтенант. У капитана - автомат с коротким стволом и, как он мне сказал, 41 патрон к нему. А у лейтенанта - милицейский синий бронежилет и ... длинный широкий кухонный нож, которым для нас в столовой шинковали капусту. Вот они, до зубов вооруженные! И оба ... улыбаются! Капитан - как - то горько и разочарованно. А лейтенант - по детски светло. Кто они друг другу? Встретились здесь случайно и теперь держатся вместе, как и подобает морякам? Сослуживцы? А может быть, отец и сын? Спросит неудобно. Если так - сын, гордись таким отцом. Отец! Гордись таким сыном! Но сейчас ясно одно. Они решили остаться в доме до конца и погибнуть. И у меня не хватило мужества стать в эту очередь третьим. Уговорил себя, что мне все равно не достанется патронов. Прошу тебя, лейтенант, перестань мне сниться. Иначе я сойду с ума. Я помню о тебе пока жив. И сделаю все для того, чтобы искупить свою вину перед тобой.

По коридору от человека к человеку: "Кто без оружия - уходите! Еще раз оглядываюсь. Моряки о чем - то тихо беседуют. И опять улыбается лейтенант. Я не верю в Бога. Но Господи, упокой их светлые души! Бреду на выход. Некоторое время нахожусь в зале Совета национальностей. Здесь при свете свечей Хасбулатов, Константинов, Бабурин, Умалатова... В четвертом часу дня строимся в цепочку по одному. Медленно идем на выход. На лестнице - основные силы обороны. Несколько десятков еще целых мужчин и в камуфляжных костюмах, два ручных пулемета, автоматы. Стерегут вход. Здесь же люди в форме "Альфы". Небольшая ( 25 - 30 штук ) кучка брошенных на пол автоматов. Почти все без рожков. Пустые ... Мимо нее - на первый этаж, на улицу, на лестницу к набережной Москвы - реки. Часы на фасаде стоят. Показывают, как я помню 10 ч 03 м - последнюю минуту Советской власти. Нас на лестнице все больше и больше. Поворачиваюсь лицом к дому и становлюсь на колени: прости меня, подлеца и труса, лейтенант, прости, если сможешь.

Львов Евгений Александрович, рабочий, 26 лет.

Собственноручные показания)

Это для меня был АД!

Я не знаю, как я не посидел весь, но белые волосы были. В тот момент, да и сейчас, до сих пор, стоит в памяти выдержка из газеты ПРАВДА за 2 октября, слова Ельцинского прислужника Полторанина, сказанные редакторам демократических изданий: "Нодо спокойно отнестись к тому, что произойдет 4 октября".

Эти слова не мог бы сказать и Иуда! Я не знаю, как так надо ненавидеть свою Родину, свой народ, который и выбрал тебя, чтобы потом его расстреливать только за то, что он против растаптывания конституции, отмены законов и установления фашистской диктатуры!

Итак, день штурма. Рано утром примерно в 7 утра нас по тревоге подняли. Мы поднялись и вышли из бункера, что под спорткомплексом Дома Советов. Уже велась стрельба по барикадам и подходящим к ним людям. Стреляли и по выбегающим из бункера. Пули свистели на уровне головы и пояса.

Как то добежали до своей барикады на Горбатом мосту. Все, кто был на барикадах, были без оружия! Это были мирные люди. Тут огонь уплотнился, и мы вынуждены прятаться под мост. И в этот момент через разобранную соседнюю барикаду врывается на полном ходу БТР и открывает огонь в тыл пикетчикам.

Таким образом нас отрезали от Белого дома. Сразу появились раненные. Наш командир СанСаныч был ранен в ногу из башенного крупнокалиберного пулемета этого БТРа. То что я увидел- это ЖУТКО! Когда его стащили под мост, он был без сознания. Со стороны, куда попала пуля, отверстие небольшое, а с тыльной стороны - вывороченное наизнанку, порвав штанину, мясо.

Я подошел поближе помочь тем, кто перебентовывал его. На лицах ужас, пахло мясом и кровью. Кровь была алой и густой как фруктовый сок с мякотью, видно пуля перебила артерию. Это первый раз я вижу в своей жизни то, как убивают людей. Страшно,появилось чувство обреченности!

Затем еще раненных приносят. Мужчина, лет 60 кажется, раненный в ноги и руку, еще мужина лет 35, ранен в обе ноги. Были и еще, но их уносят сразу, какое то оцепенение.

Потихоньку стали отходить к стадиону " Асмарал", через дырку в сетке ограждения. Некоторые стали относить раненных, другие остались смотреть, как наемники штурмовали Белый дом и убивали людей.

Я не знаю, зачем нужна служба по контракту, но испокон веков наемникам не было доверия, их пускали как цепных псов на самые грязные дела.

Только антинародному, вражьему режиму требуются наемники для удержания власти. А государство, которое имеет свое истинное, народное, правительство - там Сыновья, отеческая любовь, долг и вера! На этом всегда стояла Россия. А сейчас, Армия не народная, прямо гадюшник из наймитов, не Россия, а США, где прежде всего деньги - короче дерьмократия!!!

Когда перебрались на территорию стадиона, вижу солдат человек 10, кто с автоматом, кто с винтовкой снайперской рассредотачивались вдоль этого заграждения, что напротив Белого дома.

Позже я видел всего человек 5 из них. Еще офицеров. Они звали по рации подкрепление и помощь вынести раненных. Спрашиваю солдат: "Зачем в своих, в русских, стреляете?" Отвечали, мол дембель раньше, офицеры велели, просто приказ.

Далее вижу мужчину помогающего солдатам выносить раненных. Он вытряхивает мозги из кепки, говорит, что снял ее с убитого лейтенанта, мол на память оставлю. Позже вижу: выносят нашего доктора, что вместе с нами стоял на баррикаде. У него, как мне сказал один непосредственно несший его, пуля перебила кость в районе шиколотки и ступня просто болталась.

По Белому дому стреляют БМП из" шилок". Стоит оглушающий грохот. Завязался разговор между нами и солдатами, но когда я в разговоре показал рукой солдатам на мэрию,- мол вот куда надо стрелять-то, просвистела пуля, которая угодила в правое колено одного из-защитников барикад. Офицер крикнул: "снайпер", все разбежались по укрытиям, после чего оказали помощь раненному.

Через некоторое время солдаты с офицерами засуетились, послышалась стрельба на самом стадионе, то есть в тылу у штурмовавших Белый дом. Солдаты решили выводить всех гражданских и послали нас выходить между трибун и забором.

Тут началась стрельба уже по нам. Мы попытались спрятаться, кто за плиты, кто за машины. Я спрятался за "волгой", но тут пуля пролетает сквозь машину и входит в землю передо мной. Прятаться практически не за что - хоть тай как снег и просачивайся как вода в землю. Через некоторое замешательство с жутким матом солдаты стали выводить нас через дырку в заборе и сказали:"Бегите вдоль забора в сторону метро "Барикадная"."

В это время на самом стадионе появился (впоследствии его назовут " БЕШЕННЫЙ БТР"), который стрелял и по своим и по чужим! Когда его подбили, то экипажа, им управляющего, в нем не было. Мы, а это примерно человек 15, продолжали бежать вдоль забора, прячась в кустах. Где-то в метрах 50 до конца кустарник кончается.

Я чисто машинально останавливаюсь. У меня вдруг возникло ощущение, что я на прицеле у снайпера, и стоит выйти на открытое место, как из этих кустов пуля будет моя. Я повернулся назад, посмотреть кто еще был сзади, и краем зрения вижу беловатый болид типа кометы. Далее - странный звук, треск, и издается звук, словно капля падает в лужу, но более низкий. Я вижу, что падает тот, кто стоял чуть впереди меня и где какие-то доли секунды была моя голова.

Пуля, как будто засосанная головой моего товарища по баррикаде, попала в район затылка, где-то ближе к правому уху. Я вижу, как с треском от лобовой височной части отлетает кость, из уха течет кровь. Я крикнул: "Снайпер! Всем лечь!"

Это было страшно. Холодно. Это ужас. Анатолий Морозов, еще не поняв, что с ним, падает позже всех. Вернее сначала садится на корточки, а потом растягивается на земле. Содержимое его головы, от удара об землю, выплескивается мне на руки и брюки.

Я в ужасе.

Я понимаю, что это конец, нет ни ямки, ни уголка, куда можно спpятать голову как стpаус, - ибо спpятав есть шанс остаться живам. По тpаектоpии, пуля летела свеpху вниз,со стоpоны амеpиканского посольства, с той стоpоны только это здания достаточно высокое.

Далее подошел спецназ, и под пpикpытием бpони и людей мы быстpо бежим к метpо "Баppикадная". Когда добежали, думали - все, конец кошмаpам, но тут, со стоpоны пpотивоположного здания, два молодых выpодка в кpутых кожаных куpтках, стали кpичать:"Эй, коммунисты, и т.п., иди мол сюда, сейчас всех положим".

Далее началось непонятно что, выбежали несколько милиционеpов с автоматами, наставили их на нас, и командуют: "Стоять!". Выбегает дpугая гpуппа ментов с автоматами, и кpичит: "Бегом сюда!"

Ситуация кpитическая. Мы остановились, и стали ждать когда менты pазбеpутся и будут кpичать одинаково. Потом нас положили лицом в землю и обыскивали, во вpемя обыска сильно избивали пенсионеpов с оpденами, нагpадами.

