Последние дни сентября я работал дома, в Крылатском, заканчивая разработку программных документов. В лишенном света Белом Доме не было даже возможности включить компьютер.

1 октября у меня раздался телефонный звонок. Незнакомый мне голос произнес:

- У меня есть очень ценные сведения для вас. Я предлагаю вам встретиться через три часа там, где вы обычно назначаете встречи людям из министерства экономими.

Приглашение было странным, но на первый взгляд ничем не грозило. На второй тоже. Поэтому приняв должные меры безопасности я отправился на Театральную, точнее к маленькому кафе за углом от метро.

Я узнал ждавшего меня человека в штатском. Это был полковник, аналитик из генштаба, периодически бывавший в парламенте в качестве эксперта. Знакомы мы были по мало значащим буфетным разговорам, и как-то получилось, что я даже не знал его по имени, хотя последние месяцы мы узнавали друг друга как хорошие знакомые.

Я уловил в нем напряжение и некоторую неуверенность. Очевидно, он не знал как начать разговор. Потом начал с предупреждения, что разговор будет не прост, что он хочет дать мне информацию, предназначенную для Руцкого и что мне придется поверить ему на слово.

Я сказал, что не видел генерала уже несколько дней. "Это неважно, - махнул он рукой, - вы найдете способ передать ему информацию." Немного походив вокруг да около и высказав совпадающую с моей оценку и анализ событий, он перешел к главному.

Главное оказалось для меня неожиданным. Он заявил мне, что генштаб, осознавая губительность пути, на который встал Ельцин, вынужден воздержаться от вмешательства, даже если Ельцин, проиграв противостояние, пойдет на военный переворот.

То, что готовится силовое разрешение противостояния конституционной власти и сторонников диктатора, у него сомнений не было. Полковник сообщил мне о сосредоточении в здании мэрии тяжелого штурмового вооружения (потом эта информация подтвердилась). Он сообщил, что на воскресенье назначены провокации, милицейские заслоны получили указание только провоцировать демонстрантов на беспорядки, а затем отходить. На понедельник был назначен штурм Белого Дома.

Все это для меня не было ново. Я поинтересовался все же причинами бездействия генштаба. Уже для всех были ясны последствия переворота для армии - сокращение финансирования, разгром командных кадров, чистка генштаба...

- Это вас пускай не волнует, - ответил полковник. - Даст бог, отобьемся. Но сейчас руки у нас повязаны.

Далее он рассказал, как несколько человек из ближайшего окружения Ельцина (он назвал имена, о которых мне по понятной причне придется умолчать) явились сегодня утром "к руководству" и сделали заявление о том, что в случае если армия встанет на сторону "мятежников и фашистов", как они называли избранный народом парламент, Президент (Ельцин) вынужден будет осуществить запуск нескольких ракет по территории США.

В ответ я поинтересовался, не были ли сразу вызваны санитары из сумасшедшего дома. Полковник усмехнулся и разъяснил, что все не так просто.

Дело в том, что снять с боевого дежурства все ракеты за оставшиеся дни было невозможно. А запускались они немедленно по сообщении кодов, которые находилсиь в распоряжении Президента. Дежурившие на командных пунктах операторы должны немедленно вводить в систему все коды, которые получают по соответствующему каналу связи. При этом они естественно не знают, что означает тот или иной код. Невыполнение этого правила влечет расстрел.

И канал связи, и список кодов на запуск находились в рапоряжении Ельцина. Воспрепятствовать этой акции можно было только приставив к каждому КП по представителю высшего командного состава, которые бы могли оперативно предотвратить запуск. Однако было невозможно предсказать, какие именно ракеты решит запустить Президент. Централизованно остановить акцию также оказалось невозможным.

На мой недоуменный вопрос, зачем Ельцину обстреливать США и какое они имеют отношение к нашим внутренним делам, полковник разъяснил мне интереснейшее обстоятельство.

Оказывается, система ракетно-ядерной обороны США создана так, что в случае попадания на территорию США не менее трех ракет с ядерными боеголовками, ответный удар осуществляется АВТОМАТИЧЕСКИ всеми ракетно-ядерными силами, без вмешательство воли командования или политического руководства страны. На этом основана концепция "ядерного устрашения" противника, принятая в США. И это не блеф, компьютерная система автоматического запуска реализована.

Таким образом запустив пять-шесть ракет по территории США можно получить гарантию ответного удара ВСЕМИ ядерными силами США, что повлечет уничтожение практически всей России, за исключением прикрытой системой ПРО Москвы.

