Исторические сочинения, исторические сочинители

Евреи на севере

И рассеет тебя Господь по всем народам,

от края земли до края земли, и будешь там

служить иным богам, которых не знал

 ни ты, ни отцы твои, дереву и камням

(Втор. 28, 64)

Территорией исследования является Европейский Север России — особая часть культурного пространства Евразии, характеризующаяся длительным мирным сосуществованием финно-угорских и русского этносов. Появление на этом пространстве евреев стало следствием ряда случайностей, небольших послаблений в российском законодательстве и не в последнюю очередь незаурядной настойчивости некоторых представителей еврейского народа. В 70-е. г. XVIII в. в жизни Российской империи произошли существенные перемены, связанные как с расширением ее территории, так и включением в ее состав новых народов, в числе которых особое место занимали евреи. Контакты славян и евреев более или менее успешно осуществлялись со времен Киевской Руси[ii]. Но в данном случае речь шла о появлении на территории Российского государства сотен тысяч евреев, живших на территории Польши. После разделов этого многострадального государства, «евреи переехали в Россию, не сходя с места»[iii].

Известно, что на первых порах российская власть стремилась к эмансипации евреев, «к интегрированию их в российское общество»[iv]. Однако в целом правительство «проводило довольно путаную политику» в отношении евреев, оказавшихся под властью России[v]. Сформировать отношение к ним помогло мнение известного российского государственного деятеля и знаменитого поэта Г.Р. Державина. Он первым вполне определенно продемонстрировал правящим кругам, что «евреи представляют собой особую категорию, что их жизнь в России не укладывается ни в какие нормы, и что для управления ими требуется специальная политика»[vi]. Между тем в России проживала значительная часть еврейского народа. Так, в конце XIX в. (по данным переписи 1897 г.) в России насчитывалось 5,3 млн. евреев или 4,15 % всего населения. Евреи занимали пятое по численности место среди народов империи. Подавляющее большинство евреев (99,6 %) составляли ашкенази, жившие в западных губерниях России и в Польше[vii]. Однако размещение евреев на территории страны оставалось специфичным. Известно, что все пространство России вне черты оседлости, открытое для иностранцев всего мира, было по-прежнему закрыто (в XIX-начале ХХ в.) для евреев. Количество евреев, проживающих на Европейском Севере России легально, было сравнительно небольшим. По данным на начало ХХ в., их численность составляла в Архангельской губ. 252 человека (0,08 % от общей численности населения), в Вологодской губ. — 425 человек (0,03 %), в Новгородской — 4740 (0,35 %), в Олонецкой губ. 403 человека (0,11 %). Значительно большей была численность евреев в Санкт-Петербургской губ. — 21270 человек или 1,02 % от общей численности населения обоего пола[viii].

Определение точного числа проживающих на той или иной территории евреев сильно затруднено. Парадоксальность ситуации заключается в том, что одни евреи изо всех сил стремились закрепиться в городах Русского Севера, но местные власти, руководствуясь законом, всячески им препятствовали. Другие евреи попадали на эту же территорию не по своей воле, а по приговору суда или распоряжению чрезвычайных органов власти и жили на этой же территории в принудительном порядке, под гласным надзором полиции. Поясним сказанное. Во-первых, в статистику не попадали евреи, сосланные на Европейский Север за участие в революционном движении[ix]. Между тем имеющиеся источники указывают: ряд северных губерний, в частности, Архангельская и Вологодская, стали в конце XIX-начале ХХ в. местом ссылки многих десятков революционеров, среди которых процент евреев был довольно высок. Во-вторых, многие евреи находились на Европейском Севере временно, постоянно рискуя быть выселенными, на полулегальном положении, и архивные фонды полицейских учреждений и жандармского управления содержат многочисленные дела об их выдворении за черту оседлости.

Основные направления хозяйственной деятельности еврейского населения за чертой оседлости

К началу XIX в. ограничения евреев в правах на всей территории Российской империи были незначительными и касались преимущественно языковых вопросов: от евреев требовали использования русского языка при обращении в органы власти. Так, по высочайше утвержденному в декабре 1804 г. Положению «Об устройстве евреев» все они объявлялись свободными в выборе места проживания, им дозволялось пребывать «под точным покровительством законов наравне со всеми другими российскими подданными»[x]. В правление Николая I постепенно сформировалась значительно более жесткая политика. В апреле 1835 г. в правовом положении евреев произошел существенный поворот. Введение так называемой черты оседлости на многие десятилетия предопределило непростую судьбу каждого российского еврея. Архангельская, Вологодская и Олонецкая губернии находились вне черты оседлости. Поэтому важным условием стабильного проживания евреев на Европейском Севере России становилось наличие у них соответствующего образования, значительного опыта работы, востребованной местным населением специальности.