Мужчина, котоpого pанили в колено, попытался "словом" остановить избиение, спpосив: "За что стаpиков-то?", пpинялись и за него. Далее всех подняли и с кpиками: "Бегом!","Живей!","Бегом!" погнали к машинам и "воpонкам".

Посыпались удаpы. Hога в пах, вылетает кулак в лицо, пpиклад в плечо, нога в живот, пpиклад по шее, удаp pезиновой дубинкой по затылку. Звенит голова, ничего не понятно, пеpестал чувствовать удаpы, как под "замоpозкой".

Какой-то мент подскочил, засунул pуку ко мне в каpман, схватил пачку сигаpет, но каpман узок. Жадность обезьянья не позволяет pуку pазжать и вытащить из каpмана, пpишлось его тащить за собой до самой машины, останавливаться нельзя - добьют!

Далее Матpосская тишина, допpос, в тюpьме гpозили избить, но меня не били, хотя дpугих избитых я видел. Когда выпускали, все вещи не возвpатили. Вот и все. Тpи дня тюpьмы, и до последнего вpемени кошмаpы во сне. По ночам часто нахожусь под обстpелом, пpосыпаюсь в поту.

Мне 26 лет. Пpости меня Господи!

Hо с тpудом пpощаю своим обидчикам. Hе могу себя часто сдеpжать. Пpости Господи.

Юрий Шихов

ОТЕЦ НИКОН - СВЯЩЕННИК НА БАРРИКАДАХ

("Сегодня", 28 октября 1993)

- Где вы сами находились в момент обстрела?

- Сначала я находился в комнате, где и ночевал. Это помещение директора РТВ "Парламент" Югина. Потом спускался в приемную Хасбулатова, виделся с руководством парламента. Там был радиотелефон. Я сообщал в Патриархию раза четыре о развитии ситуации. Там же я обращался к войскам по рации.

- Что вы сказали войскам?

- Я сказал, что в здании огромное количество женщин и детей и просил прекратить стрельбу. Меня обматерили, назвали попом Гапоном. Правда, командование слегка пожурило своих, сказало: сохраняйте корректность. Было сказано: пусть все, кто там есть, выходят с белым флагом, не пояснив - куда выходить, как выходить. А если я вывожу людей, я должен точно знать, куда выходить, что в них не будут стрелять, что все снайперы на крышах предупреждены.

Главное преступление властей в том, что, зная, какое количество людей находится в Белом доме, они начали штурм, не ставя вообще никаких условий, не делая никаких предупреждений, как будто там какая-то банда. Я уж не говорю о том, что не было никакого анализа событий в "Останкино": кто в кого стрелял, кто первый начал, кто участвовал в нападении... Руцкой на балконе - это еще не весь Верховный Совет и тем более не весь съезд народных депутатов. Как они могут нести ответственность за его высказывания? В "Останкино" пролилась кровь, это недопустимо, это страшно, но зачем надо было пролить в 3 раза больше крови у здания Верховного Совета?"

Н. Гарифулина.

РАЗДАВЛЕHHЫЕ ИКОHЫ

"Советская Россия", 18 декабря 1993)

Познакомилась я с отцом Виктором все на той же баррикаде у мэрии 1 октября. Проговорили мы с ним часа полтора - два, потом встретились еще.

Беседовать с отцом Виктором было чрезвычайно интересно. Поражали простая, глубокая мудрость его речений и сила духа. Шел седьмой день его стояния у Дома Советов - в холоде, голоде, а лик его был приветлив и светел.

- Мне бояться нечего, смерть для меня - приобретение, а последней черты не существует, - поведал он мне, а на вопрос, что же привело его сюда, ответил:

- Когда я понял, что грозит державе нашей, то, как отец троих детей и сопастырь Христов, решил: мое место здесь, где возрождается Россия, российский дух. Я твердо верю в промысел Божий, который не оставит единый триединый народ, Россию. Конечно, условия здесь самые экстремальные, какие только можно представить. Все может случиться, и раненые могут быть, и умирающие. Мой долг - исповедать их, принять, может, запоздалое, но разумное покаяние, облегчить страдания, сказать напутственное слово...

Так говорил он тогда, и мы не знали, не могли знать, что не пройдет и двух с половиной суток, как он сраженный пулеметной очередью, упадет на обагренную кровью землю, и в сороковины по убиенным прозвучит напутствие и ему иерею Виктору...

... Когда утром четвертого октября от мэрии легко преодолев игрушечную баррикаду на площадь влетели танки, отец Виктор - наивный и добрый человек! - вышел навстречу им, подняв над головой свое оружие - икону, пытался их остановить.

Крупнокалиберный пулемет прошил его насквозь, а вместе с ним и икону. Когда он упал, убийцы, видимо, для верности пpоутюжили гусеницами его тело.

Анатолий Набатов, художник

РАССТРЕЛЯННЫЕ ЛЮДИ, РАССТРЕЛЯННЫЕ КАРТИНЫ

("Правда", 21 декабря 1993)

"...В кабинете Югина был батюшка. Он стоял на коленях в простенке между окнами, где был сооружен маленький иконостас, и молился, сам Югин сидел в углу, в комнате еще были люди, все - на полу, среди них и первые раненые. На батюшку кто-то прикрикнул, мол, прекрати, но суровый Югин сказал: "Молись, отец!" Батюшка был весь бледный, он впервые попал в такую переделку, как и все мы. Не поднимаясь с колен и кланяясь, он истово молился. Днем он отпевал убиенных у зала заседаний.

Мы уже ходили, перешагивая через трупы. Баррикады из мебели от пуль, конечно, защитить не могли, но от осколков вполне уберегали, к тому же давали какое-то странное чувство защищенности.

Коридоры все еще не простреливались вдоль, и самое опасное было проходить мимо дверных проемов...

Руцкой приказал ответного огня не открывать, а мне во время этого обстрела вспоминались его слова, сказанные, когда я дарил ему свою картину:

- Нет такой идеи, из-за которой можно стрелять в людей! Ее просто не существует в принципе!

В последовательности ему не откажешь. И в свете последних событий они звучат весьма символично и знаменательно.

Наибольшую опасность представляли даже не танки, которые стреляли по скоплениям людей в "Белом доме", а снайперы. Многие коридоры теперь простреливались ими насквозь. Когда мы пробирались в зал Совета национальностей, мимо пробежал парнишка с автоматом и на бегу сообщил, что засек снайпера. Подбежав к своему командиру боец попросил разрешения снять этого снайпера. Командир не дал.

Позже я узнал, что в Девятинском переулке был убит мой хороший знакомый Саша Сидельников, режиссер со студии "Леннаучфильм". Друзья, бывшие рядом с ним, позднее настояли на экспертизе, и то, что он был застрелен снайпером, специалисты подтвердили. Вот почему защитники "Белого дома" пытались подавить лишь снайперов. Но любая точка, откуда они стреляли, моментально подавлялась огнем из танков. Несколько раз мы пытались вывести раненых, женщин и детей.

...А в коридорах уже было полно оторванных конечностей, трупов. Их некуда было снести. Подразделение "Альфа" находилось среди нас. Когда нас выводили на пандус перед "Белым домом", я с удивлением узнал в офицере "Альфы" своего соседа по залу Совета национальностей.

По моим, безусловно, субъективным подсчетам выходило, что погибло несколько сотен. Раненых из "Белого дома" не выносили... Это было видно защитникам, отступающим с этажа на этаж. Внутри "Белого дома" они вели активный ответный огонь."

Свидетельство Н.Мисина, инженера

(ПЛЕННЫХ НЕ БРАЛИ, "Мы и время", N 48(87), 1 ноября)

Когда на Дом Советов пошли танки, нас, больше сотни безоружных укрыли в подвале. Потом пришли военные, не омоновцы, вывели нас, осмотрели, положили ничком в вестибюле 20-го подъезда. Раненых мы вынесли на носилках. Лежа ничком, я краем глаза видел, как носилки уплывают в комнату дежурных охраны (вход в нее рядом с КПП и входом в вестибюль). Военные бешено палили в потолок. Среди нас были священники. Они встали во весь рост, закрестились, закричали: "Не стреляйте, не стреляйте!" Перестали.

В тишине я услышал голос врача:"Тяжелораненым нужна кровь". И показал рукой на стеклянные двери комнаты дежурных. И тут же выстрелы, частые, глухие, и, как мне показалось, шли они из-за этих дверей. Я пополз к комнате дежурных. Надеялся на Бога и полутьму. На полпути получил удар в лицо сапогом: "Куда, тварь?" - "Да кровь, кровь сдавать." Уже в двух метрах от дверей, так и не встав на четвереньки - боялся пальбы, - почувствовал, что ствол уперся мне в шею. В туалет, невмоготу, пустите". -"Ладно, иди". И, отодвинув меня плечом, военный сам туда прошел.

За дверью коридор, в нем двери. Нашел туалет. Там аккуратно, штабелем, лежат трупы в "гражданке". Пригляделся: сверху те, кого мы вынесли из подвала. Крови - по щиколотку. Я вышел в коридор. На том его конце, в темноте, стоят какие-то, видны огоньки сигарет. Спасло меня только то, что Бог надоумил встать на четвереньки и ползти по коридору, по липкому. Потому что мне вслед начали стрелять. Я услышал: "Ну что, посмотрел?" Свеча у них потухла, и я, изрезав руки об осколки стеклянных дверей, выполз в вестибюль и лег. Вжался в пол. Военные меня не искали. Через час трупы стали выносить...

