Непрекращающиеся либерально-демократические поношения Сталина вызвали в ответ лавину публикаций, принимающую форму нового культа личности вождя. Национальное сознание утрачивает веру в «демократические ценности». Оно начинает вспоминать и переосмысливать свои собственные ценности. Каково же должно быть неприятие наших людей того, что происходит, если они подсознательно стремятся противопоставить навязанному извне моральному гнету свою тоску по тирании Сталина? Что же такое было в этой тирании, в чем народ ищет свое спасение? Да, «народ всегда стремится к двум вещам: во-первых, отомстить тем, кто оказался причиной его рабства, во-вторых, вновь обрести утраченную свободу».

Так неужели в прошлой тирании мы ищем новую свободу? Нет, не ищем. Это прошлое. Но такое прошлое, благодаря которому «мы знаем вкус высот и знаем гения печать». Это прошлое утверждалось железом и кровью, т.к. великие вопросы истории решаются силой. Это великое прошлое, и в нем ищет свою опору загнанный в тупик великий народ.

В условиях сталинской диктатуры завершался процесс формирования Советского государства и советского общества. Это не исключительная российская особенность, когда зарождение великого государства и принципиально нового общества происходит под властью личной диктатуры. Это общая историческая закономерность. Роль Ромулов, Ликургов, Бисмарков, Лениных и Сталиных в этом процессе имеет определяющее значение, что является естественным. Противоестественно другое: клевета на вождей — основателей государства, клевета на историю собственной страны.

Разумный порядок реформирования государства не имеет ничего общего ни с хрущевским разоблачением культа личности с последующей попыткой утверждения собственного культа, ни с «реформами», превратившими великую страну в зону господства криминала. Когда великий человек завершает свою миссию, заканчиваются и признаваемые нацией неограниченные права самодержавного властителя, после чего, ради устойчивости жизни нового государства, единовластие заменяется республиканской формой правления. Но дело основателя продолжается в новых формах, как это имеет место, например, в нынешнем Китае. Руководители Китая пользуются нашей победой во Второй мировой войне, в отличие от нас самих, утративших результаты этой победы — а заодно и результаты прошлых российских побед.

Но то, к чему наше государство сейчас пришло в результате государственной измены значительной группы лиц, образовавших новый компрадорский господствующий класс — это не окончательный результат, а неустойчивое промежуточное состояние. Нынешняя национальная трагедия должна привести к мобилизации национального сознания. Из недр народа должны подняться люди, «чей гений, свойства характера, воля, смогут разжечь, сплотить и направить энергию народа». Им-то и потребуются важные уроки нашего прошлого.

НОВЫЙ РОМУЛ

Всем известно, как большевики пришли к власти, а затем отразили удары внешних врагов и внутренней контрреволюции. После этого пришло время оправдывать взятую на себя ответственность за судьбу страны и решать все накопившиеся вопросы.

Величайшей трагедией была война. Революция уничтожила и изгнала из России порядка 5 миллионов человек. Еще 10 миллионов потеряла сама революция в результате войны, голода и тифа. Это ужасные потери. Однако, революция Линкольна в США стоила американскому народу 700 тысяч человеческих жизней, что при численности населения США того времени эквивалентно нашим потерям в революции и в Гражданской войне. Петр, осуществляя свою революцию сверху, сократил население России на 20%. И тем более нелепо обвинять в несчастьях жертв революции только большевиков. Ответственность за кровавые издержки революции несут в первую очередь те, кто своим угнетением подвигнул народ на ниспровержение существующей власти, кто довел его до отчаяния и бунта.

Поражение в польской компании, которое не позволило перенести революцию в Германию, отчасти объясняли слабостью коммуникаций наступающих армий. В этой связи Троцкому были предоставлены неограниченные полномочия по наведению порядка с транспортом. В начале сентября 1920 года по его инициативе был создан ЦЕКТРАН (Центральный комитет объединенного профессионального союза работников железнодорожного и водного транспорта) — организация, которая должна была восстановить работу транспорта, применяя единоначалие, милитаризацию труда, чрезвычайные меры. Приобретя определенный опыт в данном направлении деятельности, Троцкий 3 ноября 1920 года выступает с идеей «перетряхивания профсоюзов», распространения опыта ЦЕКТРАНа на все народное хозяйство. Это было предложение нового курса на всеохватывающую милитаризацию труда и закручивание гаек. Но в партии росло сопротивление методам, осуществляемым Троцким. И страна болезненно реагировала на перманентное насилие. Не прекращались крестьянские восстания в Сибири. А в самый разгар дискуссии с Троцким произошли восстания в Кронштадте и на Тамбовщине. Идеи милитаризации труда встретили отпор Ленина.

Не всем понятная — особенно сейчас — дискуссия о профсоюзах была началом многолетней внутрипартийной борьбы в поисках пути и концепции на послевоенный период. Распространенное объяснение мотивов этого процесса только борьбой за власть или вульгарными интригами было упрощением. На самом деле послевоенные дискуссии и поиски были выражением объективного и здорового процесса, связанного со стремлением партии принять программу, в максимальной степени соответствующую национальным интересам, и выдвинуть лидера, способного реализовать эту программу (Ленин, начиная с 1923 года, уже не мог руководить партией и страной). Это происходило в условиях ярко выраженного плюрализма и напряженной интеллектуальной работы различных сил внутри партии.

В борьбе за выбор послевоенного курса и правые, и левые имели свои доводы и аргументы. А партийное большинство, руководимое Сталиным, взвешивало, изучало и реализовывало эти доводы и аргументы. Только в 30-х годах, когда (согласно признательным показаниям Тухачевского на следствии) началась подготовка военного переворота, оппозиция встала на путь государственных преступлений. И горестная судьба невинных людей, вовлеченных в водоворот политических преступлений и ответных мер государственной безопасности, — это наша национальная трагедия тех лет.

Но опять же: так называемые «сталинские репрессии» принесли куда меньше жертв, чем троцкистский период в революции, и гораздо меньше жертв, чем принесла нынешняя буржуазная демократия.

Вот рассекреченная справка, составленная на высшем уровне сталинского руководства: «В период с 1919 по 1930гг. органами ВЧК-ОГПУ было расстреляно около 2.5 млн. врагов народа, контрреволюционеров, саботажников и пр. В период с 1930 по 1940гг. органами ОГПУ-НКВД привлечено к уголовной ответственности и осуждено врагов народа по приговорам судов по ст. УК РСФСР 1300 949 чел. Из них расстреляно по приговорам судов 892 985 чел».

Итак, сталинские репрессии перед войной — это 900 тысяч смертных приговоров в течении десятилетия 30-х годов, что гораздо меньше нынешней ежегодной миллионной убыли населения, в том числе и в криминальных разборках. А что такое эти разборки, как не смертная казнь через самосуд? Государство отказалось от дисциплинарной практики с применением смертной казни, уступив это право своим врагам.