Реформы 1860-1870-х гг. создали предпосылки для активизации антисемитских тенденций в русском обществе, в котором евреи зачастую воспринимались обыденным сознанием как неравноправная и беззащитная часть населения империи. Дискриминация евреев и негативное отношение к ним усилились после убийства Александра II в 1881 г., в котором принимала участие одна еврейка[xi]. Это породило волну антисемитских настроений по всей стране. Характерен случай, произошедший в 1881 г. в одной из гостиниц Великого Устюга. Местный житель читал газету «Сын Отечества» для небольшой компании друзей. Речь шла о еврейских погромах в Киеве. Прослушав текст, двое из присутствующих «отозвались с запальчивостью, что теперь евреев следует бить и душить, и что это приказал государь император Александр Александрович». Третий слушатель, не разделяющий антисемитские настроения, «заметил им, что за эту угрозу могут подвергнуться ответственности». На это первые двое заявили: «А, если и ты к ним пристаешь, то и тебя надобно бить». Начавшийся после этого шум прекратил внезапно появившийся хозяин гостиницы. Инцидент, который в России начала XXI в. сочли бы ничтожным, стал предметом тщательного разбирательства в жандармском управлении. Последнее, впрочем, обвинило участников событий лишь в нарушении общественного порядка[xii].

Правовое положение еврейских диаспор, отношение к ним местного населения самым непосредственным образом влияли на их образ жизни, способы ведения хозяйства, восприятие окружающего мира. На всем пространстве России, «была разбросана горсть привилегированных евреев, допускавшихся на жительство вне черты <…> Напор бесправных евреев в эту запретную область сдерживался самыми суровыми мерами»[xiii]. Положение большинства евреев за чертой оседлости наиболее подробно определял закон, датированный 28 июнем 1865 г. В соответствии с ним евреям механикам, винокурам, пивоварам и «вообще мастерам и ремесленникам» дозволялось проживать «повсеместно вне черты, для постоянной оседлости евреев назначенной». При этой группе евреев могли находиться за чертой оседлости их дети, несовершеннолетние братья и сестры. Этот же закон позволял молодым евреям (не старше 18 лет) приезжать в местности, «лежащие вне упомянутой черты, для обучения мастерствам»[xiv]. Губернские правления, другие органы местной власти постоянно собирали сведения о евреях для выявления тех, кто перестал заниматься ремеслом и, следовательно, утратил право на проживание за чертой оседлости. Законодательство по еврейскому вопросу самым заметным образом побуждало евреев осваивать те специальности, в которых нуждалось местное население и добиваться все более заметных успехов в профессиональной сфере.

В целом можно сказать, что в черте оседлости занятия евреев заметно отличались от тех профессий, которые они выбирали в Вологде, Архангельске и Петрозаводске, равно как и в других городах, находящихся за пределами той территории, где проживание евреев разрешалось без каких-либо ограничений. Известно, что в южных губерниях Российской империи евреи, «самый трезвый в мире народ», были поставлены «в такое трагическое положение, что тысячи из них должны были ради добывания куска хлеба служить орудием распространения губительного русского пьянства»[xv]. На Европейском Севере России преодолевалось, а точнее говоря, не прижилось, стереотипное представление о евреях как о содержателях питейных заведений. Здесь они предстают как трудолюбивая часть общества, занятая производительным трудом. Эта сторона жизни евреев самым тщательным образом, вплоть до внезапного посещения еврейских мастерских, контролировалась местной властью. В органах власти (губернском правлении, полиции) накапливались сведения о занятиях евреев. Особенно ценным источником сведений здесь стали материалы переписи населения 1896 г., в ходе которой изучалось положение еврейского народа. Эти материалы отложились в фондах губернских правлений в виде отдельных дел[xvi]. По имеющимся неполным сведениям, подавляющее большинство евреев из числа отставных солдат и их родственников занималось торговлей. Те и другие имели право, согласно закону, свободно жить за чертой оседлости. Среди тех, кто поселился за чертой оседлости на правах ремесленников, популярным занятием стало «портняжное мастерство». Многие десятки евреев были сапожниками, часовщиками, ювелирами, зарабатывали на жизнь шляпным и шапочным, чулочным ремеслом, парикмахерским, слесарным делом, починкой резиновых вещей. Один петрозаводский еврей работал адвокатом. Местной спичечной фабрикой также владел еврей. Крайне редко встречаются свидетельства о евреях, не имеющих определенных занятий; в основном это инвалиды.

Местное население, пользуясь услугами добросовестных евреев-ремесленников и торговцев, за небольшими исключениями, не поддерживало антисемитские настроения. По мнению современника событий, известного деятеля либерального направления в российской социологии и экономике М.И. Туган-Барановского, «в глазах крестьян, только по религиозным соображениям, еврей не земляк, а чужак, но вовсе не враг»[xvii]. Современный исследователь истории сибирских евреев В.Ю. Рабинович отмечает: «К 60-м гг. XIX в. евреи уже стали привычным элементом местного общества, но все еще казались обывателю частью какого-то странного, непонятного, может быть, и опасного мира»[xviii]. Однако в епархиальной периодической печати Севера России иногда встречаются «модные» антиеврейские высказывания, призванные поддержать стереотипный образ еврея-мошенника и корыстолюбца: «того и бойся, что придет какой-либо пройдоха-немчина, а то еврей-обдувало (курсив мой-М.П.), притворится странником, поживет, поживет, обкрадет всех, да и вон из деревни»[xix].