Свидетельство Н.Шептулина,работника музея

("Мы и время", N 48(87), 1 ноября 1993, спецвыпуск)

Когда "бэтээры" проезжали первую баррикаду, что была еще впереди Горбатого моста, кто-то бросил в них бутылку с зажигательной смесью. Не попал. Следующий "бэтээр" этого человека просто раздавил. В короткие минуты перемирия я из окна третьего этажа Дома Советов хорошо видел погибшего: проткнутая костями зеленая куртка, выдавленный на асфальт из рукавов и штанин кровавый фарш... После этого я уже ничему не удивлялся.

Несколько позже из окна второго этажа, из фойе, я видел пятерых, прижавшихся к забору стадиона "Красная Пресня". Сели наземь, не бегут. Мы с еще одним выскочили на балкон. За нашими спинами пулеметы крошили стены, поднимая облака каменной крошки. Преодолевая глухоту, мы им заорали: "Прячьтесь, ведь убьют!" Пыль осела, и мы увидели: эти пятеро как сидели, так и легли. Среди них была женщина...

А еще через час к нам в фойе второго этажа заскочили четверо совсем молодых. Спрашивают: "Можно мы посмотрим?" Я себя ущипнул за руку, как в бреду: "Да на что смотреть-то? Как вы здесь, откуда?" А девушка отвечает: "Разве вы не слышали: выступал Гайдар, призвал выходить на улицы, защищать демократию. Меня вот мама и отпустила..." Мы стояли за толстым простенком. Они отошли от нас, и тут же "бэтээры" начали стрелять по теням в окнах. Девушку буквально разорвало пополам. Верхняя часть ее туловища откатилась чуть ли не под ноги мне. Оставила на паркете длинный, жирный кровавый развод... Я не запомнил лица девушки. Совсем молодая, коротко стрижена, джинсовая куртка. Пусть ее мама скажет спасибо Гайдару.

Сажи Умалатова

"Согласие", N6, ноябрь 1993)

Когда утром четвертого пришли танки, многие депутаты не верили, что пушки бьют по "Белому дому". "Да нет, они в воздух стреляют!" В коридорах, в кабинетах, в залах Дома Советов по радио, по внутренней трансляции постоянно передавали: "Не стрелять! Не отвечать на стрельбу! Не применять оружие!"

Депутаты вели себя достояно. Никто не впадал в панику. Все оставались на своих местах. Если бы мы там погибли, народ понял бы, что мы погибли за Родину. Сейчас льют на депутатов ушаты грязи: они, мол, защищали свои кресла, зарплаты. Нет, они под дулами танков защищали свою страну. Все, кто цеплялся за оклады и кресла, давно были перекуплены Ельциным. В зале оставались кристальные люди. В этот момент, при свечах. Они искупали вину за разрушение СССР, они братались, молились, пели песни. Читали стихи. Это напоминало "Варяг". Утром священники отслужили литургию.

Потом подруга, вернувшаяся из Греции, рассказывала мне, что на улицы Афин вышли сотни тысяч людей, рабочие с заводов, интеллигенция. несли транспаранты: "Спасем Россию!" Все греки проклинали Ельцина. Почему же русские люди не пришли на поддержку "Белого дома"?

Когда депутатов выводил из зала офицер "Альфы", я спросила у него: "Вы понимаете, что вы уничтожаете страну на сто лет вперед?" А он мне ответил: "Но ведь его избрал сам народ!" И еще он сказал: "Штурм планировался на 4 часа утра, когда было темно. Тогда было бы еще больше жертв. Мы настояли на перенесение штурма на 7 часов".

Хасбулатов обратился к депутатам с прощальной речью. Он просил у всех прощения, каялся. Я подошла к Хасбулатову и обняла его. Я ему все простила. Мы вышли из Дома Советов вместе с Хасбулатовым и Руцким. Мы были наивны, думали, нас на автобусах развезут по домам. Я сказала Хасбулатову: "Руслан Имранович, поедем к нам, на Рублевку!" Он усмехнулся: "Похоже, до этого не дойдет". Когда их увезли в тюрьму, я вышла из подъезда и посмотрела на Дом. Это было жуткое зрелище - разбитый фасад, зияющие окна, пожар на верхних этажах. Я подумала: "Народ, допустивший это, ждет кара!" Я испытала страшное разочарование, упала духом.

Ужасно вели себя молодые парни-солдаты: "Мы вас сейчас прикончим!" Они наставляли на нас автоматы, сквернословили. Я сказала им: "Почему вы с нами так обращаетесь? Как вы смеете?" Они как бы притихли после этого, и один сказал: "А я бы их всех отпустил по домам. В чем они виноваты?"

Когда нас сводили по ступеням, я слышала, как солдаты говорили: "Вон Умалатову ведут!" Нас завели в подъезд большого жилого дома. Обыскали, и все время рядом стреляли, свистели пули. Один военный увидел меня, засмеялся:"Явилась! Мужики, Умалатова пришла!" Я думала, они сейчас начнут надо мной издеваться. Но они не трогали меня, а начали страшно избивать депутатов. Сначала один, здоровенный, наносил удар, а потом кидались другие и били прикладами. Я кинулась на него: "Что ты делаешь! Не бей их!" А он мне: "Ты женщина соблазнительная. Не трогай меня. А то меня на подвиги тянет!" Я думала, что они сделают со мной самое страшное.

Меня вытолкали на улицу, я забрела в другой подъезд, где никого не было, села на ступеньки. Думала, здесь нельзя оставаться. Начнут прочесывать подъезд и расстреляют. И на улицу идти нельзя - темно, стреляют. Я стала стучаться в квартиры - никто не пускает. Я взмолилась: "Дайте мне хоть какую-нибудь тряпицу черную, голову прикрыть. А то мои желтые волосы заметны." Женщина сжалилась, пустила меня ночевать. Я запомнила эту квартиру, я обязательно к ней приду и отблагодарю ее. Она милосердная русская женщина.

Руслан Аушев: "Я пытался спасти безоружных..." (Записал Владимир Снегирев, "Труд". 6 октября 1993 года)

"...Руководители, собравшиеся со всей России, пытались разобраться в том, что происходит. Кто-то куда-то звонил, горячо обсуждая ситуацию вокруг Белого дома... В полдень поступила информация, что там много жертв, а в самом здании бывшего парламента остались женщины и даже дети. Конечно, нельзя было оставаться безучастным в этой ситуации. Мы решили попытаться спасти людей - тех, кто безоружен...

Я высказал предложение направиться на Краснопресненскую набережную. Созвонившись с начальником Генерального штаба Колесниковым и главкомом сухопутных войск Семеновым, попросил их временно прекратить огонь. Они согласились. Мы взяли два белых флага и около двух часов дня на автомобиле вместе с Илюмжиновым подъехали вплотную к главному входу в Белый дом. Стрельбы из тяжелого оружия не было, но автоматный огонь продолжался.

Обратившись к полковнику МВД, который укрывался от пуль за пандусом возле 24-го подъезда - это правый фронтон здания, - мы еще раз попросили его на время умерить пыл атаки. Но стрельба велась беспорядочно, из разных точек...

Подняв белые флаги, вошли в подъезд. Внутри, на первом этаже, бегали десантники, стреляя в проемы лестниц. Нас провели на пятый этаж. В тесной комнате я увидел Руцкого и Ачалова - оба были в камуфляже, Руцкой был обут в кроссовки. На полу лежал секретарь Конституционной комиссии Румянцев, который пытался с кем-то связаться по радиотелефону. Потом подошел Хасбулатов. Еще видел Уражцева, он, по-моему, разговаривал по рации. Хасбулатов был бледнее, чем обычно. Руцкой выглядел возбужденным. Откуда-то взялся мальчик лет восьми.

Мы прибыли, что вывести из здания безоружных людей, объяснил я. В ответ услышал: "Мы все готовы сложить оружие. Пусть здание оцепят войсками и гарантируют нам безопасность при выходе наружу..." По их словам, большая группа защитников уже пыталась с белым флагом покинуть здание, но огонь всех их загнал обратно."

Из рассказа геолога Константина Скрипко и инженера Татьяны Богородской (продолжение)

(Магнитофонная запись)

Т: Когда мы, побывав у Моссовета и разведав обстановку, вернулись к Белому дому, к нему уже не пропускали случайных людей. Мы сказали, что две недели тут провели. Костя был приписан к одной дружине ( в первый день ), и он назвал, к какой. Спросили фамилию начальника - Костя назвал, и нас пропустили.

Нам дали чаю, по бутерброду и говорят: "Идите поспите". Мы решили до пяти часов поспать, а в пять снова пойти на разведку. И легли в подвале двухэтажного здания Избиркома. Все люди спали, они же сменялись на баррикадах.

Костя уснул, а я все заснуть не могла. Пыталась как-то отключиться, чтобы восстановить силы. Я вообще сплю, как сурок, мне только до подушки, и я буду спать хоть десять, хоть двенадцать часов, а тут в пять часов, как по будильнику проснулась, говорю: "Надо идти", а Костя разоспался, никак не могу его разбудить. И все там разоспались. Думаю, ну ладно, теперь уже скоро метро. Мы всегда считали, что нападут только ночью. Сейчас метро откроется, уже люди пойдут, не посмеют они на людях что - то сделать.

Вот уже шесть. Ну, думаю, отсрочили на сутки, пронесло. Но напряжение не спадало, чувствовалось: что - то должно произойти. И вот вдруг, где - то без двадцати семь, вбегает парень и кричит: "Тревога, тревога!" Но все разоспались, настолько устали за это время. Он подбежал к кому - то, растолкал, кричит: "Вставайте, вставайте!" Никто не поднимается. И вдруг выстрелы раздались: раз, два, три, а потом уже сплошняком. Ну все! Доспались! И все помчались наверх. Выбегаем, а наверху уже сплошная стрельба...