Пока государство выявляло и отдавало под суд таких вот скрытых врагов, страна была могущественной и победоносной. Так же поступал Рим. В минуты опасности он наводил порядок, казнил трусов и предателей.

Но важна ещё и суть «сталинских репрессий». Это устранение господства большевистской элиты, которое сделалось неограниченным по отношению к народу, и подчинение этой элиты личной диктатуре народного вождя.

«Элиту, которая противостоит народу, — доказывал Макиавелли, — надо устранить и заменить элитой, представляющей народ». Чтобы новая элита стала таковой, нужен был институт типа римских трибунов. С ощущением такой необходимости выступила группа «Рабочей оппозиции» во главе с Коллонтай и Шляпниковым. Но Ленин, находившийся тогда у власти, не только не поддержал «Рабочую оппозицию». Он даже порвал с Коллонтай все отношения, хотя сам с полной определенностью говорил о необходимости защиты пролетариата от произвола его собственного государства. Конструкция, предлагаемая «Рабочей оппозицией», была, как легко предположить, наивной и несовершенной.

Меры, которые предложил сам Ленин в своих последних статьях, были только наметками человека, сраженного смертельной болезнью, человека, который уже не мог довести эти наметки до уровня стройной системы. Значит, оставался один выход — личная диктатура, вверяющая судьбу страны честности и политической состоятельности одного человека — вождя. Такова формула. Сталин эту формулу знал.

Но исторические условия требовали не просто диктатора. Нужен был творец, новый Ромул, чтобы реализовать вековую русскую мечту о Третьем Риме, но уже в советском, ленинском исполнении. Предстояло осуществление сверху социально-экономической революции, суть которой сводилась к экспроприации мелкой буржуазии. Задача была беспрецедентно сложной, т.к. предстояло не просто заменить один класс другим, а прейти к бесклассовому обществу, и, следовательно, к прямому народному правлению, механизмов которого еще не существовало.

ОТ ЕДИНОВЛАСТИЯ К РЕСПУБЛИКЕ

Необходимость такого социально-политического скачка, несущего в себе множество негативных аспектов, сказавшихся впоследствии, была вызвана внешней угрозой. И эта угроза, как вскоре стало очевидным, была смертельной. Планка национальной задачи поднялась на недосягаемую высоту. Преемники Сталина этого понять не могли. Они были эпигонами, повторяющими заклинания, смысл которых для них самих был непостижим. А потом пришло время отступников и предателей. Таковы корни нашей национальной трагедии.

Макиавелли как будто предвидел данную ситуацию за столетия до самих событий. «Мудрый учредитель республики, — писал он — всей душой стремящийся не к собственному, но к общему благу, заботящийся не о своих наследниках, но об общей родине, должен всячески стараться завладеть единовластием. И никогда ни один благоразумный человек не упрекнет его, если ради упорядочения царства или создания республики он прибегнет к каким-нибудь чрезвычайным мерам. Ничего не поделаешь: обвинять его будет содеянное — оправдывать результат; и когда результат, как у Ромула окажется добрым, он будет всегда оправдан. Ибо порицать надо того, кто бывает жесток, чтобы портить, а не того, кто бывает таковым, желая исправлять. Ему надлежит быть очень рассудительным и весьма доблестным, дабы захваченная им власть не была унаследована другим, ибо, поскольку люди склонны скорее ко злу, нежели к добру, легко может случиться, что его наследник станет тщеславно пользоваться тем, чем сам он пользовался доблестно. Кроме того, хотя один человек способен создать определенный порядок, порядок этот окажется недолговечным, если будет опираться на плечи одного единственного человека. Гораздо лучше, если он будет опираться на заботу многих граждан и если многим гражданам будет вверено его поддержание. Ибо... когда благо сего порядка народом познано, он не согласится с ним расстаться».

Как мы видим из сказанного, большая опасность заключалась в том, что наследники Ленина и Сталина «станут тщеславно пользоваться тем, чем сами они пользовались доблестно». Длительная самодержавная форма правления не могла привести Россию к могуществу Третьего Рима, так как секрет римского могущества, раскрытый Макиавелли, состоит как раз в постепенном отказе от самодержавия и в переходе к республике. Но путь послереволюционной России к республиканскому, правлению, лежал через диктатуру Ленина-Сталина, при условии, что наследники вождей должны были начать незамедлительный отход от единовластия, а не обрекать страну на прозябание под властью «выдающихся деятелей современности».

Наша проблема не в разрушительных результатах работы революции. Это было проблемой предшествующих поколений. Наша проблема в незавершенности ее созидательной работы. На долю гениальных вождей революции пришлись задачи, которые по справедливости история должна разнести на несколько поколений. Кроме двух социально-политических задач (смена элит и утверждение на роль основателя государства нового диктатора) перед революционной Россией стояла гигантская социально-экономическая, революционная задача — преодоление мелкобуржуазной крестьянской отсталости и, соответственно, мелкобуржуазной крестьянской контрреволюции. К решению указанных трех задач свелась историческая роль Сталина в предвоенный период. Не останавливаясь на понимании этой роли, мы не поймем своей страны, ее трудностей, ее ошибок. Правые противились социально-экономической революции сверху. Троцкисты, напротив, стремились форсировать этот процесс, не заботясь о последствиях. Осторожный Сталин сначала блокировался с правыми и только под давлением обстоятельств начал смещать «линию партии» влево. Внешняя угроза, как уже сказано, вынудила Сталина форсировать процесс социально-экономического развития и пойти на революционное решение политических задач. Нападение извне, мировая война не дала Сталину довести конструктивную задачу революции до ее всеми ощутимых социально-экономических результатов. Он готовился к надвигавшейся войне и поэтому перешагнул черту, перед которой остановился Ленин. Сталин экспроприировал крестьянство и расправился со вчерашними соратниками.

КАК ЭТО БЫЛО

Хотя уже много лет исследователи, повторяя друг друга, объясняют феномен утверждения сталинской диктатуры «государственным переворотом», это не было государственным переворотом. Это было больше похоже на избрание диктатора, подобно избранию римлянами Фабия Максима во время войны с Ганнибалом. Так решил съезд партии — самая представительная структура власти коммунистической диктатуры. И это означало только одно: для эффективной коллегиальной власти ЦК партия не была готова и не была структурно организована. Никто не может сказать, как бы обернулась для России коллективная власть ЦК, находящегося после Ленина в неустойчивом равновесии. Не могла ли она превратиться в аналогию французской Директории?

Власть якобинцев во Франции была настолько быстро коррумпирована, что комиссары Конвента обогащались путем арестов людей с последующим их освобождением за деньги. Робеспьер оказался беспомощным перед разложением его собственной партии, осуществлявшей диктатуру. Сен-Жюст настаивал на установлении его личной диктатуры. «Неподкупный» не мог на это пойти, не мог поступиться принципами — и этим подписал себе смертный приговор. Послав его без суда на гильотину, вчерашние палачи и коррупционеры объявили себя борцами за свободу и таковыми по сей день остались во французской истории. Но у власти они не удержались. Их смела диктатура Наполеона, которая была востребована социально-политической обстановкой.