В действительности евреи, живущие за чертой оседлости, сами становились жертвами, мягко говоря, непродуманной экономической политики властей. Об этом свидетельствуют материалы дела о выселении еврея А. Штензата из Петрозаводска в 1864 г. Пребывание А. Штензата в Петрозаводске началось в 1862 г. После прибытия в губернский город он начал торговлю «разными галантерейными вещами», уплатил все причитающиеся сборы и надеялся на успешное развитие своей коммерции. Несчастный не подозревал, какая ему уготована участь. Впоследствии он писал: «Торговля производилась по большей части на доверие и кредиты и окончательно меня разорила, так что я в нынешнем 1862 году собирал долги, но всех не успел собрать». Внезапно «петрозаводская полиция выгнала меня насильно из города Петрозаводска, и чрез то я понес чрезвычайную убыль»[xx]. На помощь Штензату прибыл из Витебска еврей Е.Ш. Хазан, но и ему не удалось решить проблему. Олонецкое губернское правление распорядилось «немедленно выслать» Е.Ш. Хазана из Петрозаводска[xxi].

Изгнание евреев из городов, находящихся за чертой оседлости, вообще превратилось в обычную практику в конце XIX в. Одно из первых дел такого рода датировано 1880 г. Вологодское губернское правление, рассмотрев дело о водочном мастере Янкеле Пиндусе, пришло к заключению, что он «торгует бакалейными товарами по доверенности». Следовательно, «как не занимающийся своим мастерством», он «подлежит высылке в место своей оседлости»[xxii]. Вмешательство в решение этого вопроса московского купца первой гильдии Г. А. Шмелькина, чьи интересы Я. Пиндус представлял в Вологде, не привело к пересмотру дела. Как говорилось в документах губернского правления, приказчик московского купца Пиндус обязан «находится непосредственно при своем доверителе и не может производить торговлю в другом городе». В 1892 г. вологодская ремесленная управа занялась пристальным изучением профессиональных занятий евреев-ремесленников, «чтобы удостовериться, действительно ли евреи занимаются предоставленными им ремеслами». При посещении мастерских представителями управы оказалось, что многие евреи не только не занимаются своими ремеслами, но и торгуют «готовыми привозными товарами», что им категорически запрещалось. Члены ремесленной управы «внушали, чтобы евреи-ремесленники занимались ремеслом». Но, как утверждалось в документе, все эти «внушения» евреи «оставляли безо всякого внимания». Итогом рассмотрения дела в губернском правлении стало предписание о выселении нескольких евреев с семействами из Вологды, «как не занимающихся своим ремеслом»[xxiii]. В Архангельске аналогичное дело рассматривалось в 1878 г. Местный полицмейстер обнаружил в числе проживающих в городе евреев И. Цитринблата, исполнявшего в местной еврейской общине обязанности резника. Считая, что навыки резника и его услуги не являются насущно необходимыми местному населению, полицмейстер настаивал на высылке И. Цитринблата из Архангельска «в места, назначенные для постоянной оседлости евреев»[xxiv]. Пытаясь отстоять свое шаткое право на проживание в Архангельске, Цитринблат смог каким-то образом получить аттестаты «на звание мастера стекольного ремесленного цеха». Однако и эта отчаянная попытка оказалась неудачной: местному начальству удалось выяснить, что аттестат получен заочно, без необходимого по закону «испытания его старшиною цеха». Цитринблату пришлось покинуть Архангельск и отправиться за черту оседлости[xxv].

В 1893 г. Министерство внутренних дел предприняло попытку радикально пересмотреть политику в отношении еврейского населения и добиться отъезда за черту оседлости тех евреев, которые «не удовлетворяют установленным в законе условиям для пребывания во внутренних губерниях». Во избежание «экономического расстройства подлежащих выселению евреев», следовало заблаговременно известить их о предстоящем выдворении и назначить каждому из них срок, не менее четырех месяцев, «в течение которых они обязаны выехать из губернии»[xxvi]. Несколько дольше отведенного срока могли оставаться в Вологодской губернии евреи, «производящие торговлю», имеющие недвижимую собственность или многочисленное семейство. Но в целом к ноябрю 1893 г. выселение евреев следовало завершить с тем, чтобы «в губернии остались на жительстве лишь те евреи, которые по закону имеют право жить вне черты еврейской оседлости»[xxvii].