К: Этот двухэтажный домик находится рядом с Рочдельской улицей. Когда мы выскочили, за баррикадой у Рочдельской уже стоял БТР и стрелял из пулемета. Вдоль стены. Говорят, было так: подошли эти бронетранспортеры, сидят в них ребята в гражданском.

Один из парней - баррикадников пошел к ним, чтобы спросить: "Вы, ребята, чьи? Наши или не наши?" Неизвестно, что они ему ответили, но когда он возвращался к баррикаде, ему выстрелили в спину. И тут же с БТРа ссаживались люди в гражданском, вооруженные винтовками с оптическим прицелом, и бежали вверх, туда, где гаражи. На этих бронетранспортерах были доставлены снайперы. Они заняли места в районе гаражей. А БТР начал стрелять вдоль здания.

Т: Ребятишки выбегали и пытались прятаться у стен, в тот момент никто не мог понять, откуда ведется огонь. Вдоль стены мы пробрались к другому выходу из Избиркома, к тому, который со стороны американского посольства. Считали, что там штаб и люди, которые хотя бы знают, что происходит. Но к этому времени уже везде велась стрельба.

К: Пока там еще не стреляли, ко мне подошел парнишечка лет 12, и у него был противогаз. Я ему говорю: "Уходи, парень! Только противогаз сними, чтобы у тебя не было признаков, что ты от Белого дома." Открыл ему калиточку в парк Павлика Морозова: "Иди вон в ту сторону, пока нас еще не до конца окружили".

В этот момент, взламывая баррикады, со стороны Горбатого мостика, от мэрии, стал входить еще один БТР. Сначала он вел огонь по тем, кто находился на Горбатом мостике, а потом стал двигаться к Белому дому на большой скорости, непрерывно стреляя из пулемета. К нам, к кресту. (У Белого дома был установлен деревянный крест, в него был вмонтирован крест бронзовый, лежали иконы, и священники все эти дни беспрестанно молились, сменяя друг друга).

За крестом, возле костра, сидел парень в малиновой куртке и синих штанах. И как сидел, так и откинулся на спину. Я к нему подбегаю, надо мной, ударяясь в решетку, щелкают пули, наклоняюсь к нему, а он уже не дышит. Двое от палатки бежали к кресту и тоже упали, прямо у креста, и не шевелились. Потом про того парня мне сказали, что зовут его Георгий и что он всю эту ночь говорил о своем предчувствии, что его сегодня убьют.

Т: Люди, стоявшие на вахте у входа в Избирком, сказали, чтобы мы шли внутрь и не мешали, потому что защитники выбегали оттуда, выходили женщины, создавалась сутолока. Никто ни войти, ни выйти не может.

... А потом началась такая стрельба, что женщины и не высовывались. Ясно стало, что идет расстрел.

К: В этом здании большие окна, высокие, с очень низкими подоконниками. И сидеть можно было либо в узких промежутках между ними, либо лежать под подоконниками.

Т: Из комнат люди вышли в коридор, там окон нет, и все сбились на этом небольшом пространстве. Деваться некуда, окна все разбиты, пули летят...

К: Вдоль дальней ограды парка Павлика Морозова стояло по крайней мере семь БТРов, они развернули свои пулеметы и били беспрерывно в сторону здания Избиркома и по Белому дому.

Т: Интенсивный обстрел шел. Всех, кто был на улице, уже убили. Защищаться нечем, оружия ведь не было никакого. Баркашовцы вбежали к нам и велели быстро, не теряя времени, перебираться подземным ходом. А чтобы попасть в подвал, нужно было проползти коридором, у которого стена ... полметра высотой, а выше сплошное окно. Скомандовали: "Всем на пол! Ползите вперед." Надо проползти метров 20, пол весь усыпан стеклом.

К: А пули летят, ударяются в стену, рикошетят.

Т: Женщины ползти не умеют. Я - то еще кое - как. На карачках ползут, а спина наверху.

К: Пожилых, полных женщин клали на спину и за руки по стеклу волокли.

Т: Казалось, я ползла вечность, а когда уже укрытие стало близко, баркашовец взял меня за руки втянул туда рывком, потому что сплошной огонь начался: пули рядом прошли.

Потом мы попали в подвал. Там тихо, пули не гуляют и хоть немножко можно отдохнуть от этого ада.

К: Но в этих подвалах вентиляция не работала, ибо не было света, было темно и очень душно. Народа собралось очень много, воздуха не хватало, на стенах даже стала конденсироваться и течь вода.

Т: Зажигали свечи и шли по коридору очень медленно, ведь ничего не видно, передние предупреждали: "Ступенька! Ступенька!" Мы еще не знали, куда нас ведут; думала, нас наружу куда - нибудь выведут. Когда шли, иногда мимо проносили раненых, говорили: "Посторонитесь, раненые."

Потом впереди раздались крики: "Ключей нет, не можем выйти! Передайте по цепочке!" Потом, не знаю как, нашли ключи, или сбили замок, в общем открыли. Как потом выяснилось, идущую сзади нас толпу отрезали - уже ворвались в подвал эти ... штурмовики. А мы - уже вышли. Еще не зная, куда. Оказалось, мы прошли в Белый дом.

А там опять сплошное стекло, мы около лифтов у толстых стен пристроились, легли на пол и там лежали вместе с защитниками. Тут лупили уже вовсю. Все разбито и пули гуляют по мраморной лестнице.

К: В Белом Доме встретил парня из Молдавии, из Кишинева, и он, сказав, что находится здесь уже в течение нескольких часов и уже все изучил, предложил показать мне здание, повел на верхние этажи. Нужно было, прижимаясь к перилам лестницы, перебегать вверх, на каждом марше дожидаться, когда стрельба станет потише, и опять рывком проскакивать марш до стенки.

Вышли на 19 этаж, в коридор, и обнаружили едкий дым. Мне пришло в голову, что где - то начался пожар и горит пластик. Надо разыскать очаг этого пожара, погасить. Когда вскрыли дверь, откуда шел дым, мы поняли, что это химические снаряды. Т.е. в тот момент по 17 - 19 этажам стреляли химическими снарядами, вероятно затем, чтобы народ оттуда выкурить.

Открыв эту дверь, мы выпустили в коридор слезоточивый газ, после чего стали подходить к каждой двери, заходить в комнату и открывать фрамугу. Но как только мы открыли первую фрамугу, в это окно влетели четыре снайперских пули. Я был в очках, глаза не повредило, но мелкие осколки стекла тут же воткнулись в лицо.

После этого мы в комнаты только вползали по полу, подползали к веревке, дергали фрамугу, и каждый раз в окно летели снайперские пули. Так мы повторили свои действия и на 18 этаже. Я помню, открыт был кабинет покинувшего Белый дом правозащитника Ковалева Сергея Адамовича (у него угловой кабинет с окнами, обращенными на мост, на гостиницу "Украина" и на здания на набережной).

Откуда именно стреляли, трудно сказать, ибо со всех этих зданий было удобно вести огонь. Прошли еще через несколько кабинетов. Только вышли из одной комнаты, как в нее влетел снаряд.Окно полностью выворотило, сорвало дверь. Мы вовремя оттуда ушли. Поняв, что дело разворачивается не на шутку, покинули верхние этажи.

Ниже мы встретили двух ребят, одного с Урала, а другого из Калуги. Они находились на 15 этаже, когда по нему ударили из орудий, что привело к пожару в верхних этажах здания. У них сгорели все вещи. И пожар начался как с той стороны, с которой стреляли, так и с противоположной: снаряды здание как бы прошили.

Никакого ответного огня не было. Там не из чего было стрелять.

Т: На лестнице были люди ... с пистолетами.

К: Ну, пистолет я видел один, а были маленькие автоматы у охраны Белого дома. И у некоторых офицеров срочной службы были маленькие автоматы. Периодически они могли стрелять из окон, но это было бессмысленно, поскольку нападающие в пешем строю не шли, все сидели за броней БТР.

Т: А у баркашовцев совсем не было оружия. У нас среди них знакомый и вот, когда накануне их строили, он сказал мне: "Посмотри, Таня, у нас даже оружия нет". У командиров были только пистолеты. Но что там пистолет ... Против танка. Когда мы там у лестницы были, вокруг нас баркашовцы лежали - безоружные. Потом кто - то сказал, чтобы женщины прошли в зал депутатов, потому что по нашему коридору тоже пули гуляли.

Непонятно было, что происходит на I этаже. Некоторые ребята спускались вниз по мраморной лестнице, но назад они не возвращались. Как сейчас мне стало известно от сотрудника, с которым я работаю, а он там был, первый этаж взяли уже в половине двенадцатого. Тех, кто там находился, положили лицом на пол, руки за голову и стали сортировать. На беретке захватчиков было написано: "Витязь".

Всех, кто был в защитной форме, и казаков уводили в подвал. Оттуда слышались выстрелы. Гражданских они положили отдельно. Тех, кто был похож на военных, опять - таки уводили в подвал.

Так вот, нам сказали пройти в зал заседаний. К депутатам. Там хоть окон нет, не так страшно ...

С 6.45 до половины пятого шел почти беспрерывный обстрел здания. Люди не евши, не пивши ... Когда защитникам принесли батоны и колбасу, то эти ребята стали с нами делиться. Я запомнила, как мальчик мне сует эту колбасу: "Тетенька, поешьте". Я говорю: "Да что ты, милый, какая колбаса!" - мы ничего видеть не могли, не до того, какая там еда! - "Нет, это вам нужно, вы мужчины, защитники!" - "Да возьмите, тетя, поешьте!" И он запихнул в мою сумку эту колбасу.