Возглавлявший "делегацию" друг и советник Ельцина объяснил, что Президент вынужден будет реализовать этот сумасшедший план для того, чтобы "в зародыше уничтожить фашистскую чуму, которая угрожает всему миру." Он произнес прочувствованную речь о том, что фашистская чума поднимает сегодня голову в России, что если позволить ей захватить этот плацдарм, она уничтожит всю мировую цивилизацию. Поэтому сегодня необходимо остановить фашизм любой ценой - даже если для этого придется пожертвовать Россией. Одну страну тяжело, но необходимо бывает принести в жертву спасению мировой цивилизации.

После этого великий политолог воззвал к патриотизму генералов и потребовал их участия в "подавлении фашистского мятежа", поскольку это единственный способ остановить угрозу фашизма без уничтожения России.

Рассказав все это полковник долго молчал. Я нарушил молчание вопросом:

- И вы поверили, что это не блеф?

- А вы можете дать гарантию в 100%, что это НЕ БЛЕФ? - с ударением произнес полковник. - Гарантии меньше 100% тут неприемлемы.

Взвесив все обстоятельства, и прежде всего особенности психики Ельцина, да и говорившего от его имени советника, давно заработавшего репутацию повара, который печет весьма острые блюда, я был вынужден согласиться, что дать гарантии не то чтобы в 100%, а и вообще никакой здесь не сможет никто.

- Нам нужен тайм-аут, - задумчиво произнес полковник. - Нам нужны несколько месяцев, чтобы предотвратить такие ситуации в будущем. А пока следует признать, что они выиграли...

- Но неужели Вы не можете связаться как-то с американцами и предупредить их, что эти несколько ракет - только провокация, что это не начало ядерной войны?

- Вот этого не вздумайте, - вдруг нервно поднял глаза полковник. - Поставьте себя на их место. Как бы Вы действовали в такой ситуации?

- Да. Нанес бы превентивный удар, - выдавил я подумав.

- Вот так. Мы же анализировали обстановку. Выхода нет - они все рассчитали точно. Так что выход один - вы должны объяснить папе, что игра уже проиграна. Сегодня Борин день.

Потом полковник долго, как принято у нас, аналитиков, расписывал все плюсы проигрыша.

- Представьте, что Вы сегодня придете к власти, - говорил он. - На Вас уже вылито столько дерьма, что эта власть будет совершенно непопулярной, какой бы законной и конституционной она не была. В то же время для Ельцина сегодня победить, да еще такой кровью, беззаконием и насилием, как ему придется - лучший способ показать свое истинное лицо и потерять набранный политический капитал.

Он говорил еще долго в том же духе, а я думал, в какую же дурацкую переделку я попал.

Конечно, если все сказанное - правда, то я просто обязан непременно предупредить Руцкого и людей в Белом Доме. Это по крайней мере позволит заранее вывести из-под огня множество людей, которым незачем гибнуть, если поражение предопределено.

С другой стороны - все это может быть обычной разработкой ГРУ, ГБ или просто пропрезидентских кругов.

Ведь понятно, что время работает не на диктатора, и если Белый Дом после начала штурма продержится два-три дня, на его стороне окажутся не только всеобщие симпатии, но и сам штурм ельциноидов захлебнется, а его самого обвально начнут сдавать его соратники. Если же Руцкой получит информацию такого рода, как я должен ему сообщить - он вынужден будет сдать БД в самом начале штурма - и цель Ельцина будет достигнута.

Итак, я оказался в полном неведении, какую роль я должен буду сыграть - роль провокатора, или роль вестника хотя и грустной, но абсолютно необходимой информации. Получить ответ я не мог. Ответ могло дать только дальнейшее развитие событий, только реальное поведение генштаба после начала штурма - встанет ли он на защиту Конституции или смирится со зверствами диктатора. Но тогда и информация эта уже станет излишней.

Итак, чтобы я далее ни сделал - передал бы эту информацию Руцкому или промолчал, я рисковал допустить непростительную, фундаментальную ошибку. Я почти физически почувствовал на своих плечах тяжесть этого груза.

Павел, 30 лет, рабочий.

Собственноручные показания)

Второго октября пришел на Смоленскую площадь. Там люди в большинстве своем еще не были готовы первыми "напасть" на "силы правопорядка", однако, неспровоцированный разгон митинга благополучно перешел в избиение, а оно потихоньку начало переходить в расстрел.

