Разное об интересном, интересное о разном

Русский Wall Street

Русский Wall Street

Настоящими звездами Wall Street становятся компании, которые когда-то были небольшими фирмами, размещающимися в гаражах и подвалах. Так начинали Microsoft, Apple, Google и почти все остальные компании, названия которых вы видите повсеместно. Появятся ли в России свои Биллы Гейтсы? На этот вопрос пытается ответить Артем Юхин, бывший владелец компании A4Vision, а ныне – директор венчурных фондов «Тройки Диалог» . Артем – один из немногих россиян, которому удалось создать высокотехнологичный бизнес мирового класса и привлечь туда десятки миллионов долларов от знаковых инвесторов. Logitech, Motorola, Oracle. Артем Юхин беседует в студии «Эксперт-ТВ» с Денисом Матафоновым, ведущим программы «Русский Wall Street».

– Наверное, ваша собственная история интереснее любых других проектов, которые происходят сейчас и, может быть, даже будут происходить в ближайшем будущем в России. Расскажите, как вам удалось, фактически не обладая опытом привлечения венчурного финансирования, привлечь такие большие деньги от таких знаковых инвесторов в свой, в общем-то, небольшой инновационный бизнес.

– Должен сразу оговориться, что как раз проектов интересных очень много. И то, во что мы инвестируем сейчас уже как венчурный фонд «Тройки Диалог», – дух захватывает не меньше.
Что касается моей личной истории, то еще в рамках МГТУ им. Баумана я занимался так называемым трехмерным компьютерным зрением. То есть зрением роботов. Была такая инициативная группа, которая создана нами, то есть энтузиастами. И в какой-то момент это уже было 20 человек, мы делали очень много разных устройств. Писали программы, и у нас было много разных заказчиков. В этот момент мы поняли, что у нас количество проектов больше, чем количество людей.

– Больше, чем количество денег.

– Это точно. Это был 99?й.
– В конце 90?х вы уже имели инициативную группу инновационных разработок, которая чем-то занималась. На что вы тогда жили?

– Мы жили на какие-то заказы смешные – инженерные тоже. Но не особо наукоемкие. Например, в какой-нибудь дворец на Рублевском шоссе сделать человеку комнату, которая бы поворачивалась вместе с диваном, с телевизором, со шкафами и т. д. Потому что ему хотелось, нажав на пульт дистанционного управления, повернуться и …

– Посмотреть в другое окно.

– Да, посмотреть, например, кто входит или повернуться к камину. Мы разрабатывали уникальную поворотную систему. И тогда я получал достаточно много денег. Эти деньги мы платили программистам и занимались тем, что мне казалось интересным. И в то время мы, конечно, мало представляли, что такое венчурное финансирование, как привлекаются инвесторы. Как вообще делается инженерный бизнес.

– А что навело на мысль, что стоит пойти куда-то не просто к тем же самым бизнесменам на Рублевке, а к квалифицированным западным инвесторам?

– Мы как раз читали много историй, как оно развивается в Кремниевой долине. Читали про то, что такое венчурный бизнес. И сделали прототип, поехали, как цирк «Дю Солей» по всему миру с этим прототипом. И где-то за год у нас уже было достаточно много предложений – среди них три серьезных. Как в анекдоте, у нас был корейский инвестор, был американский инвестор, были итальянцы. И мы выбрали итальянский венчурный фонд. При том что условия были наихудшие с точки зрения финансов. Но нам предоставлялось больше свободы в смысле того, куда двигать компанию. Но хуже были финансовые условия. Это был венчурный фонд с деньгами Pirelli, Benetton – большими европейскими деньгами.

– Вы так легко об этом говорите. Вот мы взяли, поехали на Запад – инициативная группа вчерашних студентов. И нашли несколько десятков миллионов долларов.

– В конечном счете – да. Это все же постепенно развивалось. Связи нарастают в геометрической прогрессии.