Вспоминать об этом невозможно ... И потом без воды же люди. Воды же не было. И вот принесли из буфета женщины буфетчицы бутылки. Сначала депутатам - по глотку хотя бы сделать, у всех пересохло во рту без воды.

Когда пошли на переговоры, обсуждали: выходить - не выходить, эти женщины оголтелые из "Трудовой Москвы" возопили: "Нельзя выходить! Это предательство! Мы должны здесь все умереть!" И вдруг Горячева закричала: "Что вы здесь обсуждаете? Какие могут быть сомнения? Конечно, надо выводить людей. Прежде всего женщин и детей, выводить немедленно. Что вы хотите, чтобы здесь осталось кровавое месиво, а мир никогда бы не узнал, что здесь происходило? Ведь они же не скажут правды, они будут врать. Беспрерывно, как они врали до сих пор. Конечно надо выходить, жизнь на этом не кончается, мы будем бороться!"

К: То есть, мы должны выйти для того, чтобы донести правду.

Т: Да. И вот возвращаются от Руцкого с переговоров. Пушки опять начали долбить. И представители "Альфы" говорят: "Что вы тянете? Мы пока этот выход контролируем. Но вы же видите, что творится! Мы здесь не одни ... Там разные собрались. Из разных городов, из разных отделений ... Мы друг друга не знаем. Мы пока этот выход контролируем, и можем сейчас вывести, но спустя какое - то время прийдут другие, и мы не знаем, что с вами будет. Вас приказано всех уничтожить, не тяните время."

Тут выступил какой - то депутат и сказал: "Нечего тут обсуждать, немедленно надо выходить! Женщины, стройтесь в и выходите! Мы выходим не как побежденные, мы идем с гордо поднятой головой. Мы сделали все, что могли. Дальше бессмысленная гибель. На нас нет крови, поймите! Нам нечего стыдиться! Мы стояли до конца!" И когда он так сказал, стали выходить.

В коридорах света нет, не видно, кто там впереди; я вышла, смотрю: сзади уже никого не осталось. Костя пошел переговорить со священниками: они выйдут, куда поедут? Многие же иногородние. И он решил подойти поговорить, чтобы кого -то взять к себе. Он ушел, и мы оказались разделенными.

Идем и каждую минуту нас обыскивают: "Руки за спину! За голову!" Женщины все: "Нечего нас обыскивать, у нас ничего нет!" Через каждые десять метров обыскивают. Коридоры темные, обыскивали в полутьме. И не видишь, кто там перед тобой. Когда мы вышли, впереди стояла жалкая кучка "демократов". Они кричали: "Фашисты! Фашисты идут! Плюнуть им в лицо!" Говорят, первых били, я же последней в нашей группе выходила.

Потом пошли цепи ОМОНа, пришла домой, позвонила Косте. Я думала, раз он шел впереди, то уже дома. Позвонила, его нет. Включила телевизор; показали кадры, как выводят депутатов. Среди них Бабурин, женщины были ... И в конце вижу, Костю выводят. Позвонила родным его, говорю, сейчас он будет дома. Нет -- нет, нет -- нет...

И вот на другой день я побежала в отделение милиции, потому, что объявили; у кого нет удостоверения, по всей Москве могут развести. Обошла окрестные отделения - нет. Сказали идти в центральное. Пошла: "У вас должны быть списки, кого вывели." - "Нет у нас таких списков." Там уже омоновец был, я говорю: "Может быть, вы их расстреляли." Он отвечает: "Может быть." Потом мне говорят, мол некогда нам с вами разбираться, там горы трупов неразобранные.

Себастьян Джоб (Австралия)

ПОБЕДА И ПОРАЖЕНИЕ РОССИЙСКОГО БЕЛОГО ДОМА:

ОЦЕНКА ОЧЕВИДЦА

(Собственноручное свидетельство)

"К одиннадцати часам утра я пошел к Белому дому. Так же, как и резиденция мэра, он был охвачен пламенем. Атака не была массированной, но и этого было слишком много - более, чем достаточно. Поражение парламентариев было неизбежным. Здесь не было ничего неожиданного.

Неожиданным было другое. Ниже по скверу, ведущему к Белому дому, я смешался примерно с двумя тысячами людей. Они выглядели, как любопытствующие, невооруженные молодые парни, которым не было и двадцати. Но они действовали, как протестующие.

ОМОН не смог оттеснить их назад. Они рвались в гущу схватки. К ним присоединялось все больше людей, в стремлении остановить танки, заставить умолкнуть пулеметы. Я был изумлен их усилиями повернуть ход событий, противопоставить решимость гражданского населения силе оружия чтобы превратить поражение в компромисс.

И ельцинские снайперы начали убивать их. Они побежали. Затем вернулись. Снова и снова. Еще больше убитых. Молодые люди, внезапно застигнутые смертью. Их тела, и тела раненых в спешке проносили мимо меня к "скорой помощи", ожидавшей под мостом. Их унесли только тогда, когда Белый дом капитулировал. Я знаю, что в официальной истории их смерть будет описана лишь в черных и белых тонах, подобно сгоревшему дому, за который они пали."

Интервью с Александром Страховым:

(Интервьюер - Андрей Колганов, Магнитофонная запись)

"...Еще утром, до того, как стали расстреливать из танков, по рации было сообщение, что по Садовому кольцу движется большая группа людей в сторону площади Восстания, что на площади Восстания их встретил спецназ. И по рации мы услышали непрерывные автоматные очереди - там и комментировать ничего не надо было. Слышно было, как в боевиках, автоматные очереди непрерывные."

"...Но до этого у нас было время оглядеться вокруг. На доме на углу, в конце Калининского проспекта, на крышах огромное количество людей и было видно, что туда еще карабкаются. На мосту было огромное количество людей. Было огромное количество людей у заезда, куда мы вышли. Им преградили дорогу внизу.

Создалось впечатление, что устроили какое-то представление, и люди пришли и расселись в ложах и в бельетаже, дабы было хорошо видно."

Евгений Гильбо

ЗАЧЕМ СТРЕЛЯЛИ ПО БЕЛОМУ ДОМУ?

Версия

Расстрел Белого Дома мог показаться с первого взгляда актом устрашения. Однако дополнительного стратегического преимущества вворуженным до зубов ельцинистам он перед безоружными защитниками Конституции дать не мог.

Со второго взгляда он мог показаться актом бессмысленного вандализма. В условиях вызванного злоупотреблением алкоголем распада личности диктатор мог чисто эмоционально издать приказ о стрельбе по мишени, которая стала для него символом сопротивления того народа, войну с которым он развязал.

Обе эти версии высказывались, и обе они ничего не объясняют. Однако, когда я на телеэкране в репортаже CNN увидел, КУДА целились танкисты, куда они залепили зажигательными снарядами, а куда - болванками, загадка для меня разрешилась.

Я хорошо знаю расположение помещений Белого Дома и поэтому быстро распознал цели. Первый снаряд попал в окно архива отдела кодификации Верховного Совета, где хранились первые экземпляры законов и постановлений Президиума Верховного Совета России.

Второй снаряд устроил пожар в общем отделе, где хранились первые заверенные копии этих документов. Третий попал в тот отсек Комитета по промышленности, где хранились жалобы со всей страны на злоупотребления в области приватизации. Четверты точно попал в мой кабинет, где хранились данные о тайной эмиссии Центробанка и документы ряда других расследований.

Жертвой пожаров стали также приемная заместителя начальника финансово-хозяйственного управления ВС РФ Зонова, где хранились все финансовые документы бывшего Верховного Совета. И наконец, каким-то образом умудрились залепить снаряд в цокольный этаж (!) со стороны американского посольства, где размещались серверы базы законов России.

Таким образом, были уничтожены аутентичные тексты законов России и постановлений Верховного Совета и его президиума. Это была истинная правовая революция в России. Теперь за аутентичный текст Администрация Президента может выдать любую подделку - и никто не докажет обратного.

Теперь не надо протаскивать новые законы через Думу - вполне достаточно "корректировать" старые...

Однако есть свидетельства о том, что целый ряд документов был из ВС перед штурмом вывезен. Это позволяет предположить, что в афере участвовало две стороны, одна из которых действовала внутри БД.

Среди постановлений Президиума ВС РФ было много так называемых протекционистских - освобождающих от налогов, пошлин и т.п. определенные группы предприятий и фирм. Теперь они уничтожены, а поскольку арбитражные суды принимают к рассмотрению только первые экземпляры или определенным образом заверенные копии документов, то это грозит целым группам фирм разорением.

В случае же, если кто-то эти документы "спас", он сможет их продать соответствующей стороне в арбитражном споре за весьма круглую сумму.

Не правда ли, расстрел Белого Дома оказался весьма выгодным коммерческим предприятием?

"БЬЮТ НЕ ПО МАНДАТУ..."

(Рассказ бывшего народного депутата Верховного Совета РФ Юрия Лодкина, ходившего 4 октября в "Белый дом" с миротворческой миссией и попавшего за это в тюрьму. Записал Василий Андреев)

("Правда", 3 ноября 1993)

...Увидели по CNN, что творится у "Белого дома"... Все всполошились: "Надо что-то делать, остановить это..." ...Не особо задумываясь о последствиях, делаем из занавесок с окон Конституционного суда два белых флага и под руководством Президента Ингушской Республики Руслана Аушева и Президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова в правительственных машинах едем к Дому Советов.