Офицеры спецназовцы стреляли из пистолетов по демонстрантам. Я находился на другой стороне улицы, прямо напротив них. Зря они это сделали, зря. Потому что баррикада перекрывшая Садовое выросла перед строем спецназа почти мгновенно.

Я даже не успел туда подойти. Все дальнейшее определялось наличием этой баррикады и стремительным появлением новых, в их строительстве я принимал самое активное участие. Сначала спецназ попробовал бросится на штурм в пешем строю потом дважды пробовали пустить водомет, но разогнаться машине было негде. Ствольщика град камней и пока редкие бутылки с бензином быстро загоняли обратно в люк, протаранить же баррикаду он уже через несколько минут несмог бы-она стремительно росла а вслед за ней росли другие.

Через некоторое время начались переговоры, хотя у полицаев было желание атаковать - этого они не скрывали от людей пытавшихся взывать к их совести - одно их останавливало: были бы большие потери не только с нашей, но и с их стороны, а людей у них к этому времени было недостаточно. Об этом говорила такая деталь: хотя везде было вроде бы много милиции, в общем строю стояли люди в самой разнообразной форме: и омоновцы и спецназовцы и "голубые" из дивизии Дзержинского, и городская милиция и совершенно неизвестно какие еще подразделения, причем вперемешку, по одному, по два человека в общем строю и даже люди в спецсредствах, но в штатской одежде.

Ближе к вечеру руководители митинга договорились с милицией что к одинадцати часам вечера люди разойдутся сами. Константинов говорил людям, что к утру на баррикадах останется человек двести и с ними тогда расправятся. Так что лучше разойтись.

Люди прислушались к разумному совету. Все закончилось на этот раз тихо.

Я лично надеялся на то, что на следующий день хотя бы удастся повторить этот же результат.

Рабочий С.З.

(Собственноpучные показания)

А кольцо становилось все плотнее. Перед нами строем и поодиночке в разных направлениях днем и ночью бегали солдаты, милиционеры, ОМОН, спецназ и т. д. и т. п. Появились БТРы. В одну из ночей прямо у нас на глазах постовым милиционерам раздали автоматы. Количество блокирующих все росло. Особенно тревожной была одна из ночей ( точную дату из - за бессонницы назвать не могу, кажется, с 30 сентября на 1 октября). Несколько сот автомобилей, легковых и грузовых, автобусов, армейского грузового транспорта везли и везли "живую силу" для укрепления кольца осады. Но эта ночь закончилась благополучно. Напасть они не рискнули.

Несмотря ни на что, мы знали: там, в городе, есть наши товарищи. Они делают все возможное для того, чтобы нас освободить. 2 октября днем были видны высокие столбы густого черного дыма поднимающегося со стороны Смоленской площади. А третьего был знаменитый прорыв. С утра, впервые за много дней, стояла чудесная погода. Выглянуло солнце. Было тепло. Нам, привыкшим сутками стоять в мокрой одежде под снегом и дождем, это казалось очень добрым предзнаменованием. И вот - от набережной в панике бегут наши мучители. Их преследуют демонстранты. К нам на Горбатый мост со слезами на глазах пробиваются ребята, простоявшие на нем, вместе с нами с начала блокады 6 бессонных ночей, но не сумевшие пройти сквозь кольцо в ночь с 27 на 28 сентября. Радости нет предела. Мы обнимаемся, целуемся. Победа! Из всего, что происходило перед моими глазами, запомнилось лишь два эпизода. Высокий статный красавец - поп, подняв над головой крест, преграждает путь БТРу, и водитель не посмел его задавить. Прижатые к гостинице "Мир" и зданию мэрии омоновцы в животном страхе открывают огонь по толпе и сдаются, бросая оружие.

Примерно в 18 ч 00 м мне подчинили группу из 18 человек, имеющих 10 милицейских дубинок и 6 щитов. Поставили задачу: перекрыть переулок, идущий вдоль американского посольства к садовому кольцу, в зоне гостиницы "Мир". У входа в посольство - группа в 30 - 40 человек. Незаметно приближаюсь. Так и есть - лавочники просят политическое убежище. А у трибуны, с которой выступают депутаты, - нескончаемый митинг. Речи, речи, речи ...

Уехала колонна на штурм Останкино. Через час сообщение: Останкино взяли! И тишина. Стемнело. Мы стоим на указанной нам позиции около гостиницы "Мир" и пытаемся фильтровать идущих к Дому Советов. Инструкции, полученные нами, настолько расплывчаты, что пропускаем всех, кроме явно пьяных. Таких почти нет.

Е. В. Гильбо

(Собственноручные показания).