В отличие от революционной власти во Франции и в России власть римской элиты, которую часто берут за образец, была уравновешена институтом трибунов и властью консулов, имевших возможность управлять равновесием сил между плебеями (трибуны) и патрициями (сенат). Так достигалась знаменитая устойчивость и преемственность римской республики, к которой Рим пришел не сразу после свержения Тарквиниев, а в результате длительного политического развития.

Когда такое равновесие не предусмотрено конституцией, оно достигается гигантскими усилиями гения (Наполеона или Сталина), и устойчивость сохраняется только в течение ограниченного срока, т.к. диктатура является временной и ненадежной конструкцией. Необходимо изживать период диктатуры и стремится к установлению социально-политического равновесия.

К примеру, власть финансовой олигархии в странах западного мира уравновешивается силой мощных профсоюзов, причем между профсоюзами и олигархией существует определенный блок. Конгресс и президент США функционируют в этой равновесной системе. И только в годы потрясений (великий кризис, мировая война) оказывается востребован такой президент, как Ф.Д. Рузвельт. В обычное время президентом может быть старик, мирно отсыпающийся в течение своего президентского срока, как Рейган или Эйзенхауэр, и даже молодой плейбой вроде Кеннеди или Клинтона. Олигархи могут выговаривать этим президентам и указывать им на их место, как это делал Яков Шиф, или просто устранять неугодных, как это произошло с Линкольном, Кеннеди, Никсоном, а по некоторым утверждениям, и с Ф.Д. Рузвельтом.

Большевистская партия в 20-х годах в известной степени оказалась в положении якобинцев, теряющих взаимопонимание с народом. У нас нет данных о существенной коррумпированности большевиков в 20-е годы. Но на лицо их неподсудность на фоне бесправия и трепета народа перед властью и службой безопасности (ЧК, ГПУ). От такого положения до антагонизма новых якобинцев с народом — один шаг. Нужна была сила, подчиняющая членов диктаторствующей партии государственным интересам. Была нужна узда на правящую партию. Та же ситуация, с которой столкнулся Робеспьер. Пришло время личной диктатуры.

Вот как пишет Ю.В. Емельянов: «Не в последнюю очередь выбор в пользу Сталина был сделан потому, что он гораздо ответственнее относился к работе и гораздо лучше с ней справлялся, чем его оппоненты. Пока они отдыхали на курортах и писали статьи об искусстве, он был вынужден заниматься трудными вопросами народного хозяйства».

Весь этот легальный и медленный путь Сталина к вершине власти, протекавший в идейной борьбе, продиктованной насущными вопросами жизни и смерти страны, никак нельзя назвать интригами. Не «интриги Сталина», а личность Сталина имела решающее значение в его приходе к власти. Это был революционный вождь, поднявшийся из самых низов через полицейские побои, гибель друзей и близких, трусость слабых, предательство нестойких. Это был несгибаемый человек, верный избранному пути, готовый проливать свою, и не только свою, кровь.

Таков путь воинов — монахов. Их миссия — приносить победы своей стране, своему ордену, своему вождю. А простые люди справедливо хотят, чтобы их просто считали людьми. Им дали свободу от господ, но они трепетали перед освободителями. Их надо было избавить от страха и бессилия перед властями. Их надо было, как говорил Ленин, защитить от их собственного государства. Им надо было стать хозяевами своей жизни, никого не обманывая и ни перед кем не унижаясь. Для этого им был нужен, за неимением лучшего, хотя бы честный диктатор, выше всего на свете ставящий служение своему народу. Вот почему концепция Троцкого по закрепощению и закабалению наших людей во имя мировой революции была неприемлемой, а диктатура Сталина, смыслом которой было установление равновесия между народом и большевистской олигархией, была исторически востребована.

Сталин не опирался на штыки на пути к власти. Власть ему вручила партия ленинского призыва. И только получив диктаторскую власть, он совершил свой «брюмер», который не был переворотом, а был революцией сверху. И все аспекты его политики в качестве диктатора были заранее одобрены партийными съездами.

ЛЕНИНИЗМ КАК РЕЛИГИОЗНОЕ УЧЕНИЕ

Страна еще по инициативе Ленина резко повернула вправо. Гайки не только не закручивались, а были ослаблены в социально-экономическом плане настолько, что пошли разговоры о реставрации капитализма, что в определенном смысле имело под собой основания. Люди могли перевести дух. Вместе с хлебом и продуктами, вынутыми из тайников, вместе со средствами, упрятанными ранее в кубышках и включенными теперь в оборот, началось экономическое оживление.

Но партия раскололась — хотя как раз по отношению к партии были серьезно подкручены гайки секретным решением Х съезда о запрещении фракционной деятельности. Упрощенно этот раскол трактовался как борьба между левыми (Троцкий, Раковский, Радек, Пятаков, Преображенский, Смилга и др.) и правыми (Бухарин, Рыков, Томский и др.) при центристской позиции Сталина и сталинского большинства в партии и ЦК. При всем этом именно Ленин нанес первый удар по позициям и престижу троцкистов во время тяжелой дискуссии с Троцким между IX и X съездами и в результате последующих оргвыводов.

Сразу же после смерти Ленина хлынул поток статей, посвященный памяти покойного вождя. Ленинизм стал не только предметом в учебных заведениях, но в значительной степени Священным писанием. Все большевистские лидеры были причастны к этому культу Ленина, в том числе и Троцкий, который до конца жизни восхищался гением Ленина, но не нашел времени о Ленине написать. Он все писал и писал о своем обидчике — Сталине. Дальновидный Сталин был в этом культе вождя заинтересован больше всех. Предпосылки для новой «религии» сформировались давно. На это обратил внимание и Бертран Рассел, побывавший в России в 1920 году.

«Несомненно, что самое важное в Российской революции — это попытка осуществить коммунизм. Я верю, что коммунизм необходим миру, верю также, что героизм России воспламенил человеческие надежды, а это очень важно для достижения коммунизма в будущем. Большевизм, если даже рассматривать его как дерзновенную попытку, без которой конечный успех был бы просто невозможен, все равно заслуживает благодарность и восхищение всей прогрессивной части человечества. Но метод, при помощи которого Москва намерена установить коммунизм — метод первопроходцев — суров и опасен, он настолько героичен, что об издержках его не задумываются. Я не верю, что таким методом можно достичь устойчивой и приемлемой формы коммунизма... Но хотя я не считаю, что коммунизм можно установить уже теперь, распространив большевизм, я все же верю, что большевизм, даже если он и падет, войдет в историю как легенда, будет восприниматься как героическая попытка, без которой не пришел бы будущий успех. Фундаментальная экономическая реконструкция представляется абсолютно необходимой, чтобы материальное производство стало слугой человека, а не его господином. Здесь я на стороне большевиков политически и критикую их только тогда, когда их методы кажутся отступлением от их собственных идеалов. Есть, однако, другой аспект большевизма, от которого я определенно хочу отмежеваться. Большевизм не просто политическая доктрина, он еще и религия со своими догмами и священными писаниями... Надежды, которыми вдохновляется коммунизм, в большинстве своем столь же замечательны, как и надежды, возбуждаемые Нагорной проповедью; однако их придерживаются с таким же фанатизмом, и, похоже, они принесут столь же много зла. В глубине человеческих инстинктов прячется жестокость, фанатизм же — камуфляж для нее. Фанатики редко бывают подлинно гуманными людьми, и те, кто искренне страшатся жестокости, не сразу решаются принять какое либо фанатическое вероучение».