Такое радикальное решение вызвало недовольство не только самих евреев, подлежащих выселению, но и местных жителей. Как говорилось в распоряжении Вологодского полицейского управления, предстоящее изгнание евреев «вызвало массу ходатайств не только со стороны евреев об отсрочке их высылки за черту оседлости, но и ряд просьб по тому же предмету со стороны христиан, которые в течение долгого времени вступали с евреями в правовые, имущественные и личные отношения»[xxviii]. В результате конечный срок выселения незаконно проживающих евреев был отодвинут. В исключительных случаях губернатор, по распоряжению министра внутренних дел, получил право «ходатайствовать об оставлении евреев в местах их временного поселения до особого распоряжения центральной власти». В то же время суровые ограничительные меры подтверждались: полиция получила предписание «иметь неослабное наблюдение» за тем, чтобы нигде в губернии «ни под каким видом, под опасением строжайшей ответственности чинов полиции, не допускалось жительства тем евреям, которые на это по закону прав не имеют»[xxix]. Сходный жесткий порядок решения дел о проживании евреев в городах Европейского Севера сохранялся и в дальнейшем. Так, в 1900 г., по приговору Вологодского окружного суда, виленский мещанин Л.И. Залудник, «за производство торговли не своего ремесла вне черты, назначенной для постоянного жительства евреев», был выслан полицией «в места, назначенные для постоянного жительства евреев»[xxx].

В начале ХХ в. ситуация вокруг евреев-переселенцев из-за черты оседлости постепенно менялась, становясь значительно менее жесткой. В современных исследованиях высказывается мысль о том, что эти перемены в отношении к евреям связаны с внешним давлением со стороны как европейских правительств, так и еврейских финансовых кругов за пределами России[xxxi]. Так, в 1908 г. в г. Вологде полицейское управление обнаружило двух евреев – приказчиков, действующих от имени купцов 1 и 2 гильдий, живущих в черте оседлости. Отмечая этот факт, управление подчеркивало, что нарушения действующих законов не происходит: «евреи — купцы первой и второй гильдий имеют право приезжать во все города внутренних губерний для производства торговли и промыслов без ограничения числа таких приездов с тем лишь, чтобы временное их там пребывание в общей сложности не превышало: первых шести, вторых трех месяцев ежегодно». В случае «невозможности лично отправиться во внутренние губернии империи», евреи могли присылать своих приказчиков[xxxii]. Сходным оказалось решение Вологодского губернского правления в отношении других евреев. Так, в 1908 г. Ремесленная управа обратила внимание на супружескую чету евреев Розовских — мастеров «белошвейного ремесла». Оказалось, что Вульф Розовский и его супруга проживают в Вологде более 8 лет, имеют двоих детей, обучающихся в Вологодской мужской гимназии. За это время, оставив занятия белошвейным мастерством, Вульф стал работать на железной дороге и одновременно вел «торговые дела с местными торгово-промышленниками». По отзывам знающих его людей, В. Розовский оказался «вполне добросовестным человеком и даже полезным». Его жена все это время занималась своим ремеслом, «выполняя работу среди своих знакомых». Решение вологодского начальства оказалось вполне позитивным для трудолюбивой четы. Розовские, говорилось в документах Вологодского губернского правления, «выселению не подлежат» по ряду причин и, в частности, в соответствии с вполне гуманным циркуляром Министерства внутренних дел. В нем предписывалось: «родители таких детей, которые обучаются в учебных заведениях, находящихся вне черты еврейской оседлости, могут возбуждать ходатайства о разрешении им совместного жительства с детьми для доставления последним средств к окончанию образования»[xxxiii].

Случаи выселения евреев из городов Европейского Севера обратно за черту оседлости с начала ХХ в., до начала первой мировой войны, становятся немного более редкими. Так, в 1909 г. Вологодское губернское правление рассматривало дело о праве проживания за чертой оседлости еврея Мордуха Дыкшмана «в качестве домашнего учителя математики». Изучив обстоятельства дела, губернское правление пришло к заключению, что учителя не упоминаются в действующем законодательстве в числе лиц, «которые могут проживать вне черты еврейской оседлости». Поэтому губернское правление, говорилось далее в документе, «не может признать за последним права на проживание в городе Вологде»[xxxiv].

Подводя первые итоги, можно отметить, что одним из основных направлений деятельности власти в вопросе о хозяйственной деятельности евреев стало сдерживание их предпринимательской инициативы. Это сдерживание определило облик еврея, уровень его успехов на хозяйственном поприще за чертой оседлости, его отношение к российской власти. Анализируя ситуацию начала ХХ в., Туган-Барановский писал: «На сегодняшний день в обыденном представлении насаждается вера в то, что вражда к евреям разжигается с согласия правительства»[xxxv]. В современной литературе высказывается мнение о том, что таким образом устранялся самый опасный и эффективный конкурент местного купечества. Так, А. Миллер, оценивая как успехи евреев в экономической сфере европейских стран и России, дает следующую характеристику перспектив еврейских предпринимателей: «Если опыт Германии показывал, что евреи могут выигрывать экономическое соревнование даже у немцев, то у “обломовых” совсем не оставалось шансов»[xxxvi]. На основании имеющегося материала можно увидеть иной аспект данной проблемы: еврейское население в XIX-начале ХХ в. стало объектом масштабного социального эксперимента. Царское правительство заставило данную группу населения в максимальной мере служить интересам коренного населения империи, а не конкурировать с местными предпринимателями. Таким образом, с одной стороны, снижалась напряженность, неизбежно возникающая при появлении новой, непривычной этнической группы. С другой стороны, сами евреи были поставлены в такие условия, когда учет интересов большинства населения становился для них важным фактором социальной адаптации.