2 октября 1993 года после бессонной ночи я все же решился встретиться с Руцким и сообщить ему известную мне информацию. Для этого мне надо было прорваться в блокированный Белый Дом. Это было не просто.

К Белому Дому мы направились с моим другом - экспертом Верховного Совета по вопросам безопасности.

Выйдя из метро "Баррикадная" мы увидели, что небольшая площадка перед метро было весьма негусто усеяна спокойно "тусующимися" гражданами. Обычной для этого места торговой активности не наблюдалось.

На другой стороне улицы стояли силы ОМОНа - несколько сот солдат в полном вооружении, в бронежилетах и со щитами. Они перегораживали не только все проходы к Белому Дому, но даже проход к жилым домам.

Мы попробовали сначала пройти "в лоб". Я подошел к командиру оцепления и начал одно за другим предъявлять свои удостоверения. Утверждение, что я иду на работу в Белый Дом, так как числюсь в аппарате ВС РФ и мое рабочее место там его озадачило, но ненадолго. Посоветовавшись с кем-то по радио офицер заявил, что суббота - выходной день. С удостоверением Высшего Экономического Совета меня вполне резонно отослали на Новый Арбат. Не произвело впечталение и депутатское удостоверение.

Когда я с горя предъявил журналистское удостоверение, вдруг оказалось, что где-то около американского посольства есть КПП, через который иногда пускают журналистов, если у них есть аккредитация МВД.

Аккредитации МВД ни у меня, ни у моего спутника не было, но мы пошли попытать счастья к американскому посольству. Перед оцеплением бурлила разноязыкая журналистская толпа, потрясая камерами, радиотелефонами, диктофонами и прочими атрибутами своей буйной профессии.

Представитель пресс-центра МВД не появлялся. Я попытался покачать права с усталым милицейским подполковником, но это последствий не имело.

Когда я с грустью отошел от оцепления, меня опознали журналисты из испанского телевидения и оттащили в сторону. Мне пришлось дать интервью им, затем каким-то немцам. Немцев я подвел к оцеплению, где стояли несколько большеухих пацанов лет по семнадцать (наверное из школы милиции) в куцой синенькой форме и тяжелых старомодных бронежилетах.

Постукивая по бронежилетам я долго разъяснял, что бронежилеты эти одноразовые, а сами мальчики - детдомовские, что можно определить по их форме. Стоявшая рядом журналистка из какого-то журнала типа "Семья и что-то еще" деланно прослезилась, и вынув из сумки жевательную резинку "Орбит без сахара" протянула им. Парни испуганно оглянулись на начальство, но жвачку взяли.

Увидев происходящее к нам подошел один из офицеров в форме подполковника и поинтересовался, что происходит. Немецкий телерепортер немедленно переключился на него и поинтересовался, зачем детдомовским подросткам выданы одноразовые бронежилеты. Подполковник на минуту опешил от вопроса, а затем покраснел до корней волос и разразился возмущенным криком, что съемка здесь запрещена. Засняв эту сцену немец отошел подальше вместе с ассистентом и оператором.

Через некоторое время на нас потянуло запахом дыма со стороны МИДа, и часть журналистов рванула туда. Через час-полтора большинство их вернулось, сообщив, что на Смоленской были какие-то стычки милиции с гражданскими, но гражданских рассеяли, а покрышки горят до сих пор.

Прошло уже два часа, но представитель пресс-центра МВД не появлялся и пропускать нас никто не собирался. Я предложил журналистам объявить голодовку до тех пор, пока нас не пустят к месту репортажа. Подкрепившись пиццей, журналисты немедленно присоединились к голодовке, и над нами поднялись самодельные рукописные плакатики на всех языках, извещавшие об этом. Все с удовольствием позировали перед телекамерами с этими плакатами.

Наша акция вызвала серьезное недовольство со стороны милиции, которая начала требовать "прекратить балаган", а затем "прекратить несанкционированный митинг". Поскольку угрозы арестовать всех на бывалых приколистых журналистов не подействовали, некоторое время спустя появился некто в гражданском, представившийся представителем пресс-центра МВД, который переписал всех присутствующих и повел нас к Белому Дому.

За последующие сорок минут мы преодолели несколько цепей кордонов и подошли к линии обороны защитников Конституции. Блокированные хватали нас за рукава, расспрашивая о вестях "с воли". За их спиной я увидел такую знакомую и такую незнакомую Рочдельскую улицу, редкие кучки людей в гражданской одежде, зачем-то занятые строевой подготовкой и инструктажем.