– Почему, как вы думаете, так же не поступают другие инициативные группы? Почему ваш пример во многом все-таки остается уникальным даже для сегодняшней России?

– На самом деле существует много историй, каждая из них уникальна. Есть замечательные примеры хай-тековских компаний российских, которые развивались по другому пути. У нас так получилось, это было вполне естественно. Если бы я был парикмахером, то, наверное, открывал бы парикмахерскую. Так как я был ученым, физиком, инженером, то мне было интересно – каким образом, кому это вообще нужно. Понятно, что в конце 90?х в России найти венчурный фонд или даже, как тогда говорили и сейчас говорят, проектное финансирование…

– Ну, это и сейчас-то считается словом, понятным лишь немногим. А тогда это вообще, наверное, звучало как ругательство.

– Нет, здесь точно это было неизвестно. Сейчас слово известно многим, но его смысл понятен тоже не всем.

– Хорошо, что же вас тогда заставило переквалифицироваться, по сути, из соискателя инвестиций в того, кто их предоставляет? Из инженера-физика, из той профессии, где вы действительно уже успели доказать, что вы один из лучших, в ту профессию, которая фактически только создается сейчас в России?

– Во-первых, между этими двумя моментами прошло около восьми лет, за которые мы прожили много жизней, как компания. Мы начинали, как я говорю, с цирка «Дю Солей» – ездили с прототипом. В результате мы привлекли деньги в начале 2001 года. И то по инерции, мы были последними, в кого этот венчурный фонд проинвестировал деньги. После этого он стал закрывать все фирмы, потому что наступил кризис. И так получилось, что моя компания развивалась вопреки кризису. Следующие деньги мы нашли в Америке. Это была осень 2001 года.

– Когда доткомы уже начали схлопываться.

– Доткомы не начали, а лопались в полный рост. У меня не было выбора, потому что мой первый инвестор сказал, что «я тебя тоже закрою (твою компанию), если ты не найдешь в течение двух месяцев следующего инвестора». И положение было отчаянное, потому что это были, еще раз, лето, осень 2001 года. Программистов и ИТ-специалистов увольняли тысячами, десятками тысяч в Америке. И мы против всей интуиции поехали именно в Америку. Нам повезло, потому что нами заинтересовалась компания Logitech, которую вы упомянули, а не венчурный инвестор, они стали нашим первым клиентом. И мы продали первый продукт, который не был основным, но который они вставили в свой драйвер для веб-камеры. И они продали эту нашу программулину тиражом более 6 млн копий. Мы очень гордились.

– Очень похожая история на Мicrosoft и IBM, когда софт Билла Гейтса продали.

– Приятное для меня сравнение с точки зрения финансовой для моей компании A4Vision, которая была создана. Она более скромных результатов добилась, но стала действительно такой американо-швейцарско-российской компанией. Нашим основным требованием было, что весь офис разработок остается в Москве. Это было почти 100 человек разработчиков. Довольно серьезная была история, и то, что мы придумали, распознавание людей по трехмерному изображению лица, не существовало до этого. То есть мы ввели сам термин – «трехмерное распознавание лица» – и действовали против всех правил. Мы в самый кризис привлекали деньги. Сначала Logitech стал нашим клиентом, потом он у нас стал первым институциональным инвестором. Потом вложил Ларри Эллисон из своего личного фонда, президент Oracle, вложила Motorola, там было много других инвесторов. Но самое главное не это, а то, что мы развивались против всех правил. Мы придумали новую технологию и придумали для нее новый рынок, что неправильно. Вы можете выходить с новой технологией на существующий рынок или наоборот, но не все вместе.

– То есть старые технологии – на новый рынок?

– Да, взять какую-то технологию, которая уже используется в одной области, – и вы можете прийти и открыть рынок.

– А что сейчас с компанией A4Vision, она существует?