Из сказанного Расселом можно сделать вывод, что не личная жестокость Сталина наложила печать на этот суровый этап истории нашей страны, а суровые законы революции и революционной идеологии благословляли на беспощадность, и горе было тому, из кого делали врага. Политическая борьба в революционной России, как и в революционной Франции, всегда была готова принять крайние формы. Наиболее прагматичный Сталин не был инициатором этих правил игры. Но не его задачей было менять эти правила.

Вступив в борьбу за идеологическое наследство Ленина, «Сталин предпринял нечто для него новое, — пишет Алан Булок, — прочел курс лекций «Вопросы ленинизма» в Свердловском университете — в высшей школе партийных чиновников, а затем переделал эти лекции в книгу с таким же названием... Их можно было критиковать за излишнюю сосредоточенность на догматической стороне мышления Ленина в ущерб его жизненной яркости и гибкости, они страдали — если воспользоваться выражением Троцкого — «определенной идеологической черствостью». Тем не менее, в этом труде было впервые предпринято то, что более тонко мыслящие партийные теоретики не сделали, посчитав, что это ниже их достоинства: то было первое краткое (менее, чем на ста страницах) популярное и систематическое изложение ленинских идей, скрупулезно проиллюстрированных цитатами... «Вопросы ленинизма» не только имели большой успех, но и способствовали отождествлению автора этой книги с Лениным, отождествлению, первым шагом к которому стало участие Сталина в создании культа Ленина. То была сталинская интерпретация якобы ленинского распределения ролей. Их объединяло то, что оба, признавая и, возможно даже не признавая этого, движущей силой истории считали не социальные силы и не изменения в средствах производства, которые выдвигал на первый план Маркс, а партию. Именно партии предстояло выработать пролетарское классовое сознание, которого так не доставало рабочим. «Партия, — писал Сталин, — должна руководить пролетариатом в его борьбе… она должна внести в миллионные массы неорганизованных беспартийных рабочих дух дисциплины... организации и устойчивости… Партия — высшая форма классовой организации пролетариата». В другом месте Сталин определяет ленинизм как марксизм, приспособленный для нашего времени: «Ленинизм — это теория и тактика пролетарской революции в целом, а также теория и практика диктатуры пролетариата в частности». В этом высказывании нет ничего, с чем не согласился бы Ленин, то же можно сказать о следующих выводах Сталина: «Пролетариату для установления своей диктатуры нужна партия. Она нужна ему еще больше, чтобы сохранить эту диктатуру».

Алан Булок в своем «их объединяло» только подтверждает тождественность сталинского мышления с ленинским в вопросе, в котором выражена суть ленинизма - отнюдь не противоречащая марксизму, как ошибочно утверждает Булок, в вопросе о роли партии. Просто у Ленина, а вслед за ним и у Сталина, речь идет не о теории марксизма, а об ее революционном приложении.

А сейчас Сталина противопоставляют Ленину. Дескать, Сталин был все-таки патриот России, а Ленин, сам полуеврей, служил силам мирового еврейства. Ленин и Сталин — эти Гракхи великой России, служили ей честно и бескорыстно, каждый на уровне своего незаурядного интеллекта. У Сталина эта вера в Россию окрашивалась страстью, которая свойственна патриотам малой нации. Обида за державу вызывала его холодную, но неукротимую ярость. Ленин был непроницаем в своей вере в великую судьбу своей страны и очень редко обнаруживал свои патриотические чувства («держи подальше мысль от языка»). Он мыслил не десятилетиями, а веками. Только он, и его апрельские тезисы это доказывают, посмел взять курс на большевистское восстание в 1917 года. Он посмел, потому что смог привлечь такие внутренние и внешние ресурсы революции, которые сделали невозможное возможным.

То, что ближайшие соратники считали абсурдным бланкизмом, оказалось озарением гениального революционера — марксиста. Здесь объяснение его неожиданного союза с Троцким и тайны немецких денег, которые на самом деле были еврейскими деньгами и были получены от американского банкира Пауля Варбурга (резидента Ротшильдов в США). Но это делалось для возрождения великой России в ее новом образе СССР. Его политика права наций на самоопределения до сих пор остается громадному большинству людей непонятной только потому, что это политика мирового масштаба, и она рассчитана на века. Она станет понятной, когда новый Союз республик Европы и Азии, говорящих на русском языке, вновь сплотится вокруг России, и сплотится добровольно.

Советское государство — этот в муках рожденный и в кровавой борьбе, отстоявший свое право на существование гигант, должно было железной пятой прокладывать свой путь и железной рукой раздвигать для себя горизонты. Это государство называлось его вождями диктатурой пролетариата. Его мозгом было ЦК ВКП(б); его нервной рецепторной системой были партийные ячейки; его зубами и когтями было НКВД, в котором однозначно была реализована концепция «ордена меченосцев». Это было суровое, а порой свирепое государство, зверь, за которым охотились и которого стремились растерзать в зародыше. Но оно было молодо и полно природных сил, после того как переболело своими болезнями и пролило немало своей крови. Этот зверь знал, среди каких хищников ему надо выжить и понимал, что времени, чтобы окрепнуть и обрести способность защитить себя, ему отпущено мало. Так наша страна представлялась хозяевам мира. Народы мира связывали с нашей страной те надежды, о которых писал Бертран Рассел.

Концепция победы социализма в одной стране, которую приписывали Сталину, на самом деле была выработана Лениным. Еще в августе 1915г. Ленин высказал мысль: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих, или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране». А НЭП был началом реализации этой концепции, которую пытался после Ленина развивать Бухарин, круто изменивший свою позицию после Х съезда, где он сблокировался с Троцким. И только в 1924г. Сталин поддержал эту концепцию всей своей мощью и своим авторитетом. В сущности, без этой концепции большевики оказались бы в политическом тупике. Но им, знающим цену фактора идеологии, была важна поддержка главного идеолога. Приведенное выше высказывание Ленина никто не помнил. Его раскопали потом. Но формула победы социализма в одной стране в ясно и конкретно выраженном виде содержалась в ленинской статье «О кооперации». На нее, как утверждает Н.В. Валентинов (Вольский) просто поначалу не обратили внимания. «Мысль партии — пишет Валентинов — отставала от хода мыслей Ленина, и неслучайно статья о кооперации в месяц ее появления была прочитана с таким малым вниманием... Насколько нам известно, первым, кто начал указывать на это, был Рыков, поддержанный Бухариным, а не Сталин».