Мы прошли привычной дорогой к двадцатому подъезду и поднялись первым делом на четвертый этаж, где размещался кабинет Председателя Совета Республики Соколова. Соколов оказался на переговорах в патриархии, а мне заявили, что существует приказ Хасбулатова о моем аресте, если я к Соколову сунусь. Меня немедленно повели к "коменданту зоны".

Комендантом зоны оказался мой старый знакомый, один из сотрудников аппарата. Он строго посмотрел на меня и стал с пристрастием распрашивать о том, с какими вестями я явился и как проник через оцепление.

Я ответил, что информация, с которой я пришел, предназначена для Президента и Председателя палаты, но никак не для его ушей. Чиновник немедленно обиделся и заявил, что я его недооцениваю (как потом выяснилось, он оказался премьером одного из восемнадцати теневых кабинетов, которые за это время в Белом доме формировал каждый сумасшедший - не до того было, пожалуй, только Руцкому, Соколову да Абдулатипову).

Выскочив в коридор как ошпаренный, чиновник призвал около взвода молодых людей и потребовал немедленно вывести меня за ограждение. Дальнейшие полчаса я переходил из рук в руки. Сначала меня освободил из плена встретившийся по дороге Председатель Высшего экономического Совета Российской Федерации Исправников, затем велел снова арестовать притащенный незадачливым премьером секретарь президиума ВС Сыроватко. В конце концов я был уже на третьем этаже отбит охраной Руцкого.

Незадачливый премьер требовал пропустить его к начальнику секретариата Руцкого Краснову, чтобы разъяснить мою "предательскую сущность". Спустившийся из своего кабинета Исправников пытался его урезонить и как-то прекратить истерику. Понимая, что после двух недель сидения взаперти нервы могут сдать у кого угодно, я также пытался как мог успокоить беднягу. В конце концов пунцовый премьер был отведен к себе в кабинет, а я смог пройти в кабинет исполняющего обязанности Президента.

Руцкой выглядел очень усталым и измотанным, но сохранял уверенную решимость. Во взгляде его проскальзывала иногда какая-то обреченность, но не было ни капли малодушия. Я понял, что он будет до конца стоять на защите Конституции и государственности России, чего бы это ни стоило ему лично.

Руцкой был для диктатора действительно страшным врагом. Да, он делал ошибки, да его можно было переиграть, но купить его было нельзя. При всех внешних непредсказуемых метаниях и импульсивности характера, в глубине души он имел какой-то очень твердый здоровый стержень патриотизма, честности и какой-то особенной, непоказной порядочности.

Встретившись с ним я понял, что не имею права выдать непроверенную информацию, которая может ранить его, поколебать его решимость. Я не мог объявить о решимости генштаба сдать его и о причинах этой решимости. После этого ему не оставалось ничего, кроме капитуляции. И если бы это оказалось неправдой - я бы оказался преступником. А если это правда - что же найдут и другие каналы для ее сообщения, помимо меня.

Я рассказал Руцкому о том, что знал - о давно назначенном именно на четвертое число штурме, о намеченных на второе-третье число провакациях, нужных диктатору для оправдания кровавой развязки. Затем я предложил передать всем Советам всех уровней права Верховного на своей территории с целью подавления путча (это позволяла 89 статья Конституции) и назначить председателей Советов представителями Президента, делегировав им все права президента - это дало бы им возможность освобождать от должности и назначать глав администраций, руководителей силовых и финансовых структур. Получение местными руководителями такого объема полномочий могло бы им дать возможность обеспечить на своей территории конституционный порядок и локализовать зону власти диктатора пределами Садового Кольца.

Руцкой поинтересовался подробностями событий на Смоленской площади. Это побудило меня вновь вернуться к теме о готовящихся диктатором провокациях. Я рассказал о полученном милицейскими оцеплениями приказе провоцировать демонстрантов на насилие и отходить, провоцировать беспорядки в городе. Затем сказал, что в случае, если кто-то прорвется к Белому Дому, здесь и надо остановить народ - и ни в коем случае не идти на штурм Кремля, где сосредоточены боевики ряда московских "коммерческих" структур (короче, рэкетирские бандформирования) и верные диктатору части.

Руцкой рассеянно согласился с этим и в его слипающихся глазах я увидел бездну усталости - цену этих бессонных ночей и страшных дней в осажденной цитадели российской государственности и закона, давящую тяжесть ответственности за судьбы России, лежащей у него на плечах.

Встретиться снова нам пришлось уже после его выхода из застенков.