– Компанию продали. В конечном счете компанию продали публичной компании L1 – это очень большой агрегатор биометрических технологий. Был создан большой инвестиционный пул, и компания начала скупать все конкурирующие биометрические технологии, которые были на рынке. И мы стали одной из них. Но для нас в этой истории важнее другое. Там нас многие называют в прессе «историей успеха». Я не думаю, что это история успеха.

– Однако «историей неуспеха» ни у кого язык не повернется назвать.

– Я не так давно слушал уважаемого венчурного инвестора на конференции, где было много предпринимателей, – презентация называлась «Типичные ошибки, которые делают предприниматели, венчурные инвесторы в стартапах». Вокруг меня сидело много людей, и им казалось, что дедушка говорит довольно банальные вещи. А я сидел и покрывался потом, потому что я понимал, что презентацию надо назвать «Все ошибки, которые сделал Артем Юхин, создавая компанию A4Vision».

– А какие это ошибки, что именно?

– Это долгий разговор. Все, начиная от того, как мы закрывали этот первый раунд. Наш венчурный инвестор myQube – это венчурный фонд с известными деньгами, но для них это тоже было новое предприятие. Дело в том, что венчурное финансирование началось в Кремниевой долине, и для Европы это тоже достаточно новое направление.

– И до сих пор, я думаю, если сравнить объемы венчурного финансирования там, в Силиконовой долине, и в Европе – порядки даже разные, наверное.

– Абсолютно. Даже если приехать на какую-нибудь конференцию европейских венчурных инвесторов и прийти на какую-нибудь нашу конференцию – разговоры одни и те же, одни и те же стоны по поводу того, что у наших европейских предпринимателей нет предпринимательской жилки; у нас мало хороших проектов и т. д. Вот если заменить слово «европейский» на слово «российский», то примерно будет та же картина. Они там начали несколько лет до этого и тоже во многом благодаря тому, что там ЕС и правительства отдельных стран начали какие-то программы.

– Они тоже вливают государственные деньги, как делает это российское правительство?

– Да. Существуют разные модели в Скандинавии, в Финляндии – одна модель, там тоже есть аналог нашей венчурной компании. И, как мне кажется, даже это был некоторый предтеча для наших властей, когда они начали изучать это. В Израиле известен опыт так называемого технопарка «Йозма». И его основатель и директор как раз сидит на совете директоров РВК.

– Артем, все же вы получили деньги за компанию, которую купила L1. Почему вы не начали дальше инвестировать, скажем, в собственные мозги, почему вы пошли на другую сторону бизнеса?

– Тут несколько причин. Первое, потому что мы на своей собственной шкуре прошли довольно большой путь – мы изменили международный стандарт. Это была целая история. Если мы поняли, что продукт в области биометрики нельзя продавать без соответствующих стандартов, масштабно внедрять, то мы сначала пришли в американский национальный суд по стандартам, изменили американский стандарт. Потом подали инициативу от России – первую, по-моему, за историю современной России в области научно-технического регулирования – на изменение международного стандарта, приняли международный стандарт.

– Насколько я знаю, вы до сих пор являетесь редактором этих стандартов.

– Да. Мы прошли очень многое. И после всего этого очень хочется этот опыт применить не только к своим идеям и своим технологиям и немножко выйти из своего собственного бульона. Очень здорово развивать свои собственные идеи и ставить их на ноги, но в смысле венчурного инвестора. Вы сказали, что я перешел на сторону инвестбанкиров. Но меня до сих пор слово «банкир» еще немножко коробит применительно ко мне. Потому что венчурный инвестор, альтернативные инвестиции – это совсем другая история. Это даже сильно другая история, чем фонды прямых инвестиций. Потому что в фонде прямых инвестиций вы тоже входите в капитал напрямую, вы берете долю в компанию, вы садитесь на совет директоров и вы исправно приходите раз в квартал и смотрите динамику продаж и иногда пытаетесь выяснить почему.

– А чем венчур отличается?