Суть ленинской статьи такова: опираясь на власть пролетариата, собственность государства на землю и крупные средства производства, осуществив союз власти с широкими народными массами (тогда это было крестьянство), мы сможем реализовать общество социальной справедливости.

Этот принцип применим и к нашим условиям. На его основе уже сегодня может быть принята программа создания подлинно социального государства и выхода страны из существующего кризиса, будь на то добрая воля и честные намерения нынешнего общества. Но общество, которое находится во власти криминала, и честные намерения — вещи несовместимые.

А тогда, как пишет Валентинов, Сталин ликовал. Победа социализма в одной стране — это то, что реализовать мог только он один. Теперь он был в идеологическом плане неуязвим. А перманентную революцию можно послать далеко, хоть в Мексику.

БОРЬБА ВОКРУГ НЭПА

Троцкисты считали НЭП временным отступлением. Бухарин, ссылаясь на Ленина, предложил формулу: союз рабочего класса и крестьянства. Это, как утверждает Стивен Коэн — американский исследователь жизни и интеллектуального наследия Бухарина, была формула построения социализма в отдельно взятой стране. Коэн также считает, что авторство этой формулы можно смело приписать Ленину.

Бухарин, между прочим, указал тогда еще на одну формулу, ныне забытую: сущностью капитализма является «капиталистическая собственность», а не рыночные отношения. Еще конкретнее и яснее высказал крайне правую позицию в большевизме, идеально уместную в нынешних условиях, Сокольников.

«Морган и Стиннес — писал Сокольников — фактически являются, один в Америке, другой в Германии, экономическими диктаторами. Им подчинены прямо или косвенно, все банки, железные дороги, заводы и копи. Но это нисколько не значит, что они непосредственно и целиком владеют всем этим добром. Ничуть не бывало! Они действительно владеют лишь небольшой частью работающего в этих областях капитала; они владеют, выражаясь стратегическим языком, не всей территорией, а только «ключами» к ней, они занимают «командующие высоты» и обеспечивают себе путем хитроумной организации финансирования и пр. полный «контроль». Эта техника завоевания экономической власти выработана магнатами монополистического капитала в ожесточенной групповой борьбе. В руках рабочей государственной власти организационные изобретения хитроумных Одиссеев капитализма превращаются в орудия борьбы за сохранение экономической гегемонии за пролетариатом. Захват позиций, обеспечивающих фактическую монополию (хотя бы даже официально не провозглашенную) фактическую руководящую роль, решает дело. Нагрузка пролетарского государства буржуазной собственностью есть нагрузка балластом, которая мешает правильной работе руля».

Между прочим, такая крайне правая большевистская концепция была подхвачена или заново открыта выдающимся американским экономистом Кеннетом Гелбрейтом в его разработке принципов конвергенции социализма и капитализма, постиндустриального общества и общества изобилия. Это солидное подтверждение, если учесть, что Гелбрейт не просто теоретик, а практический экономист, помогавший Рузвельту вывести США из великого кризиса. Во время гайдаровских бесчинств наших реформаторов он заклинал этих так называемых министров: «Только не трогайте Госплан!». Но наших реформаторов тогда не интересовала здоровая российская экономика. Их задачей было сделать процесс крушения необратимым.

Сокольников со своей концепцией не выступал. Он только сформулировал ее в известной работе «Новая финансовая политика». Его практическая деятельность на посту наркома финансов во время НЭПа была результативна и отмечена знаменитой денежной реформой, в результате которой появился советский червонец — одна из самых твердых валют того времени.

Троцкисты боролись с реформой Сокольникова и с концепцией Бухарина. И в этой борьбе выдающийся теоретик Бухарин оказался не на высоте. Стивен Коэн был вынужден признать, что многолетняя борьба его героя с Преображенским была Бухариным проиграна. Преображенский доказывал, что НЭП давал поразительные результаты до тех пор, пока длился период восстановления, пока вводились в строй остановленные предприятия и разрушенные производства. Тогда задача решалась с небольшими капиталовложениями с использованием имеющейся документации. Но как только этот этап был пройден, и потребовалась новая документация и строительство новых предприятий, возник жестокий вопрос об источниках финансирования. Преображенский ответил прямо: индустриализация должна финансироваться за счет сельхозпроизводителя. Бухарин назвал такое решение военно-феодальной эксплуатацией крестьянства. В шуме дискуссий эта демагогия сходила Бухарину с рук, пока ее мишенью была концепция оппозиции. При серьезном прагматичном рассмотрении она обнаруживала отсутствие жизненной концепции и политическую инфантильность Бухарина, которая не была секретом для партийных верхов. От него ждали ответа по существу и дождались: надо двигаться вперед, не торопясь, т.е. отложить решение вопроса «на потом». И это тогда, когда вся Европа, Америка и Япония уже делили в планах своих генеральных штабов территорию нашей страны.

И хотя Сталин предоставил Бухарину возможность отстоять роль главного теоретика партии, Бухарин не смог отстоять свою правоту, даже в борьбе с Преображенским. Вот в изложении Коэна одна из причин, по которой Сталин больше не мог придерживаться политической линии, отстаиваемой Бухариным.

«Критика левых была явно обоснована по ряду важных аспектов. Бухарин разработал долгосрочную программу, исходя из краткосрочных успехов промышленности. Ослепленный «бурным экономическим ростом» 1923 -1926гг, когда выпуск промышленной продукции увеличился в один год на 60%, а в следующий на 40%, он рассчитывал на «огромные перспективы развертывания промышленности». То, что его стратегия подразумевала скорее восстановление существующего оборудования, чем создание нового, было очевидным: «Все искусство экономической политики состоит в том, чтобы заставить задвигаться («мобилизовать») факторы производства, которые лежат под спудом, «мертвым капиталом». Хотя 75% «мертвого капитала» промышленности «задвигалось» уже в 1925г., до марта 1926г. Бухарин еще не высказал публичного беспокойства насчет изыскания «добавочного капитала». Он, по существу не высказывался по поводу умеренного товарного голода в 1925г. вплоть до февраля 1926г., когда он отмахнулся от происходящего, назвав его всего-навсего «спазмом нашего хозяйственного развития». Его нежелание взглянуть в лицо необходимости коренного и незамедлительного развития промышленности обнаружилось также косвенным образом».

Видя с полной очевидностью, что его союзники — правые не могут конструктивно ответить на простые и ясные доводы Преображенского, доводы, которые помимо Преображенского выдвигала внешнеполитическая и внутриполитическая обстановка, Сталин приступил к разработке собственной концепции, взяв за основу соображения Преображенского. Но это отнюдь не было ни изменой ленинизму, ни переходом на позиции троцкизма.

Концепция Троцкого была концепцией завоевания мира революцией, концепцией перманентной мировой революционной войны, с принесением России в жертву этой дерзкой и для того времени незрелой цели. Не могла такая концепция не вызвать неприятия у Сталина, который помнил секретный меморандум Троцкого о походе в Индию.