Иудаизм: опыт поддержания идентичности

Если хозяйственная деятельность евреев была сферой сотрудничества с местным населением, то поддержанию идентичности еврейских диаспор в наибольшей степени способствовала религия. Известно, что в еврейской среде «фиктивное крещение, позорное само по себе, являлось сравнительно редким средством в борьбе с насилием»[xxxvii]. Документы зафиксировали «случаи угроз и нападения на “выкрестов”»[xxxviii] со стороны самих евреев, но и отношение русского сообщества к этой категории населения оставалось прохладным. Так, в 1868 г. в Архангельске был окрещен по православному обряду Илья Подъяков, «окончивший курс наук в Житомирском раввинском училище». В связи с этим знаменательным событием духовная консистория обратилась в губернское правление с просьбой о выдаче новоявленному христианину пособие в размере 30 рублей серебром[xxxix], что для современников, конечно же, служило напоминанием о предательстве Иуды. Случаи крещения евреев по православному обряду крайне немногочисленны. Тем не менее, «кое-кто пытался смягчить свою участь принятием православия»[xl]. Так, в 1907 г. в Вологде была крещена политическая ссыльная Сарра Дубровская, «изобличенная в революционной пропаганде». Она решилась на этот непростой шаг, будучи беременной, для того, чтобы вступить в законный брак с православным отцом будущего ребенка Н.В. Маркиным[xli].

Внезапное решение о крещении по православному обряду некоторые еврейские подростки принимали для того, чтобы избежать праведного родительского гнева. Так, в 1879 г. в Семигородской пустыни близ Вологды появился еврейский мальчик Ш. Гринберг, «изъявивший желание принять православие»[xlii]. Получив радостное известие, Вологодская духовная консистория с энтузиазмом приступила к делу. Совместно с полицейским управлением она намеревалась взять с родителей мальчика подписку в том, что «если сын их, намеревавшийся принять христианство, пожелает возвратиться к ним, своим родителям, не будут ему за то применять каких оскорблений, тем паче истязаний». Если же сын откажется возвращаться к родителям, «то и они обяжутся предоставить ему, сыну своему, полную свободу действий». Причины поступка еврейского мальчика вскоре прояснились. Как указывал в своем заявлении в Рыбинское полицейское управление мещанин П.М. Гринберг, его сын совершил кражу 300 рублей, а также золотых и серебряных вещей. Украденные средства он тратил в увеселительных заведениях, «говоря, что деньги эти он выиграл на бильярде», а затем «неизвестно куда скрылся». Разочарованные полицейские и чиновники консистории распорядились вернуть Ш. Гринберга в отчий дом «через полицейских служителей»[xliii]. В некоторых случаях обещание креститься в самое ближайшее время позволяло евреям оставаться за пределами черты оседлости и избежать трагедии выселения. Так, в 1913 г. вологодский губернатор предписывал полицмейстеру разрешить проживание в Вологде О.А. Заруб, готовящейся к принятию православия[xliv].

Подавляющее большинство евреев бережно сохраняло религию своих предков. Это вполне объяснимо. «Инстинкт выживания в чуждом окружении заставлял консолидироваться вокруг некоего центра, роль которого выполняли общинные институты: молитвенные дома, духовные и хозяйственные правления»[xlv]. Повсеместно за чертой оседлости небольшие группы евреев стремились создавать религиозные общины. Так, в 1870-е гг. евреи Нижнего Новгорода, стали «добиваться права на создание общины, аналогичной той, к которой они привыкли в черте оседлости»[xlvi]. Во второй половине 1860-х гг. в большинстве сибирских губерний (Томской, Иркутской, Енисейской) уже были открыты синагоги и молитвенные дома, где состояли «казенные» раввины[xlvii].

Религиозная жизнь еврейских сообществ стала объектом законодательной регламентации. Устав духовных дел иностранных исповеданий позволял евреям «отправлять общественные молитвы и богомолие» исключительно «в особых зданиях, для сего определенных». Каждое «молитвенное сообщество» евреев обязывалось избирать «правление», состоящее из раввина, старосты и казначея. В обязанности раввина входило «объяснять в известных случаях сомнения, касающиеся богомоления и обрядов веры», «совершать обряды обрезания и наречения имен младенцам, бракосочетания и расторжения браков. Он являлся «блюстителем и толкователем еврейского закона» и то же время был обязан «направлять евреев к соблюдению нравственных обязанностей, к повиновению общим государственным законам и установленным властям». Староста был обязан «наблюдать и ответствовать за порядком в синагоге», собирать добровольные пожертвования. Казначей вел приходорасходные книги. Там, где бедность евреев не позволяла им иметь особого раввина, разрешалось «причисляться к ведомству раввина ближайшего города»[xlviii].