Подъехали от Москворецкой набережной и по ступеням с правой стороны с трудом сквозь толпу продрались к "Белому дому". Толпа сплошь настроена против депутатов. Остервеневшие люди не обращают внимания на флаги парламентеров, пытаются сорвать на нас злобу. Пробираемся поближе. С вышедшими к нам майором и полковником проходим метров 70, затем нам говорят: " В "Белый дом" пойдут только Аушев и Илюмжинов, а вы останьтесь". Остаемся, ждем у медпункта. Стрельба не прекращается. Мимо нас пронесли носилок восемь с ранеными. Кровь, стоны...

Какое-то время дожидались Р.Аушева и К.Илюмжинова. Они вновь с трудом пробираются через разъяренную толпу. Дивлюсь: "Что это за люди, кого они здесь охраняют или, наоборот, - на кого нападают?" Ответа не может быть, даже Аушев и Илюмжинов с трудом отбиваются от толпы и садятся в одну из двух наших машин.

Мы вместе с заместителем Председателя Совета Министров Мордовии Федором Тюрькиными падаем в машину охраны Президента Калмыкии...

Не успеваем проехать нескольких метров, налетают до зубов вооруженные люди. Нас выдергивают из машины с криками: "Ложись, сука, на землю!". Слова про парламентерскую миссию никто не слышит. Точнее, не желает слушать. "Мордой на асфальт, руки в сторону". По раскинутым рукам бьют коваными сапогами, потом каблуками по голове, по почкам... Мне, наверное, повезло. Соскочившую с головы шляпу удалось пододвинуть под лицо, и удары кованым сапогом по голове смягчались фетром. Спину защитить было нечем. Боль, злоба, обида... Но скажешь слово, тут же получишь по почкам. Профессионально били... Потом команда: "Встать!", и нас ведут сквозь строй. Раньше думал, что такое возможно только в кино про царское время... Испытал на себе, что такое "пропустить сквозь строй".

Нас семь человек, и каждый вооруженный омоновец считал своим долгом ударить каждого из нас дулом или прикладом автомата, ногой. Метров пятьсот так "вели"...

"Лейтенант, дай мне этого, я его пришью!" То ли наше счастье, то ли суматоха им помешала, но нашу семерку не "пришили".

Кто это был? Теперь знаю - героическая группа "Витязь". У лейтенанта из охраны Илюмжинова был штатный, положенный ему по должности, пистолет. Когда нашли - били страшно. Офицер все это выдержал стойко. Но выдержит ли его здоровье - не знаю. Потом напихали нас в автозак человек двадцать пять и повезли на Птеровку, 38 - этот символ борьбы с преступниками.

Привезли - еще раз избили. Потом доставили новую группу задержанных, большей частью случайных людей. На них люди в пятнистой форме накинулись с еще большим остервенением и злобой. Били так, что дежурный милицейский майор, видимо, увидевший все это в окно, не выдержал, выбежал во двор и нечеловеческим голосом закричал: "Прекратите! Что вы делаете?! Прекратите!" Остановились.

...Потом в нашу камеру попал водитель "скорой" из Гольянова Юра Козлов. Его "пятнистые" прихватили у "Белого дома", когда он с приятелем пришел посмотреть на "революцию". Измолотили его "доблестные витязи" так, что несколько ребер поломали... Потом узнал, что зампреда Совмина Мордовии Тюрькина тоже били так, что и на третий день видел я на его спине страшные кровоподтеки".

Выступление Кирсана Илюмжинова в Калмыкии

("Советская Калмыкия", 9 октября 1994)

Вы знаете, что два или три дня Борис Николаевич вообще не выступал по телевизору: где он и что он, тоже неизвестно было. Но в понедельник, когда практически прямой наводкой начали стрелять, в это время проходило рабочее совещание, это было четвертого, субъектов Российской Федерации, на котором присутствовала часть руководителей регионов. Зашли представители, кто-то из судей Конституционного суда, и сказали, что идет прямой расстрел "Белого дома". Мы по телевизору все это видели. Александр Руцкой по телефону, там у них спутниковая связь была, передал, что они сдают оружие, выходят: надо вывести женщин, нужно вывести детей из "Белого дома". Почему? Потому что когда толпу отсекли, та часть, которая осталась на стороне "Белого дома", они в "Белый дом" забежали: там было очень много детей и женщин. И Руцкой сказал, что уже около двухсот трупов здесь лежит, дайте вывезти детей, женщин. Выкинули белый флаг. Когда они начали выходить, практически в упор их начали расстреливать. Я в это не поверил, но потом убедился, когда в меня и в Руслана Аушева тоже в упор практически стреляли. Александр Руцкой попросил соединить с Черномырдиным, отменить огонь.

Руслан Аушев, я, председатель, кажется, Воронежского облсовета, глава администрации Брянска, еще несколько человек, был также один из священников Московской и Всея Руси Патриархии - все мы сели в машины, я сказал: "Поедемте туда, к "Белому дому", выведем женщин, детей, поговорим с Хасбулатовым и Руцким, чтобы они сдали оружие. Перед выездом мы связались с Черномырдиным, сказали, что едем туда, в "Белый дом", пусть прекратят огонь. На что нам было сказано: не лезьте туда. Связывались с Грачевым - министром обороны, не могли связаться. Мы передали его адьютанту, что мы, субъекты Федерации, выезжаем к "Белому дому". Затем я связался с командующим сухопутных войск генерал-полковником Семеновым, сказал, что через пять минут мы будем возле "Белого дома", и попросил дать приказ не стрелять: мы будем с двумя белыми флагами. Когда подъехали к "Белому дому" со стороны набережной - вы по телевизору, наверное, видели, прямая трансляция шла: сутки весь Запад смотрел, как на глазах у всего мира расстреливали людей, находящихся в "Белом доме". Виноваты они, не виноваты, но там было много простых людей, которые со стороны проникли туда.

А вокруг "Белого дома", когда мы подъехали, были люди, толпы людей. Одни поддреживали Конституцию, кричали, выступали в поддрежку, другие кричали: "Да здравствует Ельцин!" и так далее. Кругом были разбросаны ящики с водкой. Чувствовалось, что толпа подпитая, потому что ночью искали деньги на это дело. Когда один из руководителей России обратился к молодежи помочь - вышли люди, молодежь вышла. И когда мы из машины вышли, средства массовой информации представили меня защитником "Белого дома", что я пошел за Хасбулатова, за Руцкого. То есть как захотят, так и поворачивают.

Но начали нападать, мы с ребятами все-таки прорвались, прорвались во внешней цепи солдат-десантников, которые там стояли. Руслана Аушева там командир роты узнал: мы пытались пройти туда, но никак не могли - отсюда стреляют, оттуда стреляют. Ну, вроде бы по рации сказали, чтобы не стреляли. Но когда с Аушевым мы пошли к "Белому дому", раздались выстрелы. А когда мы забежали в "Белый дом", в водъезд, стрельба шла уже внутри него: первый этаж, кажется, уже был занят десантниками, сверху вниз стреляла охрана Руцкого, с другой стороны - снайперы. Руслан Аушев говорит: "Слушай, идиотское положение. В Афганистане - не погиб, стал генералом, президентом и в центре Москвы взять и погибнуть. Непонятно, за что и от какой пули".

Потому что неизвестно - отовсюду струляют. Но генерал есть генерал. Как раз тут нам помог лейтенант из Приднестровья, из миротворческих сил. Хотя мы шли к "Белому дому" с двумя белыми флагами и просили войска не стрелять, но на белый флаг не обращали внимания. Мы узнали позже, что несколько раз белый флаг этот выкидывали, чтобы раненых вывезти. Не давали даже раненых вывезти. И эти трупы просто складывали, трупы вперемежку с ранеными. Но когда этот лейтенант договорился, начал кричать: "Здесь президент Калмыкии пришел, президент Ингушетии", десантники перестали стрелять, которые внизу с нами были. Со стороны Руцкого узнали мой голос, голос Аушева - там было темно, не было света. По темной лестнице и по темным коридорам мы пробирались наверх, руки - за спину, белый флаг - вперед; в некоторых местах приходилось перебежками, ползком, потому что, вы знаете, в "Белом доме" окна были практически до пола, а напротив - снайперы, и там просто шло на поражение. Снайперы - в гостинице "Украина" засели.

Но все-таки мы пробежали к Хасбулатову. Там были все - и генерал Ачалов, и Руцкой подошел к нам, его помощники, через некоторое время подошел Руслан Хасбулатов в белом плаще, выглядел он очень спокойным. Показывает на стоящие танки и говорит: "Руслан с Кирсаном, смотрите. Видите, сейчас депутатов расстреливают. Завтра будут ваши республики также расстреливать. А все эти послы будут только посмеиваться над нами". И в этот момент, когда он это сказал, снаряд разорвался; прямой наводкой били по кабинету Хасбулатова, по кабинету Руцкого. Пока мы там находились, хотя команда была "не стрелять", два снаряда прямой наводкой влетели туда. Руцкой показал нам автоматы - они были в масле - и говорит: "Руслан, ведь ты знаешь, десантник, смотри: мы вот не стреляем, я дал команду не стрелять туда, в толпу, а только при нападении". То есть он, его охрана не использовали эти автоматы. Перестрелка в основном шла внутри "Белого дома", и вы знаете, что несколько сотен трупов находятся в "Белом доме". Там толпа, воинские части почему-то оцепление сняли, и люди, которые вокруг, они практически вплотную к "Белому дому" находились, десятки тысяч людей вокруг "Белого дома". Там, куда ни стрельни, можно было вообще "положить" людей.