Сталин не стремился к завоевательной революционной войне, но видел, что оборонительной войны не миновать. Он не мог рисковать Россией. Сроки создания необходимой военной промышленности, вытекающие из концепции Бухарина, не удовлетворяли. Оставлять страну безоружной в тех геополитических условиях было смертельно опасно.

Сталин понимал, что в отличие от Преображенского и Бухарина ему предстоит не рассуждать, а действовать со всей исторической ответственностью за результат. Он предпочел процесс индустриализации сельскохозяйственного производства и высвобождения рабочих рук сделать управляемым в рамках управления всеми народнохозяйственными процессами.

Коллективизация и индустриализация, за которые проклинают Сталина, были связаны с муками, но это были родовые муки становления в России современной социально-экономической системы.

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС

Мы уже как-то приводили слова Эдуарда Кара, который объясняет: «Приемлемого решения аграрной проблемы в России не могло быть без повышения ужасающе низкой производительности труда; эта дилемма будет мучить большевиков много лет спустя, а ее нельзя разрешить без введения современных машин и технологии, что в свою очередь невозможно на основании индивидуальных крестьянских наделов».

Сталин осуществлял хирургическую роль в этом освобождении от бремени остатков общинного землепользования и крепостного права, остатков, тормозивших переход России в разряд экономически развитых государств. Но главная интеллектуальная заслуга Сталина — в осуществлении перехода от концепции к проекту с последующей реализацией этого проекта.

Приступая к этому повороту в своей политике, Сталин, как всегда, тщательно подготовился. У него было большинство в партии, в ЦК и в Политбюро. В его руках, после разгрома Бухарина, были все средства массовой информации. Ему подчинялась госбезопасность. Во главе вооруженных сил стоял преданный ему Ворошилов, заместителем которого был «специалист» по подавлению крестьянских восстаний Тухачевский.

Генсек хорошо знал, на что идет.

То, что пишется последние 50 лет о коллективизации, мягко говоря, неправда.

Крестьянину вообще, и русскому в том числе, свойственно жаловаться и прибедняться. Это его самозащита. Не то позавидуют, подожгут, разорят. Мы уже говорили о двойственной роли русского крестьянства — революционной по отношению к белым и контрреволюционной по отношению к красным. Но надо еще отметить, что многочисленные рассказы о поголовно голодающем крестьянстве в целом не соответствуют действительности. Пять миллиардов пудов хлеба — это устойчивое (с временными спадами) производство зерна в России с дореволюционных времен вплоть до коллективизации. До революции 20 — 30% этого зерна уходило на рынок в качестве товарного хлеба. Во время гражданской войны Россия потеряла внешний рынок. Все, что забирали у крестьян, шло только армии и в голодающие города. Следовательно, в деревне оставалось зерно, а это хлеб, яйца, мясо. Деревня в целом не голодала. Голодали бедняки в неурожайные годы. Но если до революции на бедняков и середняков приходилось 2.5 млрд. пудов производства зерна, то в 1927 году на их долю приходилось 4.5 млрд. пудов (при этом они были освобождены от тяжелой арендной платы за землю). А это значит, что революция дала крестьянству очень много.

Но шла война, и шла мобилизация, и часть крестьянской молодежи воевала, а часть уклонялась от мобилизации. Уклонившиеся прятались в лесах и сбивались в банды, которых тогда называли «зелеными». Часть крестьянской вооруженной массы в составе белых, зеленых и даже красных формирований, вступая в города и села, участвовала в грабежах, добывая себе не только еду и одежду, но и золото, которого лишались его прежние владельцы — городские жители. С теми, кто эмигрировал, эти ценности утекали из России, усиливая фактор ее обнищания. А тем, кто возвращался с награбленными ценностями в деревню, они позволяли купить скот, инвентарь и жить зажиточно, вернувшись к земледелию.

Не всегда кулачество формировалось за счет крестьянской смекалки и трудолюбия, как нам внушают противники коллективизации. Как это у нас сегодня, так и в российской деревне 20-х годов, богатые люди частенько имели бандитское прошлое. Не зависть, а справедливость требует внимательнее относиться к происхождению богатства.

Кто-кто, а Сталин все это знал во всех подробностях. В Гражданскую половина скудной доли урожая шла в города по продразверстке. Вторая половина шла через натуральный неэквивалентный обмен, который разорял горожан.

«За хлеб, за овес, за картошку — писал ни кто иной, как «крестьянский поэт» Сергей Есенин — мужик залучил граммофон. Слюнявя козлиную ножку, танго себе слушает он. Сжимая от прибыли руки, ругаясь на всякий налог, он мыслит до дури о штуке, катающейся между ног... Фефела, кормилец, касатик, владелец землей и скотом, за пару измызганных катек он даст себя высечь кнутом». Он даже не стяжатель, этот русский крестьянин. Он большой ребенок, дикарь в определенных ситуациях, если почитать Сейфулину, Бунина, Шолохова, Гуля — такой же, как французский крестьянин в бальзаковских «Шуанах» за 100 лет до него.

Интересы этого «ласкового зверя» пришли в столкновение с интересами народа, с интересами его собственных детей, которым в исторической перспективе грозило порабощение и истребление со стороны внешних врагов. Не победив этого зверя, затаившегося в темных глубинах нашего народа, было невозможно спасти его от надвигающейся гибели.

Ленин это предвидел, и за 25 лет до описываемых событий формулировал задачу: «Мы поддерживаем крестьянское движение, поскольку оно является революционно-демократическим. Мы готовимся (сейчас же, немедленно готовимся) к борьбе с ним, поскольку оно выступит как реакционное противопролетарское».

Все ясно. Давно все ясно. Но кто, кто пойдет на этот шаг, на войну со своим собственным несчастным народом во имя его же спасения?

Только Сталин, со своей железной волей и стальной решимостью. Такой готов ответить своей жизнью за провал и не пойдет на попятный.

Так партия вверила судьбу России Сталину.

Начался самый грандиозный и ужасный этап русской революции. У крестьянина отняли землю.

Русский народ перенес это во имя своего будущего и убедился в правоте вождя в годы победоносной войны и последующих свершений. Но как раз в тот момент, когда народ создал для себя все необходимое для процветания и достойной жизни, все его достижения у него похитили нынешние «реформаторы». Так народ лишили его будущего.

С капитализмом в деревне было покончено в течение нескольких лет. Троцкий очень надеялся, что для этих мероприятий его вызовут из Алма-Аты. Но вместо этого он был изгнан из страны. А Сталин сначала внес разброд в ряды троцкистов, а потом использовал их для этой черной работы втемную. Их даже пришлось урезонивать статьей «Головокружение от успехов».