Вполне объяснимо поэтому, что на всем пространстве Европейского Севера России поведение еврейских сообществ характеризовалось сходными чертами. Наиболее ранние свидетельства о формировании еврейской общины связаны с Архангельском. Известно, что иудейская община, состоящая из купцов, существовала в портовом городе еще в XVII в., но еврейское сообщество старалось жить скрытно. Тем не менее, от этого периода в Архангельске осталось старое еврейское кладбище[xlix]. Дальнейшее развитие еврейских общин в городах Европейского Севера России связано с судьбами евреев-военнослужащих, для которых по распоряжению начальства периодически избирали или даже назначали казенного раввина. Можно сказать, что, негативно относясь к еврейским сообществам, периодически выдвигая в их адрес обвинения в ритуальных убийствах («кровавые наветы»)[l], власти, тем не менее, вынуждены были заботиться о формировании и полноценном существовании еврейских религиозных общин. Эта забота была связана с судьбами евреев-военнослужащих, волею начальства отправленных для прохождения воинской службы в гарнизоны северных городов. Лишь в дальнейшем, в 1880-1890 гг., иудейские общины стали пополняться приезжими энергичными евреями, имеющими разрешение на проживание за пределами черты оседлости и намеревающимися неукоснительно сохранять в новых условиях древнюю веру своих отцов. Так, в Архангельске синагога появилась лишь в 1899 г.: она была возведена на средства купца И. Биндера[li].

Полноценная религиозная жизнь еврейских сообществ сталкивалась с серьезными проблемами: отсутствовала планомерная подготовка раввинов, возникали материальные трудности при открытии синагог, заметно осложнялись как приучение подрастающего поколения к еврейским традициям и нормам жизни, так и сохранение языка. Доказательством здесь может ряд дел. Так, в документах Вологодского губернского правления сохранились свидетельства о существовании в Вологде еврейской общины начиная с 1840-х гг. При этом известно, что местное военное начальство в течение ряда лет выдавало военнослужащим-иудеям деньги «на наем отдельного помещения для молитвословий на время двух праздников: Пасхи и Кущи». Затем деньги выделять перестали, но для богослужений «по распоряжению командира батальона полковника Озерова было отведено помещение в казарме». Вскоре предоставленное воинским начальством помещение оказалось слишком тесным. Тогда евреи «стали нанимать отдельное помещение в частных домах на свой счет». Таким путем в Вологде появился еврейский молитвенный дом «без всякого разрешения со стороны как гражданских, так и военных властей»[lii]. Иудаистские религиозные обряды, в частности обрезание, с 1857 по 1873 г. исполнял «за неимением казенного раввина», местный еврей мещанин Я.Т. Куперштейн; он же вел метрические книги. Судя по прошению евреев отставных солдат Вологодского батальона, составленному в 1892 г., еврейские обряды «отправлялись при молитвенном еврейском доме исправно»[liii]. Однако в дальнейшем богослужение и исполнение треб по невыясненным причинам прервалось.

Евреи, служащие в воинских подразделениях, прежде всего, в городских гарнизонах, вообще нередко становились первоосновой для еврейских общин в городах Европейского Севера. Например, петрозаводская еврейская община начала отстаивать свои права в 1860 г. В этом году, вероятнее всего, по просьбе своих подчиненных, командир петрозаводского внутреннего гарнизонного батальона подполковник Харитонов составил рапорт, в котором указывал, что во вверенном ему батальоне число евреев составляет около 200 человек. Они по закону, за отсутствием синагоги, могут собираться для молитвы в указанном месте под наблюдением одного надежного товарища, избранного ими для исправления должности раввина»[liv]. Губернское правление, рассмотрев рапорт, вынесло негативное заключение. В Петрозаводске, указывалось в журнале правления, «помещений для молитвенных собраний евреев не назначено, а также никаких сумм для сего не ассигновано»[lv]. Проблема была решена лишь в 1868 г.: служащие в Петрозаводском батальоне евреи совместно «приобрели покупкою дом с землею», который передали в собственность своего воинского подразделения для того, чтобы вести постоянное богослужение. Как говорилось в составленных по этому случаю документах, «если же случится так, что в батальоне не будет состоять на службе ни одного еврея», то батальон имеет право продать этот дом «и вырученные за него деньги разделить между беднейшими жителями города Петрозаводска еврейского закона, по усмотрению самих евреев»[lvi].

Примером возникновения искусственных сложностей в деле исполнения иудейских обрядов может послужить дело Ицко Гуревича, длительное время исполнявшего обязанности раввина и учителя еврейской грамоты в Петрозаводске. Для совершения богослужений евреи, имеющие право проживания в Петрозаводске, приобрели дом, в котором разместилась моленная. Из-за отсутствия казенного раввина они избрали виленского мещанина Ицко Гуревича, которого считали «по образу жизни и способностям своим» «вполне достойным этого звания». Немаловажным критерием выбора стало наличие у него необходимой квалификации: у Гуревича имелось «на право исполнения духовных треб по еврейскому закону от казенного раввина свидетельство»[lvii]. Нанятый петрозаводскими евреями Гуревич в течение девяти лет совершал бракосочетания, обрезания младенцев и другие обряды не только в губернском городе, но и в других городах Олонецкой губернии, «где в уездных командах состоят на службе женатые нижние чины из евреев и у которых рождаются дети»[lviii]. Все это время Гуревич жил за счет «еврейского общества» и пользовался в нем заслуженным уважением.