– Венчур отличается тем, что все то же самое, но только никаких продаж нет. Скорей всего, и людей, которые должны что-то продавать, нет. И то, чего продавать, тоже нет. И все – с нуля. Это эквивалентно страшной кризисной ситуации в нормальной компании. То есть это антикризисный менеджмент. В большинстве случаев это ранняя стадия стартап, там вообще ученый, кипяченый, два аспиранта и пара Powerpoint-презентаций. Там в лучшем случае есть кто-то, кто занимается маркетингом. Но это все равно компания, которая, скорей всего, еще доприбыльная, у которой есть замечательная интеллектуальная собственность, есть технологии, и они даже в лучшем случае более или менее понимают, в какой области эту технологию применить. Но как будет выглядеть продукт, не говоря уже о том, в красный его цвет перекрасить или в зеленый, – то, чем люди занимаются, маркетингом, в обычных компаниях. Там ничего нет, там нет бизнес-процессов, там нет никакой корпоративной культуры, нет разделения труда. И вы приходите, засучиваете рукава и начинаете помогать этой компании, начиная от того, что там вы используете свой собственный network, приводите первых клиентов компании, заканчивая тем, что вы садитесь и помогаете компании искать правильных людей, то есть вы занимаетесь HR, вы занимаетесь бизнес-девелопментом, вы занимаетесь тем, что транслируете то, что говорят ученые и технари, на то, что хочет услышать человек, который занимается бизнес-девелопментом. Это такое антикризисное управление, где надо с нуля много чего сделать.

– Вы уже говорили о том, что Европа и Россия немного ущербные в смысле венчурного инвестирования. В Штатах нет государственных дотаций, скажем так, на значимом уровне для отрасли – венчурные фонды. В России и в Европе есть. Но при этом в Штатах все растет бурно, весело и гигантскими объемами, а в России, несмотря на то что государство уже выделило большие деньги, все это как-то ни шатко, ни валко.

– Не совсем так. На той же самой конференции, о которой я говорил, европейских венчурных инвесторов в конечном счете встал очень уважаемый венчурный инвестор и сказал: ребята, вы посмотрите на те американские венчурные фонды, которые показали положительный возврат от инвестиций за последние пять лет. И посмотрите, во что они инвестировали.

– В европейские проекты?

– В Европу, в Бразилию, в Восточную Европу, в Россию и т. д. Вы посмотрите, откуда пришел Skype, откуда пришли все последние большие сделки и т. д. Если вы будете продолжать хныкать и стенать, что у нас неправильный предприниматель, вы завтра утром проснетесь и обнаружите, что весь рынок собственно венчурного инвестирования занят Америкой. Потому что американцы инвестируют уже в развивающиеся рынки, инвестируют в Восточную Европу, в Россию, прекрасно понимая, что здесь большой научно-технический потенциал, много свежих классных идей. Исторически сложилось, что там сама схема венчурного инвестирования, сама культура возникла раньше. Я думаю, нет больше никакой разницы. Я думаю, что и умных людей, и предприимчивых людей и в Америке, и в Европе, и в России примерно одинаково.

– А вы говорили о том, что сейчас есть проекты, от которых дух захватывает. В тех фондах, которыми управляет «Тройка», есть такие проекты?

– Да. Мне уже довольно тяжело вспоминать про то, как оно было в моей собственной компании, потому что сейчас моим детищем являются те фонды, которыми мы управляем в «Тройке», и там есть очень интересные компании. Например, мы разделили все инвестиции на две категории. Одна категория очень редкая, мало кто за нее берется. Это действительно наукоемкие проекты ранней стадии.

– То есть это посевные вообще инвестиции?

– Да, это, может быть, посевные инвестиции. Самое главное, что это действительно наукоемкая технология, основанная на каком-то прорывном изобретении. Приведу пример. Компания, что мы проинвестировали, называется «Терасенс», а основана на изобретении фундаментальной физики, на прорывном изобретении.

– Что она делает?