Коллективизация и политика раскулачивания проводились как крупномасштабная военно-политическая операция. На местах этой операцией руководили тройки (секретарь местной партийной организации, председатель местного совета и глава ОГПУ). Для поддержки сельских коммунистов было мобилизовано 25 тысяч городских коммунистов. После короткого обучения они были направлены на места. Весной 1930 года было мобилизовано 72 тысячи рабочих — партийцев, а 50 тысяч солдат и младших офицеров прошли специальное обучение для подготовки к коллективизации.

Коллективизация изменила устои жизни 125-ти миллионного сельского населения. Вместо 2,5 млн. крестьянских дворов теперь функционировало 250 тысяч колхозов.

Что касается голода тридцатых годов на Украине и в Казахстане, который подается как «сталинское преступление», то надо вспомнить, что еще более страшный голод был из-за неурожая 1921г. Голод каждые 10 лет всегда был проклятием крестьянской России до тех пор, пока ответственность за людей и их защиту от голода не взяло на себя советское государство. Так что и в этой клевете тоже все поставлено с ног на голову.

Для обеспечения урожая 1934 года правительство выделило семенную ссуду, в том числе 325 тысяч тонн для Украины. В апреле 1933 года на Украину был послан Микоян, где он распорядился выделить продовольственные резервы армии для крестьян. Была организована помощь украинским колхозам в посевной силами студентов и армии. С виновными строго разбирались. Руководитель украинской партийной организации Косиор получил от Сталина серьезное предупреждение: «В последний раз напоминаю вам, что любое повторение ошибок прошлого года заставит Центральный Комитет принять еще более решительные меры...»

Удивительно ли, что этот самый Косиор был причастен к фальшивке о «Сталине — провокаторе, связанном с охранкой», на основании которой Тухачевский должен был 1 мая 1937 года арестовать и расстрелять Сталина? Всем хороша была необъятная власть партийных олигархов. Живи и властвуй над терроризированным народом. Да вот усатый дядька в Кремле спокойно жить не давал. Во все влезал и все время требовал. А что он такого требовал? Честно и добросовестно служить своей стране, своему народу, делить его тяготы на пути к достижению великих целей.

Партийный контроль и ОГПУ — эти два рычага революционной диктатуры должны были создавать во всех ячейках общества атмосферу железной дисциплины и беспрецедентной ответственности за порученное дело. Но, тем не менее, издержки коллективизации должны были возмущать Сталина не меньше нашего.

Наши историки и журналисты не нашли ничего лучшего, как возложить вину на самого Сталина.

Думается, что Сталин сделал то же самое и обвинил в первую очередь себя самого, следуя хорошо ему известной логике равновесия полномочий и ответственности. Он был совестливый человек, и, неспроста часто спрашивал свою дочь: «Живу ли я по средствам?». Ничтожные не ведают тех мук совести, которыми терзаются великие. Вот как ответил на вопрос о Сталине Серго Кавтарадзе, бывший соратник, а затем противник Сталина, осужденный по делу Мдивани, Думбадзе, братьев Окуджава (дяди и отца ныне покойного барда): «Когда мы познакомились с ним, на нем был ободранный пиджак уличного разносчика и разбитые сапоги. Многодневная щетина на лице и глаза фанатика. Но смешон он никогда не был. Мы работали в одной организации. Я знавал много революционеров, но такого одержимого делом, неприхотливого, бесчувственного ко всему, что касалось лично его — еды, развлечений — не встречал». Это было сказано уже после смерти и развенчания Сталина, а, следовательно, сказано без принуждения.

СТАЛИН КАК РУССКИЙ ПАТРИОТ

Тот же Кавтарадзе на вопрос об Орджоникидзе коротко ответил: «русский колонизатор».

Он сам объяснил, таким образом, почему пострадал он и другие грузинские большевики в столкновении со Сталиным и Орджоникидзе. Все они были людьми бескорыстными и глубоко принципиальными, но их принципы пришли в беспощадное столкновение.

Интернационализм Сталина отличался от интернационализма Троцкого. Троцкий был интернационалистом-космополитом. Сталин был интернационалистом-патриотом. Таким же был Ленин. Таким и не таким. Он не испытывал той лютой ненависти к каждому, кто подозревался в причастности к малейшему пренебрежению интересами России. Ленин удовлетворялся недоверием, порой далеко запрятанным недоверием. Сознавая свою ответственность за издержки коллективизации и жестокости, имевшие место при раскулачивании, Сталин знал, что в пределах его вины и ответственности есть виновные и недобросовестные исполнители. Его не устраивали кондиции партии и НКВД. Ему предстояло изменить эти кондиции в процессе того самого «сталинского террора», который был продолжением социально-экономической революции сверху, ее завершающим политическим этапом.

Народ не мог помышлять о выражении недовольства, т.к. он был под полным контролем и под полной опекой. Обиды, чинимые представителями власти людям труда, строго наказывались. Никогда раньше о людях и их детях государство не проявляло такой заботы, как в годы Советской власти. Пионерлагеря, детские сады, библиотеки, кружки стали массовым явлением. «В буднях великих строек» поднималась новая, невиданная миром страна — «страна героев, страна мечтателей, страна ученых». Скоро ей будет суждено стать спасительницей человечества и обладательницей невиданного в истории триумфа.

Оппозиция зрела там, где имелся шанс завладеть положением, где риск нелегальной деятельности был оправдан, а именно: в партии, в армии, в НКВД. Но такая оппозиция уже мало отличалась от подрывной деятельности против революционной диктатуры со всеми вытекающими последствиями. Уже в процессе коллективизации, как отмечено выше, Сталин ощутил скрытое сопротивление своей политике внутри самой партии. С одной стороны, правые обвиняли его за коллективизацию как эксплуататора русского крестьянства, не видя нарастающей военной опасности. С другой стороны, левые исполнители коллективизации с неоправданной жестокостью вели борьбу с кулачеством, доводя ее до актов гражданской войны, что глубоко возмущало Сталина.

Успех мятежа Тухачевского, вокруг подготовки которого, как мы это пониманием, и объединились усилия оппозиционеров всех мастей, привел бы к расчленению страны, к отсечению от нее Украины, Белоруссии и Дальнего Востока. Заговорщики в этом случае поделили бы между собой роль марионеток и сатрапов, как многие из нынешних глав так называемых суверенных республик. Так стоит ли удивляться, что тогда в 1936-38 годах. народ поддержал Сталина и приветствовал его расправы над оппозицией. Нам эти кадры хроники сейчас регулярно показывают, то ли в качестве обвинения Сталину, то ли в качестве обвинения народу, который в отличие от доминирующих в наших нынешних СМИ журналистов исходил из собственных чувств и ощущений, а не из чужой озлобленности по отношению к «этой стране». Старый революционер, а затем эмигрант, не принявший Октябрьскую революцию, Владимир Львович Бурцев, писал во время процессов 1936-38гг: «Все радовались, что, наконец — то казнены эти палачи, и были счастливы, что могут, открыто, на площадях и на собраниях кричать анафему казненным, о которых они до сих пор принуждены были молчать. Мы с полным правом можем сказать в защиту Сталина, что в бывших троцкистско-зиновьевских-бухаринских процессах он не проявил никакого особенного зверства, какого все большевики, в том числе и сами ныне казненные Зиновьев, Бухарин, Пятаков не делали раньше — все время после 1917 года со своими врагами — небольшевиками».