Когда начали вести переговоры, а мы с Аушевым сказали, что "мы - от субъектов Российской Федерации, готовы стать гарантом", Руцкой и Хасбулатов согласились сдать оружие, только с одним условием: если поставят войска и эту пьяную толпу отсекут от самосуда. Тогда они готовы сдать оружие. Но самое главное - нужно вывести женщин. И когда мы там находились, вывели женщин, которые там были - это в основном обслуживающий персонал, это люди, которые случайно там оказались. Там мальчика одного нашли, он в угол забился, Руслан взял его за руки и потом мы его вывели. В это время ко мне подошел генерал Ачалов и сказал, что по радиоперехвату (вы знаете, у них радиостанции практически настроены были на той же волне, что у оцепления) перехватили переговоры между военными. Там поступила команда: "Президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова - на поражение". Он говорит: вот такая ситуация, что делать? Если ты выйдешь, то там уже снайперы - на поражение. Мы начали советоваться, и Руслан Аушев сказал: надо, все равно надо идти. Здесь останешься - как защитника "Белого дома" пристрелят, и все. Два раза ловили такой перехват. Прежде чем уйти, снова по спутниковой связи связались с Олегом Лобовым - секретарем Совета безопасности. С ним переговорил Румянцев, затем - Руцкой, потом трубку взял и я, Руслан Аушев, Мы сказали, что договорились, согласны сдать оружие, выйти, белый флаг выкинуть. Но дайте войска, чтоб оградить от этой толпы. Когда переговоры состоялись, мы попрощались со всеми и пошли на выход. Много было знакомых депутатов, которые там были; люди прощались уже с жизнью, оставили свои документы, передали письма, записки. Зрелище, конечно, ужасное, когда идешь по трупам, раненым. В конце двадцатого столетия, в центре Москвы, я никогда не думал, что окажусь участником такого кровавого побоища. Будут мне говорить - кто прав, кто виноват, но простить это очень сложно.

Когда мы спустились вниз, уже не могли выйти на улицу - оттуда снова начали стрелять. Потом подошел майор, стрельбу остановили. И тут снова была провокация: когда мы пошли, нас не влево повели, а вправо, по лестнице. А туда подпустили толпу из людей, которые стояли там подпитые, и вот они побежали - с прутьями, с палками.

Вы помните черный "линкольн"? Он действительно спас жизнь. Потому что толпа хотела раскачать его: перевернуть, просто растерзать, военным была дана команда подпустить людей. Но мы с Русланом Аушевым сели в автомобиль. В это время дорога, по которой мы заезжали, оказалась перегорожена железными прутьями, рельсами, то есть невозможно было проехать. Они указывали направо, в сторону воинских частей, но мой водитель, можно сказать, проявил мужество. Весь "линкольн" - в пробоинах, но машина тяжелая, весит семь тонн, и когда толпа начала раскачивать ее, не смогли сдвинуть. Тогда Валерий, водитель, пошел прямо на таран - на эти железные заграждения. Можно сказать, пробили его. Толпа не ожидала, все бросились врассыпную, и мы уехали.

Сзади ехали ребята из охраны на черной "вольво", ее начали отсекать, военнослужащие начали показывать направо. Эта машина заехала за угол, там - спецназ. Ребят всех вытащили, на землю положили, отобрали у них бронежилеты, оружие, искали гранаты, автоматы. Открыли багажник - а ребята только из Элисты приехали, - а там колбаса. Начали колбасу эту делить между собой. Элементарнейшее мародерство. Потом прикладами начали бить и сквозь строй пустили. Наших ребят пять человек из Калмыкии, среди них также были глава Брянской администрации и кто-то из Мордовии. Пока они шли 400 метров, солдаты прикладами их избивали. А когда они их били, они все спрашивали: "Где президент? Где Кирсан?" За волосы брали каждого человека и спрашивали. И по рации начали передавать, что, оказывается, перепутали, он в другой машине едет, в "линкольне", стреляйте без предупреждения, машина идет на уничтожение. Благодаря мужеству водителя мы вырвались из этой толпы и приехали в Кремль.

Приказ, который пошел, так и не осуществился. Почему? Им не нужны были живыми ни Руцкой, ни Хасбулатов, также, наверное, и я не нужен, потому что я очень много там узнал, очень многое увидел своими глазами, и поэтому пошла такая команда. Ребят наших доставили на Петровку. Вы знаете, сразу же информация пошла: два сотрудника из КГБ Калмыкии были задержаны. Специально информацию хотели нам приписать, как будто бы мы возили в "Белый дом" деньги, оружие, гранаты и так далее; хотели приписать там такие дела. Но вчера их отпустили, все нормально, сейчас они находятся в Калмыкии.

Да, "вольво" вся изрешечена, из нее сделали решето из автоматов. "Линкольн" тоже весь в пробоинах.

Дмитрий Герасимов, старший сержант запаса ВДВ ("афганец")

("Литературная Россия", 14 января 1994)

Геннадий Портнов пришел в "Белый дом" через три дня после злосчастного указа. Тогда еще ничто не предвещало беды.

- Когда я уходил из дома, - вспоминает Геннадий, - мама неожиданно упала передо мной на колени, обхватила мои ноги руками и заплакала. Я растерялся, поскольку мать всегда относилась благосклонно к моему увлечению политикой. А тут она как будто что-то чувствовала. Отец не сказал ничего, только курил одну сигарету за другой. И тем не менее я ушел.

В "Белом доме" царила необычайно братская атмосфера. Всех единило чувство ответственности за судьбу страны, Родины. И это не краснобайство. Мы - те, кто вышел живым из-под пуль, знаем цену этим словам, этим понятиям.

Когда открыли огонь по "Белому дому", я не испытывал страха, но мне до слез стало жалко мать. Я почему-то был уверен, что живым мне отсюда не выйти. Обе стороны разговор вели серьезный. Чувство тогдашнее очень трудно описать словами. Это был какой-то гибельный восторг отчаяния. Обидно было осознавать, что тебя уже посмертно оклевещут, превратят в монстра, в чудовище. И ведь в самом деле могли найтись болваны, которые бы говорили, Портнов, дескать, негодяй. Ни в чем не повинных людей убивал. И ведь сегодня такие находятся.

Самый страшный день был - 4 октября. Когда уже горели этажи, я находился на лестничном пролете вместе с какой-то девушкой. Она меня потрясла своим мужеством. Ее звали Оксана. Позже, когда нас, как цуциков, расстреливали в упор, она плюнула в лицо омоновцу, и тот ударил ее по голове прикладом. Не знаю, жива ли она...

Плененный, я шел в одной группе с двумя народными депутатами. Их вырвали из толпы, а нас прикладами стали гнать к бетонному забору. Уже метрах в ста от забора я понял, что нас ведут расстреливать. На моих глазах людей ставили к стене и с каким-то патологическим злорадством выпускали в мертвые уже тела обойму за обоймой. У самой стены было скользко от крови. Ничуть не стесняясь, омоновцы срывали с мертвых часы, кольца. Произошла заминка, и нас - пятерых защитников парламента - на какое-то время оставили без присмотра. Один молодой парень бросился бежать, но его моментально уложили двумя одиночными выстрелами. Затем к нам подвели еще троих - баркашовцев - и приказали встать у забора. Один из баркашовцев закричал в сторону жилых домов: "Мы русские! С нами Бог!"

Один из омоновцев выстрелил ему в живот и повернулся ко мне. И я встретился глазами со старшим сержантом московского ОМОНа Алексеем Портновым - своим родным братом!

По всей вероятности, я был в какой-то степени готов к этой встрече, поэтому он растерялся больше, чем я. Но он быстро взял себя в руки и, указывая на меня, сказал: "Этого я забираю с собой!"

Я спросил: "А почему такие привилегии?" Он подошел вплотную и сказал: "Не дури, Генка..." Я размахнулся, ударил его по лицу и сказал, чтобы меня расстреливали вместе со всеми. Ко мне подскочил другой омоновец и стал бить меня прикладом. Леха стоял, как вкопанный, а потом повернулся к своим бойцам и сказал: "Не убивайте его, это мой брат..." Омоновцы просто остолбенели. А со мной приключилась самая настоящая истерика. Я провоцировал их на то, чтобы меня расстреляли. Видимо, сказалось потрясение от всего происшедшего. Я кричал Алексею, что если он меня сейчас не убьет, я его сам прикончу дома на глазах у матери.

Леха заплакал, а его товарищ схватил меня за куртку и поволок через двор. Возле какой-то громоздкой машины он остановился и приказал мне: "Беги отсюда!" Я вытянул вперед руку и хлопнул себя по локтю. Тогда он сбил меня с ног и ударил ногой в живот. Я потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил, что нахожусь в омоновском автобусе. Меня выкинули на дорогу возле метро "Улица 1905 года". Мне не хотелось идти домой, но я заставил себя это сделать ради матери. Был очень тяжелый разговор, но я сказал совершенно твердо: в этой квартире - либо я, либо Алексей. Мама рыдала, отец просто на глазах состарился. Но я не могу и не хочу жить в одной квартире с убийцей. Поэтому из дома я ушел. А брата у меня с тех пор нет.

Такой вот монолог. Семь десятков лет прошло с тех пор, когда отец стрелял в сына, брат - в брата.

- Прикажут - буду стрелять, - сказал мне старший лейтенант госбезопасности Сергей Герасимов - мой младший брат.