Решение начальства о высылке такого подготовленного и авторитетного в еврейской среде человека вызвало серьезное недовольство петрозаводских евреев. В своем прошении они указывали: «за выбытием Гуревича из города Петрозаводска и по неимению в среде нашей такого человека, который бы по способностям своим занял его место, мы должны будем остаться без исполнения необходимых духовных треб по еврейскому закону». Евреи просили оставить Гуревича в Петрозаводске «в том внимании, что по неимению в городе Петрозаводске казенного раввина мы заменяющего его обязанность содержим за собственный свой счет, как равно за собственный свой же счет нанимаем и дом для моленны, не требуя ни от казны и ни от города особого для сего по закону положенного помещения»[lix]. Оказалось, что Гуревич хорошо подготовлен во многих отношениях: у него имелось свидетельство в том, что он действительно точильщик и шлифовщик, выданное ремесленной управой. Раввин города Люцина «письменно удостоверил», что Гуревич «хорошо знает, согласно еврейского религиозного закона, искусство резания крупного и мелкого скота и птицы на кошер». Этот же раввин «испытывал его Гуревича в религиозных еврейских законах, относящихся к обряду резания скота на кошер, и он оказался изустно знающим это дело»[lx]. Местный врач Андрусевич придерживался аналогичной точки зрения. Он отмечал подготовленность Гуревича в деле обрезания еврейских младенцев: «он в продолжение десятилетия занимается по своему закону обрезанием у новорожденных евреев; операцию эту неоднократно производил под наблюдением его, врача, весьма искусно. Подобный человек при многочисленном населении евреев в городе Петрозаводске не только полезен, но и необходим»[lxi].

Однако в 1872 г. ситуация для карельских евреев изменилась в худшую сторону. В частности, это проявилось в принудительной высылке Гуревича из Петрозаводска. Как говорилось в документах этого органа власти, высылка необходима «по поводу того, что он не занимается здесь никаким мастерством, хотя он и знает точильное мастерство». Более того, исполнение обязанностей раввина препятствует ремеслу: «будучи избранным к исполнению обязанностей раввина и к обучению детей еврейской грамоте, оставил означенное занятие». После этого события местные евреи буквально забросали начальство своими прошениями, в которых указывали на недопустимое состояние дел в их общине. Они указывали, что в Петрозаводске нет «казенного» раввина (утвержденного правительством). Его обязанности исполнял Ицко Гуревич. В частности, он занимался богослужением в молитвенном доме в праздничные и другие дни, бракосочетаниями, обрезанием младенцев мужского пола, выдачей метрических свидетельств о родившихся, бракосочетавшихся и умерших евреях. За совершение религиозных обрядов каждый еврей-петрозаводчанин платил «по мере возможности»[lxii]. Но все усилия оказались тщетными: Гуревичу пришлось покинуть Петрозаводск.

В конце 1880-1890 г., как говорилось выше, в городах Европейского Севера начали формироваться еврейские общины, которые активно отстаивали свои права на отправление религиозных обрядов. Так, в 1888 г. архангельское «еврейское общество», собравшись в синагоге, приняло решение найти «законного раввина». Для оплаты его услуг евреи обязывались ежемесячно собирать 60 рублей в том случае, если раввин примет на себя обязанности резака и 40 руб. в том случае, если кандидат на должность согласится выполнять лишь обязанности раввина. Обращение евреев к петербургскому раввину Драпкину принесло желаемые плоды: готовность стать архангельским раввином, как видно из его письма, адресованного архангельскому полицмейстеру, изъявил С.Х. Бейлин, купеческий сын, бывший студент Харьковского университета[lxiii]. В 1905 г. «архангельское еврейское общество» избрало на должность раввина другого своего представителя – помощника провизора Ю.З. Трейваса. Новоявленный раввин обязывался заниматься совершение обрядов, ведением метрических книг «без особой платы», а община евреев обязывалась ежемесячно платить ему вознаграждение и «по вознаграждению его не злоупотреблять»[lxiv].

Видя успешное решение непростой проблемы поиска раввина в соседней губернии, вологодские евреи возлагали большие надежды на архангельскую общину. Новое рассмотрение вопроса о религиозной жизни еврейской общины Вологды относится к 1893 г. Проживающие в Вологде евреи подали в губернское правление прошение, в котором, «ссылаясь на малочисленность и бедность вологодского еврейского общества», ходатайствовали о причислении их к ведению архангельского раввина. Вологодское начальство, рассмотрев документ, вынесло отрицательное заключение. Как выяснилось, в числе подающих прошение имелись и те евреи, которые проживали за чертой оседлости временно. Второй причиной для отказа стали дальние расстояния: город Архангельск находится слишком далеко от Вологды. Следовательно, «для архангельского раввина представляется видимая невозможность за дальностию расстояния в особливости в зимнее время, в делах веры удовлетворять потребностям вологодского еврейского общества и лично совершать почти постоянно требующиеся их религиозные обряды»[lxv].