Сейчас стали известны свидетельства, ранее нам неизвестные, в частности свидетельство американского посла Девиса о том, что сталинские процессы, которые западной печатью всегда подавались как фальсифицированные, таковыми не были. Да и последовательное рассмотрение событий тех лет показывает, что вполне логично предположить, что оппозиция не смирилась со сталинской диктатурой и попытка государственного переворота была неизбежна. Но, тем не менее, при чистках таких масштабах пострадало множество невинных людей. И вопросы морально-психологического плана остаются. Здесь уместно вспомнить поучение Плутарха: «Прибегать к железу без крайней на то необходимости не подобает ни врачу, ни государственному мужу. Это свидетельствует об их невежестве. А в последнем случае к нему следует добавить несправедливость и жестокость».

Чтобы правильно оценить сказанное Плутархом, рассмотрим вопрос не с позиций Сталина, а с позиций правителя-банкрота, например Горбачева. Как можно было не прибегать к железу, когда стране, служить которой присягал этот горе-президент, грозило расчленение, разруха и разграбление? Какая еще ему нужна была для этого крайняя необходимость?

Поэтому мы остаемся при мнении, что в политике Сталина имела место та самая крайняя необходимость, и не было невежества в его государственной воле. Тем не менее, методы Сталина в той революции сверху, выведенные из его революционного опыта, у многих естественно вызывают ужас.

Вот высказывание О.А. Платонова, человека целиком и полностью одобряющего репрессии 1936-38 годов, из его книги «Тайная история России».

«К 30-м годам каждый профессиональный революционер и деятель революции 1917-1920 гг. оброс кланом связанных с ним лиц, обязанных ему карьерой, различными благами и поддержкой. При нем складывался своего рода двор жен, родственников, соратников, друзей, коллег, разных знакомых и просто челяди, приживалов и приживалок... Убирая того или иного деятеля, мало было расстрелять его самого, следовало заставить замолчать весь его клан. Для этого не нужно искать настоящей вины представителей этого клана, ибо вина их в самой принадлежности к нему... В борьбе с врагами Сталин не пощадил и целый клан старых большевиков Сванидзе-Аллилуевых, связанных с ним родственными отношениями».

Очевидно, что Сталин перешел черту «по ту сторону добра и зла», когда доводил дело Ленина до определенной точки отсчета. Он создавал новую Россию, страну героев, страну безграничного энтузиазма и веры в свою судьбу.

Остатки опустошенной и разложившейся элиты ему в этой стране были помехой. Его можно осуждать, но отмахиваться от его уникального и результативного опыта нельзя.

Мы не будем здесь вспоминать о свершениях сталинских пятилеток, создавших экономический фундамент советской сверхдержавы. Могущество той советской страны доказано победоносной войной, не имевшей и не имеющей до сих пор не только прецедента, но и современного аналога подобной государственной доблести. Единственным аналогом нашей Великой Отечественной войне в истории была римская война с Ганнибалом, в которой Рим потерял половину своего населения, но ни разу не помыслил о признании своего поражения. То был Рим, которого его бедность и республиканское правление привели к недосягаемому величию, а богатство олигархов и переход к империи медленно, но верно привели к позору и ничтожеству.

Наш путь в противоположном направлении: от самодержавной формы правления к республиканской, пусть даже временами тоталитарной («сплав народа и государства»), но республиканской, от позора власти олигархов к тому единственно достойному богатству, коим является доблесть и единство нации.

Это именно тот путь, который открыл перед нашей страной Ленин, незадолго до смерти говоривший: «Сотни лет государства строились по буржуазному типу, и впервые найдена форма государства не буржуазного. Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно — работала ли она. Но не в том дело, а в том. что изобретение было сделано и государство пролетарского типа создано..». Ленин объясняет, что счастье людям может принести только то государство, которое утверждает и углубляет принципы национального равенства и социальной справедливости, которое, проходя через свои неизбежные этапы развития, стремится к подлинной народной демократии.

Каковы бы не были недостатки сталинской диктатуры, это было государство, следовавшее по этому пути. И оно было прогрессивно не только по сравнению с царской империей, но и по сравнению с диктатурой большевистской олигархии. А в его тоталитарности нет его вины.

Поясним эту мысль высказыванием, приведенным в книге «Тайная жизнь Сталина» Б.С. Илизаровым. «С тотальностью, с тоталитаризмом, т.е. с поголовной мобилизацией всех членов социума, мы встречаемся в истории каждый раз, как только та или иная человеческая общность оказывается в экстремальных условиях. И часто именно высочайшая степень государственной мобилизации спасает ее от неизбежной гибели. Поэтому есть все основания говорить, что тоталитаризм — это крайняя форма всеобщей мобилизации в условиях, когда ставится под сомнение само существование государства и социума. Такая всеобщая мобилизация... — не столь уж редкое явление в истории человечества».

Фальсификация истории СССР огульным сведением этой истории к тоталитаризму, хотя любому должно быть понятно, что крайняя форма мобилизации была нам необходима для спасения своей страны, Европы и всего мира, — это один из комплексов неполноценности, который пытаются нам привить. Это делают те самые силы, которые во время нашей борьбы с нацизмом либо капитулировали, либо прятались за наши спины. Сегодня они хотят спокойно эксплуатировать весь мир, фарисействуя при этом про демократию, права человека и общечеловеческие ценности.

И больше всего распинается по этим вопросам пресса страны, истребившей коренное население материка, на котором она комфортно расположилась, страны, которая еще на нашем веку линчевала темнокожих жителей и держала их в унижении и дискриминации.

Эта страна ведет себя в международных отношениях, как наглый и циничный агрессор, и именно она является сегодня главной угрозой для человечества. Когда наша собственная продажная пресса вещает, что «им от нас ничего не нужно», это ложь. Им нужны богатства наших недр, как была нужна нефть Ирака. Об этом говорят хищнические, несправедливые контракты по Сахалинской нефти. Правят этой страной тайные и враждебные человечеству силы. Страна Ленина и Сталина им страшна до сих пор своей правдой, и они стремятся ее добить. Но у нас нет другой страны, и мы хотим жить в соответствии со своей правдой и своими идеалами.

Человечество, каждый народ которого точно так же не хочет жить по чужой указке, будет с нами и на нашей стороне. Нам не нужен тоталитаризм как форма мирного существования. Но нас постоянно теснят, а это означает угрозу национальной безопасности. Поэтому нам нужна готовность к всеобщей мобилизации в час, когда отечеству может угрожать опасность извне или изнутри. И у нас есть детальный опыт на этот случай — опыт Ленина и Сталина. Отказаться от этого опыта и этого пути — означает подчиниться чужой воле. Печальная перспектива, спустя 60 лет после нашей победы.