– Основатели – известные физики, они придумали, каким образом на обычном полупроводниковом чипе сделать видеокамеру, которая видит, что находится внутри стены, или что находится внутри грунта, или что находится внутри человека. Некоторым образом это замена рентгену или замена МРТ и в медицинской области, и в технической области и т. д., с той лишь разницей, что не используется никакое вредное излучение, как у рентгеновской техники. Не используются никакие сильные магнитные поля, как магнитно-резонансная томография, это пассивная цифровая камера.

– А такого уровня прорыв вы сможете потянуть? На мировом уровне понятно, что эта технология будет в любом случае конкурировать с аналогичными или похожими разработками мировых корпораций, у «Тройки» или пусть даже у России хватит возможности и сил вытянуть эту технологию там?

– Абсолютно.

– Вместо того чтобы продавать ее там после небольшого девелопмента?

– Мы разговариваем с большими корпорациями, мы показываем им то, что сейчас происходит.

– Российские большие корпорации заинтересованы в таких технологиях?

– Нет, не тот уровень. Это не уровень сборочного цеха, а все-таки уровень чуть-чуть поглубже. И чтобы, например, налаживать производство сейчас этого самого чипа, там никакой супертехнологии не нужно. Но это бессмысленно делать, зачем конкурировать там с Китаем в производстве чипов и т. д.? Или зачем конкурировать там с Siemens или с General Electric в конечных продажах? У нас нет интеграторов, которые продают медицинскую технику на весь мир. Мы принципиально не вкладываем в компании, которые призваны сделать импортозамещение, чтобы сделать там самые большие и самые медленные чипы, но зато российские. Нам не кажется, что это а) предмет гордости; б) может быть какая-то технология, которая конкурентоспособна в Московской области и не конкурентоспособна в Кремниевой долине. Поэтому мы вкладываем в компании, которые, на наш взгляд, имеют все шансы выйти на глобальный уровень.

– Что еще за компании?

– Другая компания из той же категории, тоже создает портативное устройство, которое позволяет распознавать вещества. Оно подключается через bluetooth к мобильному телефону или по USB-компьютеру, неважно. Вы можете взять любое лекарство, которое вам неизвестно или кажется фальшивым, и за одно мгновение прочитать на экране – парацетамол, анальгин. Или вы можете взять помидоры, которые купили на рынке, и посмотреть, есть ли там пестициды или еще какие-то вредные вещества. На самом деле удивительная вещь,

– Это что-то из фантастических фильмов, анализаторы какие-то.

– На самом деле я сам по образованию оптик, и у меня спектрометр, а именно так называется, по сути, это устройство. Оно ассоциируется с большущей лабораторией, куда, вынув из партии, привозят одну таблетку и через две недели выдают результат – что это такое и сколько там чего содержится. Поэтому спектрометры размером чуть больше, чем айфон, которые мгновенно распознают, тоже мне казались из области фантастики. Нет, это работает, там уже большая база данных создана, и может стоить достаточно недорого для того, чтобы каждый мог ее себе позволить.

– Какие еще проекты?

– Я рассказал о категории наукоемких. Таких проектов на самом деле, честно говоря, мало. И это не конвейерный продукт, а штучный. И мы очень осторожно относимся к таким проектам. У нас нет в России Клондайка на такие проекты, ну и нигде нет таких проектов. Зато мы тратим на них очень много усилий, денег меньше.
Другая категория – это в основном ИТ-компании. Потому что ИТ наилучшим образом ложится на модель венчурной инвестиции. К нам очень много приходит заявок на строительство заводов, пароходов, на модернизацию существующих производств – в нефтяной области, в любой. Потому что люди путают инновации вообще, что сейчас является флагом, и скромную индустрию венчурного инвестирования. Венчурному инвестору нужно сделать очень большой возврат от инвестиций. Он не может вкладывать в проекты, которые требуют больших капитальных затрат. Поэтому ИТ-область, где в основном деньги вкладываются в людей, в мозги, в идею, в интеллектуальную собственность, это самая классическая стандартная область.

венчурный фонд капитал бизнес