В 1894 г. вологодское губернское начальство вновь обратилось к актуальной проблеме существования еврейского молитвенного дома. Вопрос на этот раз решался положительно. Как говорилось в адресованном губернатору предписании департамента духовных дел, вологодским евреям разрешалось «с тем, чтобы проживающие в городе Вологде евреи, не имеющие возможности по малочисленности и бедности содержать особого раввина, для исполнения духовных треб и исполнения обрядов веры приглашали раввина из еврейской молельни в городе Рыбинск». В соответствии с этим предписанием в Вологде появился еврейский молитвенный дом, и начальство озаботилось формированием еврейского «особого правления», в соответствии с российским законом[lxvi]. К 1908 г. относится первое упоминание в материалах делопроизводства об избрании раввина для Вологды и Вологодской губернии. По решению Еврейского молитвенного общества, утвержденному губернатором, им стал провизор Е.А. Гейльперин[lxvii].

*           *           *

Таким образом, изучение имеющихся документов показывает, что судьба каждого отдельного представителя еврейского народа становилась головной болью для деятелей местной власти. С огромными трудностями было связано, прежде всего, выяснение законодательных норм, на основании которых следовало действовать, определяя права и обязанности евреев на то или иной территории Российской империи. Эти нормы постоянно менялись, противоречили друг другу. Существенные трудности возникали при выяснении рода занятий евреев. Многие из них занимались целым рядом ремесел и имели разные источники дохода. При этом одни источники доходов были запрещены евреям, а другие разрешены. Отсюда проистекали серьезные трудности в решении духовных вопросов. Так, сложным оставался вопрос о деятельности раввинов или тех лиц, на которых возлагалось совершение религиозных обрядов. Их деятельность была необходима, по крайней мере, для записи актов гражданского состояния. Однако находиться таким лицам за пределами черты оседлости, если только они не занимались ремеслом, категорически запрещалось. Все это в совокупности приносило многочисленные неприятности обеим сторонам: самим евреям и тем, кто по долгу службы решал их судьбы.  

Проведенное исследование показывает: адаптация еврейских диаспор к условиям Европейского Севера носила комплексный характер. Основной причиной и стимулом для адаптации стало противоречие между нормами законодательства и практическими потребностями жизни. Очевидно, что потребность в еврейском населении возрастала по мере усиления капиталистического элемента в хозяйственном укладе городов Европейского Севера России. Другим существенным противоречием стали жесткие нормы законов и степень психологической готовности большинства чиновников применять их на практике. Переселение многих евреев обратно за черту оседлости иногда тормозилось по не вполне доступным для изучения причинам, в числе которых предположительно можно назвать низкую эффективность бюрократического аппарата, невнятность требований законодательства, которые, к тому же, постоянно менялись, коррупцию. Вполне допустимо предположить, что отдельные чиновники руководствовались в своих действиях гуманными побуждениями.

Прибывающие в города Европейского Севера евреи отлично понимали: выживание в новых условиях потребует от них максимального трудолюбия, учета интересов местного населения, незаурядной экономической активности. Обратной стороной процесса адаптации стало сохранение всех важнейших элементов еврейской культуры. Приспосабливаясь к нелегким условиям, еврейское население самым тщательным образом заботилось о поддержании своей идентичности. С одной стороны, печальный исторический опыт приучил их к осторожности: «Еврейский народ исторически отвык сознательно творить свою жизнь, приучился пассивно выжидать событий»[lxviii]. С другой стороны, длительные гонения приучили евреев к стойкости. Об этом красноречиво сказал известный публицист, автор ряда книг и множества статей по еврейскому вопросу в императорской России С.М. Дубнов: «молот российской реакции бил по организму пятимиллионного народа, но к концу оказалось, что тяжелый молот не дробил, а ковал еврейский национальный организм в его неистребимом духовном существе»[lxix]. Евреи четко представляли себе цель, к которой следовало стремиться: максимальная адаптация в российском обществе. Для них непременным условием самосохранения оставалось поддержание как деловых, так и дружественных отношений с местным населением.

Отношение губернских администраций и местных жителей к еврейскому населению оставалось двойственным. В отличие от еврейского населения, точно знающего свои цели и настойчиво стремящегося к ним, чиновничий аппарат не смог разработать четкую линию поведения в отношении евреев. Местные жители были заинтересованы в образованных, энергичных переселенцах, которые быстро осваивали местный потребительский рынок, применяя прогрессивные методы торговли (например, кредит). Однако местные предприниматели не без оснований опасались конкуренции со стороны евреев и внимательно, ревниво следили за их успехами. Российское законодательство о евреях оставляло местной власти широкое поле деятельности. Степень жесткости мер, принимаемых против евреев, в значительной степени зависела от личной инициативы тех или иных губернаторов, министров или даже рядовых чиновников. Неудачливые конкуренты евреев стремились использовать возможности репрессивного аппарата для реванша. Это резко обостряло обстановку вокруг и внутри еврейских общин, но не могло помешать росту их численности и влияния.

Петрозаводск

Список сокращений

ГААО – Государственный архив Архангельской области

ГАВО – Государственный архив Вологодской области

НА РК – Национальный архив Республики Карелия

Евреи на севере