Сергей Бабурин:

"Количество жертв мы не узнаем никогда"

("Русский Рубеж", N 1, 1994)"Омское время"

...Руцкой, рассчитывая сохранить свои материалы и материалы работы Съезда, которые доказывали непричастность депутатского корпуса и исполнявшего должность президента к кровопролитию и абсолюно мирные позиции защитников конституционного строя, планировал укрыться в одном из посольств и передать эти материалы на Запад. Он убедил сделать то же самое Хасбулатова.

В 16 часов 30 минут состоялось последнее заседание Верховного Совета и Съезда народных депутатов. Руслан Имранович Хасбулатов произнес свою прощальную речь. Обращаясь к депутатам и работникам ВС, он охарактеризовал очень коротко трагическую ситуацию, попросил простить за те ошибки, которые, он, очевидно, допускал. После него я в порядке законодательной инициативы предложил принять обращение Съезда РФ к гражданам России. Я огласил текст.

Смысл этого документа сводится к тому, что народные депутаты, все работники ВС выполнили свой конституционный долг по защите конституционного строя и Конституции России. Что, склоняя головы перед павшими с той и другой стороны, Съезд призывает задуматься над тем, что произошло, и сохранить гражданский мир в России. Обращение было принято.

К этому моменту защитники и часть сотрудников покинули зал заседаний. Стали выходить депутаты, а вскоре вошла большая группа омоновцев, которые стали выяснять, кто где. Предложили Хасбулатову с охраной, Воронину, мне и еще нескольким депутатам остаться отдельной группой. В этот момент к стоящему рядом со мной Воронину наклонился его охранник и сказал, что ситуация очень нехорошая, что удаляются из зала посторонние, остается только руководство и не исключено, что здесь может что угодно произойти, а свидетелей потом не будет, и докажи, как в такой ситуации прекратило свое существование руководство Верховного Совета. Воронин тут же повернулся ко мне и сказал: "Сергей Николаевич, уходим!" А мне пришлось еще вести с собой все молодежное литобъединение, о котором я рассказывал.

Мы догнали основную группу, выходившую через первый подъезд. Я шел замыкающим. Ко мне присоединился Владимир Борисович Исаков, и мы выходили последними в этой колонне. Справа и слева стояли цепи омоновцев, которые контролировали наш выход. Неожиданно меня окликнули: "Сергей Николаевич!" Я приостановился. Ко мне делает шаг один из омоновцев и протягивает руку. Я машинально пожимаю ему руку, и он мне говорит: "Мы вами гордимся!"

Я оглянулся на здание парламента - пожар разрастался, посмотрел на ОМОН, посмотрел на многотысячные толпы зевак, стоявших на противоположной стороне Москвы-реки, полностью заполнивших крыши окрестных зданий Эта гробовая тишина, прерываемая редкими выстрелами, царящая над площадью, и вот эти слова - все это создавало картину чего-то фантасмагорического. Я не знал, что ему ответить... Нас остановили, и около часа мы стояли на лестнице. Первую партию отвезли, и никаких автобусов больше не было. В этот момент подъехал бронетранспортер, а затем появился автобус. Хасбулатов, Руцкой и их охрана оставались еще в здании.

Я повернулся к Воронину и сказал: "Юрий Михайлович, вы хотели вместе с Хасбулатовым в посольство поехать?"

Но Воронин оказался мудрым человеком. Он сказал: "Сергей Николаевич, нам лучше разделиться". И я убежден, что, если бы он этого не сказал, он бы сейчас сидел в Лефортово и подвергался той же беззаконной процедуре, которой подвергаются сейчас Хасбулатов и другие.

Через некоторое время Хасбулатова с Руцким увезли. Мы думали - в посольство. Потом уже выяснилось, что в противоположную сторону. И никакие обещания, данные руководству Верховного Совета, выполнять никто не собирался. Мне пришлось искать шестерых юношей из поэтического объединения, которые пошли за вещами и отстали. Вместе с Иваковым мы вошли внутрь здания, увидели, что там набралась небольшая группа защитников Дома Советов без оружия, там находились и наши коллеги Шашвиашвили, Румянцев и Сажи Умалатова. Их не выпускали. Я нашел ребят, их присоединили к той колонне, которая была с нами.

Вскоре стало темнеть. Транспорта никакого так и не было. Раздалась чья-то команда, чтобы колонна двинулась пешком вдоль по набережной. Как бы в сторону метро. Не знаю, кто повел колонну, потому что я шел замыкающим.

Неожиданной нас стали загонять внутрь здания под предлогом того, что тут перестрелка. Нам это сразу не понравилось, мы почувствовали какой-то подвох, но обсуждать что-либо было уже поздно: меня отделили от общей массы защитников Дома Советов и депутатов и сказали, что Бабурина надо расстрелять. Это было сказано прямым текстом, как говорят, не выбирая выражений.

В этот момент обхождение уже перестало быть лояльным, мне досталось прикладами, и не только прикладами. Я был поставлен лицом к стене, стал решаться вопрос: где меня расстрелять - внутри помещения или вывести наружу: технический вопрос - кто будет, как и что.

Меня спасло несколько обстоятельств. Во-первых, разборки со мной начались в присутствии большого количества людей, в том числе двух тележурналистов. Их, конечно, взашей вытолкали из здания, но один из них по рации успел передать, что, кажется, кого-то начинают бить.

В это время ко мне на помощь бросились мой помощник Алексей и депутат Исаков. И началось зверское избиение, сначала тех, кто бросился мне на помощь, а затем всех остальных.

Во-вторых, меня выручило то, что два наиболее ретивых карателя, которые жаждали привести в исполнение указание о моей ликвидации, отвлеклись на новую группу задержанных. Завели в помещение несколько человек. Один из них, по мнению омоновцев, был переодетым солдатом, второй, бородатый мужчина лет сорока, был одет в камуфляжзную форму. Они начали избивать этих людей.

Чудовищный удар прикладом нанесли по позвоночнику бородатому мужчине, и он без сознания сполз на пол. Но один из тех, кто стоял от меня с другой стороны, воспользовавшись этой ситуацией, дал тихо команду двум омоновцам вывести меня и присоединить к остальным. И пока энтузиасты расстрела избивали вновь задержанных, меня вывели из помещения и скомандовали идти в освещенный подъезд.

Во дворе почти никого не было. Но чуть в стороне стояла группа работников Верховного Совета, человек пятнадцать. И они стали вдруг взволнованно кричать: "Сергей Николаевич, не ходите туда. Идите к нам". Их не остановило даже то, что один из моих конвоиров тут же дал очередь в их сторону из автомата. К счастью, поверх голов, хотя ведь это было во дворе жилого дома, и пули ушли в лучшем случае в стены, за которыми были люди. Я понял, что люди просто так кричать не станут и лучше в этот подъезд не ходить. На свой страх и риск я двинулся в сторону этой группы, но присоединиться к ней мне не дали. Провели через несколько домов, через улицу и привезли в полевой штаб своей части.

Там история начала повторяться. Раздались крики: "А, Бабурина задержали! Сейчас мы с ним разберемся".

Командир части, которому доложили о том, что меня привели, дал команду поместить меня в микроавтобус и охранять. Минут через 20 ко мне присоединили депутата из Рзани Любимова, изрядно побитого. И вскоре нас отправили на Петровку, 38. Там не знали, как с нами быть, потому что привезли двух членов Верховного Совета. Поступило указание поместить нас в камеру. У нас изъяли все вещи, которые были. Мне повезло больше, чем моим коллегам. У них вещи изымались, и все было утрачено. Многое ценное с них было просто снято. Мне же все было возвращено.

Через сутки, вечером 5 октября, нам показали официальное постановление о нашем освобождении, принесли извинения за незаконное задержание.

Когда я уже был дома, убедился, что правильно поступил, когда не пошел в упомянутый подъезд. В этом подъезде был просто пыточный конвейер. На входе отбирались все ценные вещи, мужчин раздевали до пояса, как минимум, и начиналось избиение. Там были чудовищным образом избиты Исаков, депутат Донков, который сорок лет прослужил в органах внутренних дел, дослужился до генерала, но отказался признать конституционность действий Ельцина и остался в парламенте.

Страшно избивали депутата Шашвиашвили. Его спасло то, что, когда его швырнули на землю, стали пинать ногами и бить прикладами, то женщины, которых тоже избивали, подняли такой страшный крик, что это немного остановило пыл истязателей. В этом же подъезде, точнее, около него, расстреливали членов Союза офицеров. Вначале избивали, а потом выводили из подъезда и стреляли. Ситуация там была очень мрачной. Похожая картина была и в других местах вокруг Дома Советов.

Особенно много жертв, по нашим данным, было в двадцатом подъезде и около стадиона, за Домом Советов.

Я предполагаю, что даже те, кто вывозил трупы из Дома Советов, вряд ли достоверно знают, сколько их там было. Да перед ними и не ставилось такой задачи. Даже те цифры, которые назывались генералом Волкогоновым, западной прессой - 500, 600, а затем даже 900 человек, сейчас стремительно дезавуируются. А иначе получается, что с "миротворческой" президентской стороны, штурмовавшей парламент, погибло, кажется 17 человек. С другой стороны - неисчислимо больше. В чем трудность установления количества погибших? Если можно как-то выявить количество погибших москвичей - родственники их разыскивают, пытаются опознать, то сказать, сколько погибло иногородних, просто невозможно: многие приехали на защиту парламента негласно.

Убежден, что подлинная цифра не станет известна никогда.